Вот почему я подолгу стараюсь держаться от нее подальше. Она моложе Вас. Но одержима историей, традициями и находится в плену самых снобистских социальных принципов. Может быть, это потому, что она молода. И все же быть с ней при закрытых дверях интереснее, чем может показаться на первый взгляд. И в конце концов, она принадлежит мне, а я ей. Я всегда буду возвращаться.
У меня есть другие возлюбленные по всему миру. Это не делает мне чести, просто я не из тех, кто способен на постоянство. По крайней мере, я в этом честен. Люди могут грозить пальчиком, но смогут ли они лучше меня сопротивляться прелести этой маленькой французской штучки? Она такая шикарная, богемная, артистичная и... игривая. Да, конечно, она еще и высокомерна, но ведь совершенных людей нет.
Но забудьте Париж. Забудьте мой родной Нью-Йорк. Ты, прекрасный Лондон, – самый большой и лучший город мира. Это был мой первый визит за семь лет, и ты, друг, преподнес мне немало сюрпризов. Шок от площади Пиккадилли без Эроса, лицо без носа, огромная подземная станция, рожденная из скалы. Вероятно, это будет самая большая и поразительная паутина, вьющаяся под тобой. Наверху движение более оживленное, чем обычно, но ты ограничиваешь его правилами и сверкающими светофорами. Вот для меня характерные черты Лондона: конфликт между блистательным безумием и строгим контролем. Здания растут из года в год, как дети. Посмотрите на эти большие универмаги и банки с греко-египетскими колоннами и классическими статуями в итальянском стиле, с их современным черным гранитом, геометрическими линиями и мягкими изгибами. Если бы я не знал тебя лучше, я бы сказал, что ты пытаешься показать нос нам, выскочкам-янки. Что ж, хорошо смеется тот, кто смеется последним.
Каким наслаждением было расслабляться в твоих пабах с пинтой пива или потягивать шампанское в твоих шикарных ночных заведениях. «Приветствую, констебль. Хотите выпить?» Ни висячих замков, ни пьяных притонов, ни фляжек в кармане пиджака, ни удирания через заднее окно, когда в переднюю дверь входит полиция. Остальное имеет меньше смысла, как, например, твое поклонение игре под названием «футбол» (хотя новый стадион Уэмбли стоит посмотреть). А еще крикет, явно старинный предок бейсбола, борющийся с императивом дарвинистской эволюции. Окажи себе услугу, оставь это. А как ты готовишь бифштекс! Ведь это же побочный продукт процесса дубления кожи? Затем дождь...
Довольно софизмов. Всегда есть к чему придраться, если смотреть на мир именно с этой точки зрения. Это мое прощальное заявление. Дорогая, Вы были моим вдохновением. Вы полны самых безумных противоречий. Вы заставили холодное, мертвое сердце снова забиться. Вероятно, я боялся моего трепещущего сердца. Вероятно, я просто нехороший человек. Какова бы ни была причина, я был к Вам несправедлив и прошу прощения. Вы не единственная, к кому я был несправедлив, но Вы единственная, кого я люблю. Есть еще одно доброе сердце, бьющееся в том же изящном джазовом ритме, что и Ваше. Надеюсь, вы найдете друг друга. А теперь Дьявол, в жилах которого бежит горячая кровь, возвращается домой писать свой Великий Роман. Наконец я готов сделать это! Он будет посвящен Вам.
(Дайамонд Шарп вернется на следующей неделе)».
Глава 2
Грейс жила у Шеридана почти неделю, когда к ним внезапно пришла ее мать. Стояло жаркое утро, и она сидела одна под солнечным зонтиком в крошечном заднем саду, потягивая лимонад. Она услышала Кэтрин прежде, чем увидела ее. Шарканье туфель по изразцовому полу и звуки приглушенного протеста, прежде чем французские двери отворились и в них появилась мама, раскрасневшаяся, с саквояжем в одной руке и свежим выпуском «Тайм энд тайд» в другой. За ней следовал молчаливый Дженкинс.
– А, вот и ты, Грейс! Этот тип решил взять мои вещи!
– Простите, мадам. Я только...
Кэтрин поставила саквояж.
– Я знаю, что вы собирались сделать. И я прекрасно знаю, что вы здесь служите. Но меня это не интересует, и я вполне способна нести свой саквояж. Позвольте мне прожить оставшуюся жизнь крепкой женщиной!
Воспользовавшись возможностью, Дженкинс схватил саквояж. Кэтрин уперла руки в бедра.
– Ну, это уж...
– Мама, перестань! – Грейс схватила мать за плечи и поцеловала в щеку. – Я так рада тебя видеть! Такой приятный сюрприз. Посиди со мной в тени. Дженкинс, не могли бы вы принести нам лимонада? Ты должна попробовать этот лимонад, мама. Он действительно превосходен. Я его просто обожаю.
– Да. Так вот... – Кэтрин, смущенная, чопорно села. – В саквояже кое-какая одежда. Твоя. Насколько я понимаю, ты с собой ничего не взяла. Я подумала: «Она, наверное, каждый день полощет свое белье или заставляет это делать горничную». И то и другое мне показалось неуместным.
– Спасибо. – Грейс сжала ей руку. – Ты очень внимательна. Только если бы ты позвонила, я бы...
– Что ты бы? Придумала бы какой-нибудь предлог, чтобы помешать мне прийти? – Она быстро провела рукой по лицу.
– Ах, мама! Не расстраивайся.
– Ну а что я должна была подумать? – Ее лицо покраснело. – С того первого неожиданного телефонного звонка от тебя ни весточки. Мы понятия не имели, когда ты придешь домой. Тилли не перестает спрашивать, я не перестаю беспокоиться, а Нэнси убеждена, что она тебя чем-то ужасно обидела, а чем, бедняжка, не понимает.
– Мне очень жаль, мама.
– Так и должно быть. Что происходит, юная леди?
Большая пчела жужжала вблизи лица Кэтрин, чудесно забывшейся в своем неистовстве.
– Послушай, я не хочу, чтобы кто-то обо мне беспокоился. Это самое последнее, что мне нужно. Мне просто нужно некоторое время побыть одной. Время подумать. А дома это нелегко.
– А это всем нелегко! Жизнь редко бывает легкой. – Кэтрин сложила руки и выпятила подбородок. – Но приходится с этим мириться. А ты... убежала, потеряла работу... – Она оглядела египетские статуи и крошечные модели пирамид, стоящие на клумбах. – А почему ты пришла сюда, Грейс?
Появился Дженкинс с подносом. Лимонад был мутно-желтый. Ледяные кубики звякали, как колокольчики, о стеклянный бокал. Они, похоже, оказывали гипнотический эффект на Кэтрин, пристально глядящую на них.
Грейс подождала, пока Дженкинс уйдет.
– Мы всегда были близки с Шериданом. Он сказал, что я могу пожить у него некоторое время.
– Близки? – Голос Кэтрин звучал с некоторым напряжением. Словно пчела забралась ей под одежду и в любой момент могла ужалить.
– Он всегда был добрейшим из друзей. И сейчас заботится обо мне. Он мне практически как брат. – Она встретилась взглядом с матерью и прочла в ее глазах... да, именно панику. Она налила лимонада, ледяные кубики толкались и плескались в бокалах. Она ждала.
– Значит, он тебе сказал, – уже тише произнесла Кэтрин. – Он же обещал не говорить. Ты обещала...
– Ах, мамочка! Это уже не секрет. Уже ничего не сделаешь.
– Да. Полагаю, ничего.
– Он не хотел злоупотреблять твоим доверием. Я понимала: что-то происходит, и заставила его рассказать. Но почему он не рассказал мне гораздо раньше? Почему ты заставляла меня считать, что во всем виновата ты?
– Это не моя тайна. – Кэтрин почти величественно фыркнула. – Твой отец уже не может ничего сказать. Зачем мне было чернить его в глазах дочери? Какую пользу это бы принесло? В любом случае его плохое поведение не извиняет моего.
– Это в корне меняет ситуацию, неужели ты не понимаешь? Вы все четверо попали в очень неприятную ситуацию. Господи, у них был ребенок!
Кэтрин взглянула на жимолость.
– Видишь этих пчел? Они делают то, что должны делать. То, для чего родились. Где сейчас Шеридан?
– В «Тутанхамоне» со своим бухгалтером. Мама, ты должна сказать и Нэнси. Теперь, когда знаю я, она тоже должна знать. Будет гораздо лучше, если это будет исходить от тебя.
– Наверное, ты права. Ах, дорогая! – Кэтрин резко вдохнула воздух, прилагая видимые усилия, чтобы собраться с духом. – Он славный мальчик, не так ли? Не без странностей, но живой и забавный. Я бы сказала, что он просто замечательный парень. – Она нахмурилась. – Впрочем, растрачивает свою жизнь по мелочам. Несколько напоминает другого человека. Шеридану следовало бы вернуться в университет. Вероятно, мне стоит поговорить с ним об этом. В конце концов, если не я, то кто?
Грейс сделала большие глаза.
– Так, значит... Вы все знали друг о друге? Я хочу сказать, вы все знали, пока продолжались ваши романы?
Кэтрин отпила лимонада, поигрывая кусочками льда.
– Да, знали. И должна сказать тебе, это было замечательно!
– Вы заключили какой-нибудь договор? Это был некий ужасно современный социальный эксперимент?
– Ну, я так не считаю.
Кэтрин снова огляделась, словно пчела ползла по ее спине или ноге.
– И обе пары закончили свои отношения, когда Амелия забеременела? – Пауза, во время которой она ожидала кивка. – Что случилось? Вы все вместе сели в комнате и по-дружески поговорили? Как можно было решить такой вопрос?
– Мы голосовали.
У Грейс вырвался смех, и она не успела сдержать его.
– Ах, мама!
Очень тихое хихиканье.
– Да, полагаю, если посмотреть со стороны, это было довольно абсурдно. Мы пытались правильно разрешить ситуацию, которая вышла из-под контроля. Все было разумно и демократично. Если тебе это интересно, голосование было анонимным.
– Хорошо. – В голове у Грейс все смешалось. Что-то вроде водопада. Она пыталась привести свои мысли в порядок.
– Твой отец был хорошим человеком. Никогда не думай иначе. Сомневаюсь, что он сошел бы с пути истинного, если бы его не соблазнила Амелия. Поймала в западню, как кролика. Не знаю, любила она его или нет. Она была очень скрытной. Порой это даже раздражало. С такой женщиной всегда пытаешься проникнуть в какую-то ее тайну. Они оба попались в ее сети, и Эдвард, и папа. Я тоже в некотором смысле, когда мы с Амелией были школьными подругами... Но зачастую в таких женщинах нет никакой тайны. Одна пустота. – Она посмотрела на свои колени. Прочистила горло. – Папа и Эдвард были противоположностями. Мне кажется, причина всему – различие между ними, и между мной и Амелией, конечно. Папа одно время сгорал от страсти к ней. – Она перебирала руками юбку на коленях. – В конце концов мы поступили правильно. Для вас, детей, да и для нас. Для всех.
– Нельзя всегда любить человека, которого должен любить. Любовь возникает ниоткуда. Нельзя заставить себя прекратить любить.
– Но можно уйти. – Кэтрин пододвинула кресло поближе к Грейс. – Иногда приходится, как бы больно это ни было.
– Я знаю.
На кустах скопилось множество божьих коровок. Кусты просто кишели ими. А еще эти бабочки-капустницы. В этом крошечном садике жизнь била ключом.
– Что ты собираешься делать, Грейс?
Вздох.
– Собираюсь уехать из Лондона.
– Ты не должна этого делать! – Кэтрин поставила бокал с лимонадом, ледяные кубики громко звякнули друг о друга.
– А почему нет? Мы оба договорились, что я уеду. Я еще подумала, что чем дальше я уеду, тем лучше.
– А как же мы? Как же Нэнси?
– Я думала, ты поймешь. Мама, все к лучшему. Я начну все сначала. Буду присылать деньги.
– Дело не в деньгах. Тилли и Феликс очень по тебе скучают. Ты для них очень важна!
Что-то всколыхнулось в груди Грейс при упоминании об этих малышах. И пронзило острейшей болью.
– Я тоже скучаю о них. И тем не менее я должна уехать.
Кэтрин медленно покачала головой.
– Как бы мне хотелось, чтобы ничего не менялось. Я люблю обеих своих дочерей. Только, пожалуйста, возвращайся домой!
Было соблазнительно, так соблазнительно ответить: «Хорошо, я вернусь». Она могла бы пойти и собрать свои немногочисленные вещи в саквояж, пока Кэтрин нежилась на солнышке и потягивала лимонад. В автобусе они бы поговорили о неприятностях у Пирсона. Вероятно, мама бы сердилась, а может быть, и нет. А потом, когда они вошли бы в дом, из гостиной выполз бы Феликс (он уже довольно быстро ползал), схватил бы ее за ногу обеими ручонками и держал, пока она не подняла бы его и не прижала крепко к себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42