В этот момент один из оставшихся снаружи топором сбивает ставню и лезет в окно. И Хелье, отбиваясь от наседающих на него, отступая, попутным, почти небрежным, движением, колет лезущего, лезвие проходит между ребер, и лезущий падает наружу и застывает в нелепой позе. От клинков летят искры, Хелье мечется из стороны в сторону, защищаясь от всех и атакуя всех одновременно, но там темно и мало места, а у одного из атакующих обнаруживается сеть, и он, атакующий, не орясина дубовая, он выжидает, когда наступит нужный момент, почти не участвуя в драке. Вот Хелье легко ранит одного из нападающих, возможно в плечо, и в этот момент сеть вылетает из руки ждавшего и накрывает варанга смоленских кровей с головы до ног, и сверд запутывается в ней, и Хелье делает шаг назад и падает, и сверд его тут же прижимают к полу, а его самого бьют несколько раз ногой по чему попало и, связанного, выволакивают в занималовку. Любаву находят, произведя быстрый осмотр дома, в спальне, затаившуюся. Любава пытается ударить кого-то ножом, но это смешно. Нож у нее отнимают. Ее тоже связывают — руки сзади, от запястья до локтя, и щиколотки.
Вот главный, руководящий действом, задает вопрос — где? И Хелье, конечно же, посылает его в хвиту. И главный приподнимает Любаву за волосы и режет ей ножом щеку. Кровь. Режет дальше. И Хелье говорит — в кожаном мешке, на ножнах. Один из преследователей идет ко входу, находит ножны, отвязывает кожаный мешок, ножны бросает, возвращается в занималовку. Главный берет у него мешок, развязывает, и извлекает два свитка. Исследует первый, кивает, и прячет у себя на груди. Просматривает второй, зловеще улыбается, бросает Любаву, а свиток бросает Любаве в лицо. На лицо. Сверху. После этого Хелье, уже связанного, дополнительно привязывают к ховлебенку. А Любаву — к другому ховлебенку. В дело идут светильники — льется на пол, на стол, на подоконники масло. Проходят в столовую, делая тоже самое. В гридницу. В спальню. Затем двое выбегают и обкладывают соломой, взятой с кухни, все четыре угла. Все это поджигают факелами почти одновременно. И уходят.
Сперва много дыма, клубами, расходится по помещениям, дымит масло, дымят просмоленные, утепленные мхом стены. Дым все гуще и гуще. Двое связанных слегка шевелятся, пытаясь освободиться от веревок. Еще гуще. Связанные кашляют. Продолжают кашлять. Сознание начинает постепенно уходить. И огонь прорывается сквозь дым, гудят стены, начинает ходить крыша. Огонь доходит до связанных еще до полного ухода сознания. И слышен крик. И тогда преследователи, следящие за действом из-за забора, бросают одного, которого они потеряли в драке, убитого, и уезжают.
Неизвестно, сколько времени прошло, а Гостемилу все виделась картина за картиной.
Гостемил почувствовал какую-то тяжесть на левом плече. С трудом оторвавшись от страшного видения, он повернул голову. Дир, уткнувшись лбом ему в плечо, плакал навзрыд. Гостемил погладил Дира по голове.
Галопом к горящему дому подлетели два всадника. Ликургус со светящимися зловещими глазами остался в седле, но Эржбета, увидев присевших у забора Дира и Гостемила, спрыгнула с коня, взяла его под узцы, и подошла к ним.
Дир поднял голову. Увидев его лицо и обернувшись на дом, Эржбета поняла все. В уточнениях она не нуждалась.
— Что? — спросил ее Ликургус. Ноздри его расширились, втягивая воздух. Он еще ничего не понял. — Кто?
— Хелье и Любава.
— Где?
— Там.
Эржбета кивнула по направлению к дому.
Ликургус соскочил с коня и подошел к воротам. Недоверчиво обернулся на Эржбету. Она кивнула.
— Кто?
— Ты знаешь, кто. Тот, кто опередил и тебя, и меня, — сказала она.
— Я не…
— Да, я тоже не собиралась убивать Хелье.
— Где?
— Ты имеешь в виду направление?
— Да.
— И это ты знаешь. И карта была у тебя с самого начала.
— А у тебя?
— А у меня не было. Теперь есть. И у того, кто туда теперь едет, тоже есть. Взял у Хелье.
— Значит… — сказал Ликургус.
— Значит, — спокойно ответила Эржбета, — именно туда нам и следует ехать.
Ликургус постоял недвижно некоторое время, что-то прикидывая.
— Этих возьмем? — спросил он, кивнув в сторону Дира и Гостемила.
— Нет. У меня два колчана осталось. Сорок стрел — вчетверо больше, чем нужно. Стало быть, ты едешь со мной?
— Конечно.
— Зачем? Ты не насытился сегодняшним? То есть, вчерашним? Может, отдохнешь?
— Я мог их сберечь. С самого начала. Хелье ко мне первому обратился.
— И искупить твою ошибку можно только кровью убийцы, не так ли.
Ликургус не ответил. Вскочив на коня, он поправил узду, еще раз посмотрел на Дира и Гостемила, и сказал:
— Ну так едем или не едем? В любом случае на север, а там много лошадей без присмотра бегает теперь, можно брать в повод хоть по две. Поедем. Весь день ведь ехать.
Эржбета кивнула и поднялась в седло.
Дир и Гостемил, сидящие у забора, даже не заметили, казалось, прибытия и отбытия хозяина дома.
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ. СЛЕДУЮЩИЙ ВЕЧЕР
Игорев Сторец, на самом краю ладожских владений, всех гостей встречал с одинаковым равнодушием. Все, что умудрялось здесь расти или водиться, знало, что не каждый, сюда прибывший, здесь останется. Небо над Игоревым Сторцем бывало солнечным несколько раз в году, как правило тогда, когда пользы от этого не было никакой — в середине зимы, или ближе к осени. Деревья и трава вид имели надменно упрямый — будто росли они здесь назло всем законам природы. Несколько домов ютилось ближе к пограничью, к собственно Ладоге — там условия были менее жестоки, продувные ветры, тоже очень сильные и холодные, не забирались неуклонно под шкуры и одежды, дожди, хоть и частые, и сильные, не напоминали водопады, снег не покрывался, не успев выпасть, толстой ледяной коркой (корка эта вес путника не выдерживала, ломалась, и, ломаясь, рвала на путнике порты и резала ноги). Не то Игорев Сторец удерживал в своих пределах память о леднике, не то теплые ветры с запада и юга обходили его стороной, не то северные циклоны, из тундры, благодаря особенностям ландшафта, пробирались сюда не смягчась — кто ж знает. Неуютное место.
Охотничий домик посередине большого поля неизвестно для кого был построен, неизвестно когда брошен. Неизвестно, кому в голову пришло во время оно охотиться в Игоревом Сторце — и на кого. Крупные звери не водились, мелкие водились редко и, упустив одного зайца, следующего нужно было ждать сутки.
Восемь лошадей привязали к косякам, к ставням, к крыльцу. Лошадям явно не нравился Игорев Сторец, а трава у них под копытами была такая, что есть ее, скорее всего, было нельзя. Они и не ели.
Отсчитав восемь шагов от южного угла западной стены, и еще семь под прямым углом к этой линии, Горясер воткнул сверд вертикально в землю. Ветер усиливался, сумерки начали сгущаться. Двое из его спутников, вооруженные короткими лопатами, начали копать землю рядом со свердом. Остальные присели у южной стены, частично защищавшей их от ветра. Можно было скрыться в домике, но дверь оказалась заколоченной, а домики, простоявшие полстолетия с заколоченной дверью, редко отличаются приятностью интерьера.
Через некоторое время двое с лопатами присоединились к остальным, сели у стены, и следующие двое продолжили работу.
— Глина сплошная, — пожаловался один из только что работавших. — Глина да щебень какой-то. И замерзшее все. Эдак мы долго провозимся.
— Время есть, — сказал Горясер.
— Костер бы развести.
— На таком ветру? Всю морду искрами засыплет.
— Никаких костров, — отрезал Горясер. — Нас никто не должен видеть, неужто непонятно?
— Да кто сюда придет на нас смотреть?
— У меня в мешке бжевака осталась, кто хочет бжеваки?
— Лучше бы прихватил что-нибудь посолиднее.
— Я прихватил, вы же по дороге все и слопали.
— Идет кто-то.
— Где?
— А вон.
По полю к домику приближалась фигура, отчетливо видимая в только что занявшихся сумерках. Фигура шла спокойным шагом, не выражая ни враждебности, ни дружелюбия.
— По-моему, это не входит в твой план, Горясер.
Горясер поднялся. Фигуру и домик разделяло двести шагов. Можно пойти навстречу. А можно просто подождать, пока фигура приблизиться — а она, фигура, именно к домику идет, больше здесь идти не к чему — и выяснить, что ей, фигуре, надо. Раз идет — значит, что-то надо. Правда, идет она сюда, фигура, не на радость себе, поскольку придется ее положить на место того, что они сейчас откапывают, и закопать. Но сперва посмотрим, что надо.
Фигура приблизилась на сотню шагов. Порыв ветра пригнул редкие сгустки травы на поле, а когда он стих, один из сидящих у стены вдруг завалился на бок. Из горла у него торчала стрела. И тут же другой, со стрелой в груди, не успев даже охнуть, тоже завалился. Следующую стрелу отбросило чуть в сторону порывом ветра. Все были теперь на ногах, все кинулись к углам, и двое до углов не добежали — упали со стрелами в шеях. Горясер, стоявший ближе всех к углу, метнулся за него, а следующий за ним упал со стрелой в спине. Через мгновение упал один из копавших. Второй бросил лопату и заметался, и догадался броситься на землю, но не успел.
Горясер, припадая к стене, добежал до следующего угла и повернул. К шее приставили лезвие.
— Спешишь? — спросил Ликургус. — А ты не спеши. Дело есть.
— Какое дело? — осторожно спросил Горясер, косясь на клинок. — Э! Да мы знакомы! Яван?
— Не радуйся, чего ты так обрадовался.
— Я готов поделиться. С тобой и с тем, кто там идет.
— Я бы очень удивился, если бы в данном своем положении ты не был к этому готов. Хоть это ничего и не изменило бы в твоей судьбе.
— Веревка в мешке? — спросила Эржбета, выходя из-за противоположного угла.
— Да, — сказал Ликургус. — А ну, Горясер, протяни-ка руки свои назад и соедини-ка их за спиной. Сделай вид, что ты важный очень человек.
Эржбета связала Горясеру руки.
— Домик заколочен, — сказала она.
— Расколотим. Тут где-то были лопаты. Дать тебе сверд?
— Не надо. Если нужно, я его одними ногтями разорву. Начиная с глаз.
Ликургус вложил сверд в ножны и пошел подобрать лопату. Доски были старые, гвозди ржавые, легко поддались. Прихватив походную суму Горясера, он вошел в дом. Внутри все оказалось покрыто толстым слоем отчаянной застарелой пакости, пахло затхло.
— Веди его сюда, — позвал Ликургус, дождавшись интервала между порывами ветра.
Эржбета завела маленького юркого человека в домик. Горясер не упирался. Ликургус попытался прикрыть дверь — она упала с петель. Тогда он просто прислонил ее ко входу. Ветер дул с другой стороны. Порывшись в своей собственной походной суме, Ликургус вынул и без труда зажег свечу. Эржбета отвела Горясера в угол и, прислонив его к стене, взяла у Ликургуса свечу. Капнув воском на покрытой пакостью стол, она установила свечу на поверхности.
— Что вам нужно? — спросил Горясер, наблюдая за действиями странной пары. — Я предлагаю дележ. Вы согласны? Не согласны?
Ему не ответили.
— Если не согласны, объясните хотя бы почему, — потребовал он, понимая, что это конец.
— Ты мне дом сжег, — сказал Ликургус. — Мне теперь людей на званый обед пригласить некуда.
— Это все? За дом возьми себе, сколько сочтешь нужным.
— Вместе с домом ты сжег моего гостя.
— Я не знал…
— Что он мой гость? Или что он мой друг? Врешь, знал.
Возникла пауза.
— Так что же? — спросил, не зная, что еще спросить, Горясер.
— Этого мало? — Ликургус присел над походной сумой Горясера и заглянул в нее. — Ты также убил женщину, которую я когда-то спас. Спас не один, но вместе с тем человеком, который погиб вместе с ней в горящем доме. Возможно, этого тоже мало. Что ж. Лично я бы просто свернул тебе шею.
— Но ты ведь этого не сделаешь, не так ли.
— Не сделаю.
— Потому что?…
— Со мною вот — видишь? — женщина. Ты погубил единственного человека на земле, которого она любила.
Кожа на лице Эржбеты стала белее снега, веснушки проступили темными точками на ней, глаза широко открылись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Вот главный, руководящий действом, задает вопрос — где? И Хелье, конечно же, посылает его в хвиту. И главный приподнимает Любаву за волосы и режет ей ножом щеку. Кровь. Режет дальше. И Хелье говорит — в кожаном мешке, на ножнах. Один из преследователей идет ко входу, находит ножны, отвязывает кожаный мешок, ножны бросает, возвращается в занималовку. Главный берет у него мешок, развязывает, и извлекает два свитка. Исследует первый, кивает, и прячет у себя на груди. Просматривает второй, зловеще улыбается, бросает Любаву, а свиток бросает Любаве в лицо. На лицо. Сверху. После этого Хелье, уже связанного, дополнительно привязывают к ховлебенку. А Любаву — к другому ховлебенку. В дело идут светильники — льется на пол, на стол, на подоконники масло. Проходят в столовую, делая тоже самое. В гридницу. В спальню. Затем двое выбегают и обкладывают соломой, взятой с кухни, все четыре угла. Все это поджигают факелами почти одновременно. И уходят.
Сперва много дыма, клубами, расходится по помещениям, дымит масло, дымят просмоленные, утепленные мхом стены. Дым все гуще и гуще. Двое связанных слегка шевелятся, пытаясь освободиться от веревок. Еще гуще. Связанные кашляют. Продолжают кашлять. Сознание начинает постепенно уходить. И огонь прорывается сквозь дым, гудят стены, начинает ходить крыша. Огонь доходит до связанных еще до полного ухода сознания. И слышен крик. И тогда преследователи, следящие за действом из-за забора, бросают одного, которого они потеряли в драке, убитого, и уезжают.
Неизвестно, сколько времени прошло, а Гостемилу все виделась картина за картиной.
Гостемил почувствовал какую-то тяжесть на левом плече. С трудом оторвавшись от страшного видения, он повернул голову. Дир, уткнувшись лбом ему в плечо, плакал навзрыд. Гостемил погладил Дира по голове.
Галопом к горящему дому подлетели два всадника. Ликургус со светящимися зловещими глазами остался в седле, но Эржбета, увидев присевших у забора Дира и Гостемила, спрыгнула с коня, взяла его под узцы, и подошла к ним.
Дир поднял голову. Увидев его лицо и обернувшись на дом, Эржбета поняла все. В уточнениях она не нуждалась.
— Что? — спросил ее Ликургус. Ноздри его расширились, втягивая воздух. Он еще ничего не понял. — Кто?
— Хелье и Любава.
— Где?
— Там.
Эржбета кивнула по направлению к дому.
Ликургус соскочил с коня и подошел к воротам. Недоверчиво обернулся на Эржбету. Она кивнула.
— Кто?
— Ты знаешь, кто. Тот, кто опередил и тебя, и меня, — сказала она.
— Я не…
— Да, я тоже не собиралась убивать Хелье.
— Где?
— Ты имеешь в виду направление?
— Да.
— И это ты знаешь. И карта была у тебя с самого начала.
— А у тебя?
— А у меня не было. Теперь есть. И у того, кто туда теперь едет, тоже есть. Взял у Хелье.
— Значит… — сказал Ликургус.
— Значит, — спокойно ответила Эржбета, — именно туда нам и следует ехать.
Ликургус постоял недвижно некоторое время, что-то прикидывая.
— Этих возьмем? — спросил он, кивнув в сторону Дира и Гостемила.
— Нет. У меня два колчана осталось. Сорок стрел — вчетверо больше, чем нужно. Стало быть, ты едешь со мной?
— Конечно.
— Зачем? Ты не насытился сегодняшним? То есть, вчерашним? Может, отдохнешь?
— Я мог их сберечь. С самого начала. Хелье ко мне первому обратился.
— И искупить твою ошибку можно только кровью убийцы, не так ли.
Ликургус не ответил. Вскочив на коня, он поправил узду, еще раз посмотрел на Дира и Гостемила, и сказал:
— Ну так едем или не едем? В любом случае на север, а там много лошадей без присмотра бегает теперь, можно брать в повод хоть по две. Поедем. Весь день ведь ехать.
Эржбета кивнула и поднялась в седло.
Дир и Гостемил, сидящие у забора, даже не заметили, казалось, прибытия и отбытия хозяина дома.
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ. СЛЕДУЮЩИЙ ВЕЧЕР
Игорев Сторец, на самом краю ладожских владений, всех гостей встречал с одинаковым равнодушием. Все, что умудрялось здесь расти или водиться, знало, что не каждый, сюда прибывший, здесь останется. Небо над Игоревым Сторцем бывало солнечным несколько раз в году, как правило тогда, когда пользы от этого не было никакой — в середине зимы, или ближе к осени. Деревья и трава вид имели надменно упрямый — будто росли они здесь назло всем законам природы. Несколько домов ютилось ближе к пограничью, к собственно Ладоге — там условия были менее жестоки, продувные ветры, тоже очень сильные и холодные, не забирались неуклонно под шкуры и одежды, дожди, хоть и частые, и сильные, не напоминали водопады, снег не покрывался, не успев выпасть, толстой ледяной коркой (корка эта вес путника не выдерживала, ломалась, и, ломаясь, рвала на путнике порты и резала ноги). Не то Игорев Сторец удерживал в своих пределах память о леднике, не то теплые ветры с запада и юга обходили его стороной, не то северные циклоны, из тундры, благодаря особенностям ландшафта, пробирались сюда не смягчась — кто ж знает. Неуютное место.
Охотничий домик посередине большого поля неизвестно для кого был построен, неизвестно когда брошен. Неизвестно, кому в голову пришло во время оно охотиться в Игоревом Сторце — и на кого. Крупные звери не водились, мелкие водились редко и, упустив одного зайца, следующего нужно было ждать сутки.
Восемь лошадей привязали к косякам, к ставням, к крыльцу. Лошадям явно не нравился Игорев Сторец, а трава у них под копытами была такая, что есть ее, скорее всего, было нельзя. Они и не ели.
Отсчитав восемь шагов от южного угла западной стены, и еще семь под прямым углом к этой линии, Горясер воткнул сверд вертикально в землю. Ветер усиливался, сумерки начали сгущаться. Двое из его спутников, вооруженные короткими лопатами, начали копать землю рядом со свердом. Остальные присели у южной стены, частично защищавшей их от ветра. Можно было скрыться в домике, но дверь оказалась заколоченной, а домики, простоявшие полстолетия с заколоченной дверью, редко отличаются приятностью интерьера.
Через некоторое время двое с лопатами присоединились к остальным, сели у стены, и следующие двое продолжили работу.
— Глина сплошная, — пожаловался один из только что работавших. — Глина да щебень какой-то. И замерзшее все. Эдак мы долго провозимся.
— Время есть, — сказал Горясер.
— Костер бы развести.
— На таком ветру? Всю морду искрами засыплет.
— Никаких костров, — отрезал Горясер. — Нас никто не должен видеть, неужто непонятно?
— Да кто сюда придет на нас смотреть?
— У меня в мешке бжевака осталась, кто хочет бжеваки?
— Лучше бы прихватил что-нибудь посолиднее.
— Я прихватил, вы же по дороге все и слопали.
— Идет кто-то.
— Где?
— А вон.
По полю к домику приближалась фигура, отчетливо видимая в только что занявшихся сумерках. Фигура шла спокойным шагом, не выражая ни враждебности, ни дружелюбия.
— По-моему, это не входит в твой план, Горясер.
Горясер поднялся. Фигуру и домик разделяло двести шагов. Можно пойти навстречу. А можно просто подождать, пока фигура приблизиться — а она, фигура, именно к домику идет, больше здесь идти не к чему — и выяснить, что ей, фигуре, надо. Раз идет — значит, что-то надо. Правда, идет она сюда, фигура, не на радость себе, поскольку придется ее положить на место того, что они сейчас откапывают, и закопать. Но сперва посмотрим, что надо.
Фигура приблизилась на сотню шагов. Порыв ветра пригнул редкие сгустки травы на поле, а когда он стих, один из сидящих у стены вдруг завалился на бок. Из горла у него торчала стрела. И тут же другой, со стрелой в груди, не успев даже охнуть, тоже завалился. Следующую стрелу отбросило чуть в сторону порывом ветра. Все были теперь на ногах, все кинулись к углам, и двое до углов не добежали — упали со стрелами в шеях. Горясер, стоявший ближе всех к углу, метнулся за него, а следующий за ним упал со стрелой в спине. Через мгновение упал один из копавших. Второй бросил лопату и заметался, и догадался броситься на землю, но не успел.
Горясер, припадая к стене, добежал до следующего угла и повернул. К шее приставили лезвие.
— Спешишь? — спросил Ликургус. — А ты не спеши. Дело есть.
— Какое дело? — осторожно спросил Горясер, косясь на клинок. — Э! Да мы знакомы! Яван?
— Не радуйся, чего ты так обрадовался.
— Я готов поделиться. С тобой и с тем, кто там идет.
— Я бы очень удивился, если бы в данном своем положении ты не был к этому готов. Хоть это ничего и не изменило бы в твоей судьбе.
— Веревка в мешке? — спросила Эржбета, выходя из-за противоположного угла.
— Да, — сказал Ликургус. — А ну, Горясер, протяни-ка руки свои назад и соедини-ка их за спиной. Сделай вид, что ты важный очень человек.
Эржбета связала Горясеру руки.
— Домик заколочен, — сказала она.
— Расколотим. Тут где-то были лопаты. Дать тебе сверд?
— Не надо. Если нужно, я его одними ногтями разорву. Начиная с глаз.
Ликургус вложил сверд в ножны и пошел подобрать лопату. Доски были старые, гвозди ржавые, легко поддались. Прихватив походную суму Горясера, он вошел в дом. Внутри все оказалось покрыто толстым слоем отчаянной застарелой пакости, пахло затхло.
— Веди его сюда, — позвал Ликургус, дождавшись интервала между порывами ветра.
Эржбета завела маленького юркого человека в домик. Горясер не упирался. Ликургус попытался прикрыть дверь — она упала с петель. Тогда он просто прислонил ее ко входу. Ветер дул с другой стороны. Порывшись в своей собственной походной суме, Ликургус вынул и без труда зажег свечу. Эржбета отвела Горясера в угол и, прислонив его к стене, взяла у Ликургуса свечу. Капнув воском на покрытой пакостью стол, она установила свечу на поверхности.
— Что вам нужно? — спросил Горясер, наблюдая за действиями странной пары. — Я предлагаю дележ. Вы согласны? Не согласны?
Ему не ответили.
— Если не согласны, объясните хотя бы почему, — потребовал он, понимая, что это конец.
— Ты мне дом сжег, — сказал Ликургус. — Мне теперь людей на званый обед пригласить некуда.
— Это все? За дом возьми себе, сколько сочтешь нужным.
— Вместе с домом ты сжег моего гостя.
— Я не знал…
— Что он мой гость? Или что он мой друг? Врешь, знал.
Возникла пауза.
— Так что же? — спросил, не зная, что еще спросить, Горясер.
— Этого мало? — Ликургус присел над походной сумой Горясера и заглянул в нее. — Ты также убил женщину, которую я когда-то спас. Спас не один, но вместе с тем человеком, который погиб вместе с ней в горящем доме. Возможно, этого тоже мало. Что ж. Лично я бы просто свернул тебе шею.
— Но ты ведь этого не сделаешь, не так ли.
— Не сделаю.
— Потому что?…
— Со мною вот — видишь? — женщина. Ты погубил единственного человека на земле, которого она любила.
Кожа на лице Эржбеты стала белее снега, веснушки проступили темными точками на ней, глаза широко открылись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66