Советы должен ему дать человек, которому Детин смог бы полностью довериться. Советы должны быть составлены так, чтобы Детин верил, что это для его же блага. Его научат говорить, он будет говорить, думая, что доказывает невиновность, в то время как доказывать он будет как раз противоположное.
— Интересно. И такой человек, которому Детин доверяет, есть у Добронеги на примете?
— Нет. Но его можно, такого человека, создать.
— Это займет много времени.
— Вовсе нет. Совсем немного. Человек этот поговорит с Детином, войдет к нему в доверие, скажет, что ему хорошо заплатили друзья, чтобы он давал Детину советы.
— Еще интереснее.
— В Риме таких людей называют законниками.
— У нас это не очень распространено.
— Это так. Но ведь и не запрещено же.
— Да. Позволь, позволь. Ах ты… да ведь Марьюшка в Киеве!
— А хоть бы и так. И что же?
— А жена князя нашлась совсем недавно. Очевидно, вчера. Откуда же Марьюшке об этом знать?
— Подумай.
— Значит, она не в Киеве.
— Значит, не в Киеве.
— В Новгороде?
Эржбета улыбнулась мрачно. Помолчав, Житник спросил, тоже мрачно:
— А это не она ли часом все подстроила? И что жена князя нашлась — не марьюшкиных ли добронежных рук дело? А?
— Вряд ли.
— Ты уверена?
— Глупо было бы сперва помогать Ярославу, а потом делать предложения тебе.
— Марьюшка и не на то способна.
— Не в данном случае.
Еще поразмыслив, Житник сказал:
— Хорошо. Что нужно делать?
Эржбета сняла с плеча колчан, вытащила из него стрелы, перевернула. Из колчана выпал берестяной свиток.
— Нужно тебе подписать вот это.
Житник взял у нее свиток и быстро пробежал глазами.
— Это пропуск, — сказал он.
— Именно.
— Пропуск на двоих в заграждение в детинце и приказ об оказании содействия.
— Да.
— Здесь сказано — в любое время.
— Да.
— Дальновидна Марьюшка. С таким пропуском…
— Тебе его вернут по окончании суда.
— Нужно подписывать?
— А как же.
Эржбета отворила кожаную нашивку на колчане.
— И чернила, и перо! — Житник улыбнулся. — Запаслива ты.
— О! Не говори! Все мы запасливы на службе у Марьюшки.
— А пропуск в сам детинец не нужен ли?
— Нет. Уже есть.
— Подписанный кем?
— Тобой.
Житник не выдержал и рассмеялся.
— Столько у нее сил, столько ярости, — сказал он. — Неуемная девица, эта Добронега. Если бы мы с ней не состояли в родстве, я бы на ней женился. Вдвоем мы владели бы всем миром.
— Завладей сперва Новгородом, Житник, а там видно будет.
Житник снова помрачнел, перечел пропуск и приказ, и подписал свиток.
— Спасибо, — сказала Эржбета, скручивая бересту. — И о моем условии не забудь.
— Да, тебе нужны какие-то земли.
— Совсем немного.
— Запомнил.
— Иди теперь к этим… а то тебя уж заждались, небось.
— Да, пожалуй.
Житник повернулся, вглядываясь в чащу. Ничего особенно опасного. Когда он снова обернулся, чтобы что-то сказать Эржбете, ее уже не было.
Киевские планы провалились. Есть такие же планы во Пскове — там тоже зреет заговор, тоже купеческий, но они, псковитяне, еще меньше готовы, чем киевляне. Псковом правит Судислав, младший династический сын. Он никто. Настолько никто, что и заговор против него составлять было как-то нелепо. Заговорщики ждут сигнала из Новгорода. Нужно ли давать им сигнал? Да на Судислава только прикрикнуть — и он сам сделает все, что нужно. Принесет ключи от города, уйдет в монахи.
Рагнхильд и волхвы лишили меня поддержки. Нет, это просто совпадение. Всякое бывает. Не может же человеку все время везти, должны случаться срывы иногда. Не верю я в эти глупости.
Житник выругался, стукнул ладонью по поммелю, вздохнул, и решительно зашагал обратно к крепости.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ. ВАЖНЫЕ ДЕТАЛИ
На третий день сидения в яме от прежнего Детина оставалось мало — память да некоторые черты лица. Воля его, казавшаяся и ему, и другим стальной, надломилась, как сухая тростинка, сразу после взятия его под стражу. Требовал и звал он, сидя в яме, первые три или четыре часа, просто по инерции. Затем последовал период апатии. Детин не обращал внимания на холод — а в яме, несмотря на летнее время, было прохладно днем и холодно ночью. Физиологические нужды заставляли его время от времени вставать и перемещаться в противоположный угол. На запах слетались мухи. Некоторое время они ему досаждали, но вскоре он перестал обращать на них внимание. В ступоре он вяло просматривал вялые картины, которые показывала ему ставшая бесстрастной память. То детство, то недавние события, то строительные дела, то жену и детей. Временами возникал образ Любавы, но и на него Детин никак не реагировал. Тоска, конечно же, наличествовала, но очень ровная, без всплесков. На второй день Детин почувствовал сперва жажду, а затем голод. На какое-то время это вывело его из ступора, и он стал слабо звать кого-нибудь. Никто не откликался. К полудню кто-то спустил ему на бечевке корзинку, а в ней — ломоть влажного хлеба и жестяную кружку с водой. Детин выпил воду и стал есть хлеб. И только съев его весь, он почувствовал зверский голод. Затем голод куда-то пропал, а в голове стало вязко. Запылали уши и щеки. Детин понял, что простужен. К закату в яме потемнело, и некоторое время шел мелкий дождь. К ночи Детин заходился горячим, сухим кашлем. Озноб терзал тело, ноги и руки заледенели, в паху было горячо. Сколько ни кутался Детин во влажную сленгкаппу, согреться нечего было и думать. И он решил, что этой ночью умрет.
Зыбки границы, в которых человек остается таким, каким привыкли видеть его окружающие. Хрупок и нежен человек — чуть прижми, и оголяются нервы, животный ужас овладевает мозгом и загоняет душу глубоко, в адовы потемки, но если не галдят вокруг, не прикладываются каленым железом, не выворачивают руки и не режут на части, если проглядывают в тоскливой вялой муке рациональные паузы — начинает говорить душа, и обращается человек к первой, последней, и единственной надежде — к Создателю.
Детин вспомнил, что он крещен.
Все его успехи, достижения, уважение близких, ненависть врагов, все, что казалось ему ранее результатом упорного труда при содействии недюжинного ума, сноровки, рассудительности и внутренней силы, представлялось ему теперь просто цепочкой тривиальных, и часто нелепых, совпадений.
Вот он унаследовал от отца, холопского отпрыска, некую сумму денег. Небольшую, как ему ранее казалось. Но подавляющее большинство людей вступает в жизнь без всяких сумм, налегке. Дьякон Южного Храма обучил Детина грамоте, счету, и начаткам логики — просто по доброте душевной, и, наверное потому еще, что не оказалось у него во время оно более важных дел, чем учить сопляка премудростям, а Детин думал, что выучился бы в любом случае — мало ли дьяконов на свете. Купец, к которому Детин пошел работать подручным, взял его к себе именно из-за умения считать. Людей купца Детин расположил к себе врожденным обаянием, а ведь люди в большинстве своем вовсе не обаятельны, совсем напротив, и обаянию нельзя научиться, и тем более нельзя обаяние купить. Затем купец взял его в долю — потому, что убедился в коммерческой честности Детина — а многие, большинство, сколько ни живут, не понимают, что на определенном уровне благосостояния честность выгоднее плутовства. И в тех случаях, когда все имение — и купца, и его, Детина — стояло на кону, когда нужно было рисковать, нервы Детина легко выдерживали нагрузку, а люди с крепкими нервами встречаются — двое на десять тысяч. А переходы через Таврическое Море чего стоили — кишащее пиратами всех мастей, бурное, расхлябистое! Примитивные плоскодонки, похожие на лапоть, могли тысячу раз перевернуться вместе с товаром, золотом и командой. В ладожских лесах молодого купца могли уничтожить мороз и волки — и, кстати, одного помощника съели, а почему не самого Детина — кто ж его знает, не из страха же перед ним, убегающим в панике с остальными, бросившими товарища на произвол судьбы. Посадник тысячу раз имел возможность поверить доносу, доносы на Детина поступали непрерывно. Не поверил. Между помолвкой и свадьбой попал Детин в переделку, мог потерять все и быть проданным в холопы — не хватало какого-то количества денег. Спасло приданое жены. Но ведь не сам же он подгадал именно в ту пору жениться, не с юности ведь планировал — вот на этой женюсь, и тогда сделается переделка, и приданое ее меня спасет.
А что же сейчас? А кончилась цепочка удачных совпадений, и Детина сразу призвали к ответу. Бывает так, что цепочка тянется и тянется, поколениями, и люди рождаются и умирают в неведении, и в полной уверенности, что значимы и умны оне, как сам конунг Соломон, но кем бы был великий конунг Соломон, не будь он сыном прославленного отца, коему прощалось многое. И, между прочим, понимал это прекрасно сам конунг, и написал об этом в назидание тупым потомкам, не так ли.
И Детин обратился к Создателю.
Все больше отчаиваясь и страшась, он вдруг обнаружил, что не помнит наизусть ни одной молитвы. Но ведь это ужасно, подумал он. Всю жизнь свою видел я от Тебя, Создатель, лишь благо, и не удосужился запомнить даже «Отче наш» — ни по-гречески, ни по-славянски. Как там? Гой еси на небеси… Да… Что? Да — чего-то. Вот же я неблагодарная тварь. Простишь ли Ты меня? А Ты прости. А?
Захотелось дать какой-нибудь обет. Ну, вроде, если удастся мне выйти отсюда, то буду постоянно отчислять деньги на церковь. И милостыню все время раздавать. Бывало, идешь по улице — нищий просит денег. Проходишь мимо. Эка, думаешь, мошенник. Небось много добывает денег таким ловким способом. А откуда тебе об этом знать? А хоть бы и много — твое какое дело? Мало ли, как у человека жизнь сложилась. Его в детстве дьяконы грамоте не учили. А ты ему — трудись, и все будет. Откуда тебе знать, что будет. Что ты ему за судья да советчик. И если так хорошо живет, по-твоему, этот нищий, легко хлеб свой добывает, забот не знает — так почему б тебе самому не попробовать, труженик хвитов?
Вот оно, то самое. Вот пообещаю, подумал он, что всегда буду нищим подавать. А Ты меня отсюда выведи. Но тут он вспомнил, что с Создателем не торгуются, что Создатель — не Плишка-купец. Глупо как. Еще бы денег Ему предложил, дурак.
Ну, хорошо. Не надо обетов. А Ты прости меня просто так. И вызволи. Ну, пожалуйста.
Наступила ночь, но никто не собирался вызволять Детина из ямы. А вдруг, подумал Детин, никакого Создателя нет, все это сказки для устрашения непокорных? Что тогда?
Но нет, ноет душа, болит. Поделом мне. Раньше ни о чем не просил Его, в церковь ходил два раза в год, как на повинность. Вот и не слышит Он меня.
И правильно, подумал он. Я бы на Его месте тоже не услышал. Так мне и надо.
К утру, стуча зубами от влаги и холода, Детин сообразил, что жара у него нет. Крепкое здоровье взяло свое — тело приспособилось. И жив я до сих пор, подумал он, вяло удивляясь. И не скажет мне ничего Создатель, и не спасет. Вот и правильно.
Ему показалось, что уверенность в правильности предположения, в том, что не спасет, именно и сподвигнет Создателя на действия. Но Создатель молчал. Правильно, тоже верно, подумал Детин. Решил Создателя перехитрить, дурак.
Детин зашелся вдруг в кашле. Нет, здоровье здоровьем, а так он долго не протянет.
Что-то упало сверху, задев ему плечо. Детин повернул голову и увидел веревочную лестницу.
— Вылезай, — сказали сверху.
Пальцы не гнулись, мышцы работали с трудом и болью, но блеск надежды окрыляет. На поверхности было ранее утро. Дул теплый июльский ветер.
Их было двое — ратники. Не варанги. Если бы были варанги, Детин решил бы, что его сейчас поведут без всякого суда на казнь, поскольку в вину ему вменялось убийство любимца варангов. Впрочем, и новгородские ратники могли повести на казнь, почему нет. Но все-таки.
Его повели какими-то задворками, о существовании которых здесь, в детинце, он никогда ранее не подозревал, хоть и бывал здесь часто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66