Каждую субботу ночным рейсом из Гонолулу ему переправлялись знаменитые материнские мясные батоны в специальном термосе размером с небольшой сейф.
Поглядывая на бамбуковую корзину величиной с мусорный контейнер, Уэйд как раз прикидывал, хватит ли ему на неделю четырехсот фунтов мясных батонов, как вдруг откуда ни возьмись перед ним вырос крохотный человечек. Что, впрочем, не заставило Уэйда сойти с керамического трона, на котором он восседал, справляя нужду – процесс, при его аппетитах не шуточный.
– Ты священник? – спросил его Сосуми.
– Нет, – сказал человечек в красно-лиловом шелковом кимоно. На японца не похож, слишком уж пестро одет. Может, китаец?
– Если священник, имей в виду, я не буддист. Хотя на улице меня иногда принимают за буддиста, – хмыкнул Сосуми. И его огромное как у Будды пузо так и заколыхалось.
На бледно-желтом, словно пергаментном личике старика ничто не дрогнуло.
– Я не священник, – повторил он.
– Тогда кто?
– Я бросаю тебе вызов.
– Но я мастер своего дела, дружище! И мне просто смешно…
– Сразишься с моим сыном.
– А сколько он весит?
– Девять стоунов.
– Ты в фунтах говори, в фунтах! Иначе я не понимаю.
– Сто пятьдесят пять фунтов.
– Сроду не слыхивал о таких худеньких сумо.
– Он не сумо.
– Я так и думал. Кто же тогда, самоубийца, что ли?
– Нет.
– Не на того напали, приятель, вот что я вам скажу. Я борец. Профессионал. И стоит мне только сесть на этого стопятидесятипятифунтового дохляка, как у него все косточки переломятся. Внутренние органы превратятся в жижу, он и глазом моргнуть не успеет, как отправится на тот свет. Так что прости, сан, не знаю, как там тебя по имени.
– Мой сын не сумо. Он Синанджу.
– Первый раз слышу. Типа джиу-джитсу, что ли? Да, видывал я ребят, занимавшихся джиу-джитсу. Такие штуки откалывают, будь здоров!
– К примеру?
– Ну, видел раз, как один парень подошел к другому и хрясь его по ключице! Тот так и отлетел, словно его электрическим током долбануло.
– Это я могу.
– Ты чего, тоже джиу-джитсу?
Сухонький старичок отвесил вежливый поклон. Совсем маленький. Еле заметный, градусов на десять. Так, едва головой качнул. А Сосуми, будучи ёкодзуна, заслуживал хорошего сорокапятиградусного поклона. Это как минимум. Получается, его оскорбляют?..
– Я Синанджу. Мастер Синанджу.
– Секундочку. – Сосуми быстренько прожевал тянко-набе, отбросил пустую обертку, затем потянулся куда-то назад, за спину, и нажал на серебряную рукоятку. Из-под валика жиров, нависающих над сиденьем керамического унитаза, донесся шум спускаемой воды.
– Надо следить за своим весом, – заметил Сосуми. Встал и, громко щелкнув подтяжками, натянул хлопковые шаровары на свой объемистый живот. – В конце месяца предстоит турнир в Нагое.
– Смотрится просто омерзительно.
– Такова цена, которую приходится платить за свой титул. В одну дырку входит, из другой выходит. Иногда чувствую себя эдакой машиной по переработке жратвы в дерьмо.
– Вы рождены сражаться с борцами моего типа.
– Нет, я рожден сражаться с другими сумо.
– Сейчас получается так, а в прошлом все было иначе. Мы, Синанджу, всегда побеждали таких, как вы. Вот вам и пришлось начать противопоставлять свою силу другим таким же, потому что монстрам вроде вас заняться больше просто нечем.
– Эй, а мне, знаете ли, не нравится, когда меня обзывают монстром! Здесь, в Японии, меня просто обожествляют! Я всю свою жизнь отдал сумо. И нечего нести тут разную чушь!
– Чушь и ерунда – это больше по вашей части, – заметил старик, и в голосе его прозвучала укоризна.
– Больше-меньше, какая, к чертям, разница… – пробормотал Сосуми и снова спустил воду в унитазе. – Вот, раза по три-четыре спускать приходится, иначе никак. А вы знаете, что в Книге рекордов Гиннесса есть такие соревнования по категории, кто больше накакает?
– Ну, в таком случае, – с сарказмом заметил маленький человечек, – вы наверняка уже обеспечили себе бессмертие.
Сосуми похлопал себя по бокам трясущимися от жира руками, похожими на свиные окорока.
– Ладно, тащите сюда своего парня!
– Сегодня в полночь.
– Надеюсь, он застрахован?..
* * *
Римо метался на татами в роскошных апартаментах токийского отеля «Шератон».
Во сне ему привиделось, что он сидит напротив корейца неопределенного возраста, одетого в ничем не примечательное кимоно. Волосы длинные, забраны в узел на макушке – по моде времен династии Шиллы. А худой какой – словно одной соломой питается!
Глаза корейца светились добротой, а голос напомнил Римо журчание прозрачного ручейка среди камней.
– Пчела молочко добывает, – проговорил человечек.
– Ну и что? – удивился Римо.
– Теперь твой черед. Я сказал: пчела молочко добывает. Что скажешь?
Римо пожал плечами.
– Пчела вроде бы яйца откладывает. К чему ей молочко?
Теперь добрые глаза корейца смотрели встревоженно.
– Но пчелы не едят свои яйца.
– Это что, какая-то словесная игра?
– Нет. Это первая строчка стихотворения. А ты должен сочинить вторую.
– Вон оно что… О'кей. Ну, как тебе понравится, к примеру, следующее: «Черепаха в воду ныряет»? – спросил Римо.
– К чему это вводить черепаху в стихи о пчеле?
– Да просто потому, что «добывает» рифмуется с «ныряет», – объяснил Римо.
– Рифмами балуются только греки и дети. Мы не рифмуем свои стихи. Давай, попытайся еще раз.
– Хорошо. «Цветок ждет»…
– Это какой же такой цветок?
– Да просто строчка в стихотворении.
– Не годится. Ты должен определить, что за цветок. Само по себе слово «цветок» еще ничего не означает. Разве, когда тебе хочется съесть персик, ты просишь фрукт?
– Ну, ладно, ладно. Пусть тогда: «тюльпан ждет», – торопливо вставил Римо.
– Тюльпан не корейский цветок.
Римо вздохнул.
– Почему бы тебе не попробовать вместо меня?
– Что ж, прекрасно. «Хризантема дрожит, словно скромница-дева».
– Прелестный образ! Я бы еще добавил: «И тут жалит пчела».
– Кого именно жалит?
Римо пожал плечами.
– Да кого хочет, того и жалит. Моя очередь, так что прошу записать третью строчку за мной! Теперь ты.
– Нет, ты должен дать определение. Поэзия Юнга очень специфична. Образ – вот что главное! Значение, смысл передаются исключительно образом.
– О'кей. «Пчела жалит тебя».
– Почему меня?
– Потому, что ты достал меня всей этой дебильной корейской ерундой!
– Что значит «дебильной»?
– Глупой. Сумасшедшей! Бери свою палку и проваливай!
Кореец медленно поднялся на ноги. Лицо его потемнело от гнева.
– Но я мастер Юнг! Оскорблять чистоту и совершенство моих стихов – значит оскорблять меня! Готовься к бою, мужчина с лицом призрака!
Римо тут же пошел на попятный.
– Прости, ради Бога! Я вовсе не хотел тебя обидеть. Не сердись. Так и быть, три следующие строчки за мной. Идет?
– Ну уж нет! Теперь будешь стоять на месте и слушать, как я читаю свою поэму. Все следующие три тысячи строк.
Лицо Римо вытянулось.
– Три тысячи строк?!
– Потому что я не на шутку рассержен, – обиженно произнес Юнг. – И могу прочесть только самое короткое свое стихотворение. Большего ты не заслуживаешь.
Римо тихо застонал во сне, когда мастер Юнг стал повторять одну и ту же строчку: «Лепестки хризантем падают с серо-зеленого неба…» Произнес он ее ровно три тысячи раз на разные лады и варьируя интонацию.
* * *
Легкий шорох, издаваемый «дождем лепестков», заглушил чей-то приказной тон:
– Тебе пора сразиться с борцом!
Римо сел на постели, обливаясь потом.
Рядом с татами стоял мастер Синанджу. Прямо и неподвижно, точно идол. На лицо его падала тень, и прочитать застывшее на нем выражение не удавалось.
– Господи Иисусе, Чиун… – пробормотал ученик. – Который теперь час?
– Скоро полночь.
– Полночь? Едва успел глаза сомкнуть, и на тебе…
– Ничего, выспишься. После того как расправишься с самым грозным противником из всех, с кем только доводилось сражаться.
– Не хочу я ни с кем сражаться!
Чиун властно хлопнул в ладоши.
– А ну, вставай и живо! Надо отдать свой долг Дому Синанджу.
Римо натянул простыню на голову.
– Только попробуй, заставь!
В тот же миг в локоть ему словно бы вонзилась раскаленная игла. Боль пронзила руку и плечо. Римо так и подпрыгнул.
– Ой! Ты что делаешь? – воскликнул он, болезненно морщась.
– Просто немного пощекотал то место, которое вы, белые, называете внутренним мыщелоком плечевой кости.
– Ничего себе, пощекотал! Совсем не смешно, – проворчал Римо, вздрагивая от боли.
Чиун резко развернулся.
– Идем. Противник ждет.
В полной темноте они сели в такси и поехали побережьем на юг от Токио. Римо поднял стекла, чтобы в салон не проникала вонь гниющей рыбы.
– Мне еще один сон приснился. Очень страшный, – сказал он.
– Только такие тебе теперь и снятся, – заметил учитель довольно равнодушно.
– Хочешь расскажу?
– Не надо.
– Мне приснился Юнк.
– Поздравляю.
– Мы с ним соревновались в стихосложении.
– Полагаю, Юнг победил?
– Не просто победил. Похоронил меня под лепестками хризантем.
Чиун стряхнул соринку с шелкового кимоно.
– Тебе далеко до величия мастера Юнга. Да и всем остальным тоже. Разве что мастер Ванг или я еще как-то сравнимы.
– Ясное дело ты, где уж нам… – проворчал Римо, потирая все еще ноющий локоть.
На берегу длинными рядами вялились кальмары, насаженные на бамбуковые шесты. Плоские треугольные головы, тихоокеанский бриз шевелит щупальца. Они напомнили Римо Грецию и осьминогов, мучительно умирающих на солнце. Почему-то их плоские бессмысленные глаза заставили его содрогнуться.
– Странно, при виде кальмаров у меня всегда бегут мурашки по коже?
– Уж так они устроены, кальмары.
– Ненавижу осьминогов! Но кальмаров есть доводилось, и раньше я относился к ним как-то спокойнее.
– Осьминоги – безвредные существа. А вот кальмар – довольно опасное создание. К тому же они достигают гигантских размеров.
– Куда бы мы с тобой ни поехали, везде меня преследуют щупальца.
– Я когда-нибудь рассказывал тебе историю возникновения сумо? – спросил вдруг Чиун.
– Нет, что-то не припомню.
– Вот и хорошо.
– И что же в этом хорошего?
– Мне виднее.
Ученик уставился на учителя.
– Ладно, тогда расскажи сейчас.
Миндалевидные глазки Чиуна затуманились, погрустнели.
– Попроси как следует.
– Вот еще. С чего бы мне вдруг просить? – фыркнул Римо.
– Как хочешь, дело твое.
– Вот если бы мы с тобой вдруг оказались на необитаемом острове – вдвоем, только ты и я – с какой-нибудь больной мартышкой для компании и единственной кокосовой пальмой в качестве аттракциона, вот тогда бы я, возможно, попросил тебя рассказать.
– А я исполнил бы твою просьбу.
Римо отвернулся и уставился в окно.
– Чудесно. Просто замечательно!
Воцарилось тягостное молчание.
– С чего это ты вдруг заговорил о сумо? – спустя какое-то время поинтересовался ученик.
Чиун что-то замурлыкал себе под нос – точь-в-точь довольно урчащая кошка. Но, прислушавшись, Римо уловил другое: «Я знаю то, чего ты не знаешь». Впрочем, он вдруг засомневался, а потому молчал всю оставшуюся часть пути.
И лишь в самом конце спросил:
– А что, для меня так важно знать историю возникновения сумо?
– Как сказать, – рассеянно ответил Чиун.
– Я должен встретиться с сумо?
– Может быть.
Римо с важным видом сложил руки на груди.
– Что ж, остается только пожалеть того сумо, который попадется мне под горячую руку. Пусть только попробует сунуться или надерзить! Буду гонять его по улице до тех пор, пока вес жиры не растрясет!
– Сумо не дерзят, – заметил учитель.
– Тем лучше для них.
– Они вообще очень вежливые и воспитанные люди. У них масса достоинств.
– Достоинств?
Чиун кивнул.
– Именно.
– Что ж, тогда – да здравствуют сумо! – с иронией воскликнул Римо.
* * *
Машина подвезла их к большому дому в стиле синтаистского храма, выстроенному на склоне холма, и мастер Синанджу провел Римо через массивные ворота во двор, окруженный высокими каменными стенами, где корчились в неизбывной агония карликовые деревца бонсай.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Поглядывая на бамбуковую корзину величиной с мусорный контейнер, Уэйд как раз прикидывал, хватит ли ему на неделю четырехсот фунтов мясных батонов, как вдруг откуда ни возьмись перед ним вырос крохотный человечек. Что, впрочем, не заставило Уэйда сойти с керамического трона, на котором он восседал, справляя нужду – процесс, при его аппетитах не шуточный.
– Ты священник? – спросил его Сосуми.
– Нет, – сказал человечек в красно-лиловом шелковом кимоно. На японца не похож, слишком уж пестро одет. Может, китаец?
– Если священник, имей в виду, я не буддист. Хотя на улице меня иногда принимают за буддиста, – хмыкнул Сосуми. И его огромное как у Будды пузо так и заколыхалось.
На бледно-желтом, словно пергаментном личике старика ничто не дрогнуло.
– Я не священник, – повторил он.
– Тогда кто?
– Я бросаю тебе вызов.
– Но я мастер своего дела, дружище! И мне просто смешно…
– Сразишься с моим сыном.
– А сколько он весит?
– Девять стоунов.
– Ты в фунтах говори, в фунтах! Иначе я не понимаю.
– Сто пятьдесят пять фунтов.
– Сроду не слыхивал о таких худеньких сумо.
– Он не сумо.
– Я так и думал. Кто же тогда, самоубийца, что ли?
– Нет.
– Не на того напали, приятель, вот что я вам скажу. Я борец. Профессионал. И стоит мне только сесть на этого стопятидесятипятифунтового дохляка, как у него все косточки переломятся. Внутренние органы превратятся в жижу, он и глазом моргнуть не успеет, как отправится на тот свет. Так что прости, сан, не знаю, как там тебя по имени.
– Мой сын не сумо. Он Синанджу.
– Первый раз слышу. Типа джиу-джитсу, что ли? Да, видывал я ребят, занимавшихся джиу-джитсу. Такие штуки откалывают, будь здоров!
– К примеру?
– Ну, видел раз, как один парень подошел к другому и хрясь его по ключице! Тот так и отлетел, словно его электрическим током долбануло.
– Это я могу.
– Ты чего, тоже джиу-джитсу?
Сухонький старичок отвесил вежливый поклон. Совсем маленький. Еле заметный, градусов на десять. Так, едва головой качнул. А Сосуми, будучи ёкодзуна, заслуживал хорошего сорокапятиградусного поклона. Это как минимум. Получается, его оскорбляют?..
– Я Синанджу. Мастер Синанджу.
– Секундочку. – Сосуми быстренько прожевал тянко-набе, отбросил пустую обертку, затем потянулся куда-то назад, за спину, и нажал на серебряную рукоятку. Из-под валика жиров, нависающих над сиденьем керамического унитаза, донесся шум спускаемой воды.
– Надо следить за своим весом, – заметил Сосуми. Встал и, громко щелкнув подтяжками, натянул хлопковые шаровары на свой объемистый живот. – В конце месяца предстоит турнир в Нагое.
– Смотрится просто омерзительно.
– Такова цена, которую приходится платить за свой титул. В одну дырку входит, из другой выходит. Иногда чувствую себя эдакой машиной по переработке жратвы в дерьмо.
– Вы рождены сражаться с борцами моего типа.
– Нет, я рожден сражаться с другими сумо.
– Сейчас получается так, а в прошлом все было иначе. Мы, Синанджу, всегда побеждали таких, как вы. Вот вам и пришлось начать противопоставлять свою силу другим таким же, потому что монстрам вроде вас заняться больше просто нечем.
– Эй, а мне, знаете ли, не нравится, когда меня обзывают монстром! Здесь, в Японии, меня просто обожествляют! Я всю свою жизнь отдал сумо. И нечего нести тут разную чушь!
– Чушь и ерунда – это больше по вашей части, – заметил старик, и в голосе его прозвучала укоризна.
– Больше-меньше, какая, к чертям, разница… – пробормотал Сосуми и снова спустил воду в унитазе. – Вот, раза по три-четыре спускать приходится, иначе никак. А вы знаете, что в Книге рекордов Гиннесса есть такие соревнования по категории, кто больше накакает?
– Ну, в таком случае, – с сарказмом заметил маленький человечек, – вы наверняка уже обеспечили себе бессмертие.
Сосуми похлопал себя по бокам трясущимися от жира руками, похожими на свиные окорока.
– Ладно, тащите сюда своего парня!
– Сегодня в полночь.
– Надеюсь, он застрахован?..
* * *
Римо метался на татами в роскошных апартаментах токийского отеля «Шератон».
Во сне ему привиделось, что он сидит напротив корейца неопределенного возраста, одетого в ничем не примечательное кимоно. Волосы длинные, забраны в узел на макушке – по моде времен династии Шиллы. А худой какой – словно одной соломой питается!
Глаза корейца светились добротой, а голос напомнил Римо журчание прозрачного ручейка среди камней.
– Пчела молочко добывает, – проговорил человечек.
– Ну и что? – удивился Римо.
– Теперь твой черед. Я сказал: пчела молочко добывает. Что скажешь?
Римо пожал плечами.
– Пчела вроде бы яйца откладывает. К чему ей молочко?
Теперь добрые глаза корейца смотрели встревоженно.
– Но пчелы не едят свои яйца.
– Это что, какая-то словесная игра?
– Нет. Это первая строчка стихотворения. А ты должен сочинить вторую.
– Вон оно что… О'кей. Ну, как тебе понравится, к примеру, следующее: «Черепаха в воду ныряет»? – спросил Римо.
– К чему это вводить черепаху в стихи о пчеле?
– Да просто потому, что «добывает» рифмуется с «ныряет», – объяснил Римо.
– Рифмами балуются только греки и дети. Мы не рифмуем свои стихи. Давай, попытайся еще раз.
– Хорошо. «Цветок ждет»…
– Это какой же такой цветок?
– Да просто строчка в стихотворении.
– Не годится. Ты должен определить, что за цветок. Само по себе слово «цветок» еще ничего не означает. Разве, когда тебе хочется съесть персик, ты просишь фрукт?
– Ну, ладно, ладно. Пусть тогда: «тюльпан ждет», – торопливо вставил Римо.
– Тюльпан не корейский цветок.
Римо вздохнул.
– Почему бы тебе не попробовать вместо меня?
– Что ж, прекрасно. «Хризантема дрожит, словно скромница-дева».
– Прелестный образ! Я бы еще добавил: «И тут жалит пчела».
– Кого именно жалит?
Римо пожал плечами.
– Да кого хочет, того и жалит. Моя очередь, так что прошу записать третью строчку за мной! Теперь ты.
– Нет, ты должен дать определение. Поэзия Юнга очень специфична. Образ – вот что главное! Значение, смысл передаются исключительно образом.
– О'кей. «Пчела жалит тебя».
– Почему меня?
– Потому, что ты достал меня всей этой дебильной корейской ерундой!
– Что значит «дебильной»?
– Глупой. Сумасшедшей! Бери свою палку и проваливай!
Кореец медленно поднялся на ноги. Лицо его потемнело от гнева.
– Но я мастер Юнг! Оскорблять чистоту и совершенство моих стихов – значит оскорблять меня! Готовься к бою, мужчина с лицом призрака!
Римо тут же пошел на попятный.
– Прости, ради Бога! Я вовсе не хотел тебя обидеть. Не сердись. Так и быть, три следующие строчки за мной. Идет?
– Ну уж нет! Теперь будешь стоять на месте и слушать, как я читаю свою поэму. Все следующие три тысячи строк.
Лицо Римо вытянулось.
– Три тысячи строк?!
– Потому что я не на шутку рассержен, – обиженно произнес Юнг. – И могу прочесть только самое короткое свое стихотворение. Большего ты не заслуживаешь.
Римо тихо застонал во сне, когда мастер Юнг стал повторять одну и ту же строчку: «Лепестки хризантем падают с серо-зеленого неба…» Произнес он ее ровно три тысячи раз на разные лады и варьируя интонацию.
* * *
Легкий шорох, издаваемый «дождем лепестков», заглушил чей-то приказной тон:
– Тебе пора сразиться с борцом!
Римо сел на постели, обливаясь потом.
Рядом с татами стоял мастер Синанджу. Прямо и неподвижно, точно идол. На лицо его падала тень, и прочитать застывшее на нем выражение не удавалось.
– Господи Иисусе, Чиун… – пробормотал ученик. – Который теперь час?
– Скоро полночь.
– Полночь? Едва успел глаза сомкнуть, и на тебе…
– Ничего, выспишься. После того как расправишься с самым грозным противником из всех, с кем только доводилось сражаться.
– Не хочу я ни с кем сражаться!
Чиун властно хлопнул в ладоши.
– А ну, вставай и живо! Надо отдать свой долг Дому Синанджу.
Римо натянул простыню на голову.
– Только попробуй, заставь!
В тот же миг в локоть ему словно бы вонзилась раскаленная игла. Боль пронзила руку и плечо. Римо так и подпрыгнул.
– Ой! Ты что делаешь? – воскликнул он, болезненно морщась.
– Просто немного пощекотал то место, которое вы, белые, называете внутренним мыщелоком плечевой кости.
– Ничего себе, пощекотал! Совсем не смешно, – проворчал Римо, вздрагивая от боли.
Чиун резко развернулся.
– Идем. Противник ждет.
В полной темноте они сели в такси и поехали побережьем на юг от Токио. Римо поднял стекла, чтобы в салон не проникала вонь гниющей рыбы.
– Мне еще один сон приснился. Очень страшный, – сказал он.
– Только такие тебе теперь и снятся, – заметил учитель довольно равнодушно.
– Хочешь расскажу?
– Не надо.
– Мне приснился Юнк.
– Поздравляю.
– Мы с ним соревновались в стихосложении.
– Полагаю, Юнг победил?
– Не просто победил. Похоронил меня под лепестками хризантем.
Чиун стряхнул соринку с шелкового кимоно.
– Тебе далеко до величия мастера Юнга. Да и всем остальным тоже. Разве что мастер Ванг или я еще как-то сравнимы.
– Ясное дело ты, где уж нам… – проворчал Римо, потирая все еще ноющий локоть.
На берегу длинными рядами вялились кальмары, насаженные на бамбуковые шесты. Плоские треугольные головы, тихоокеанский бриз шевелит щупальца. Они напомнили Римо Грецию и осьминогов, мучительно умирающих на солнце. Почему-то их плоские бессмысленные глаза заставили его содрогнуться.
– Странно, при виде кальмаров у меня всегда бегут мурашки по коже?
– Уж так они устроены, кальмары.
– Ненавижу осьминогов! Но кальмаров есть доводилось, и раньше я относился к ним как-то спокойнее.
– Осьминоги – безвредные существа. А вот кальмар – довольно опасное создание. К тому же они достигают гигантских размеров.
– Куда бы мы с тобой ни поехали, везде меня преследуют щупальца.
– Я когда-нибудь рассказывал тебе историю возникновения сумо? – спросил вдруг Чиун.
– Нет, что-то не припомню.
– Вот и хорошо.
– И что же в этом хорошего?
– Мне виднее.
Ученик уставился на учителя.
– Ладно, тогда расскажи сейчас.
Миндалевидные глазки Чиуна затуманились, погрустнели.
– Попроси как следует.
– Вот еще. С чего бы мне вдруг просить? – фыркнул Римо.
– Как хочешь, дело твое.
– Вот если бы мы с тобой вдруг оказались на необитаемом острове – вдвоем, только ты и я – с какой-нибудь больной мартышкой для компании и единственной кокосовой пальмой в качестве аттракциона, вот тогда бы я, возможно, попросил тебя рассказать.
– А я исполнил бы твою просьбу.
Римо отвернулся и уставился в окно.
– Чудесно. Просто замечательно!
Воцарилось тягостное молчание.
– С чего это ты вдруг заговорил о сумо? – спустя какое-то время поинтересовался ученик.
Чиун что-то замурлыкал себе под нос – точь-в-точь довольно урчащая кошка. Но, прислушавшись, Римо уловил другое: «Я знаю то, чего ты не знаешь». Впрочем, он вдруг засомневался, а потому молчал всю оставшуюся часть пути.
И лишь в самом конце спросил:
– А что, для меня так важно знать историю возникновения сумо?
– Как сказать, – рассеянно ответил Чиун.
– Я должен встретиться с сумо?
– Может быть.
Римо с важным видом сложил руки на груди.
– Что ж, остается только пожалеть того сумо, который попадется мне под горячую руку. Пусть только попробует сунуться или надерзить! Буду гонять его по улице до тех пор, пока вес жиры не растрясет!
– Сумо не дерзят, – заметил учитель.
– Тем лучше для них.
– Они вообще очень вежливые и воспитанные люди. У них масса достоинств.
– Достоинств?
Чиун кивнул.
– Именно.
– Что ж, тогда – да здравствуют сумо! – с иронией воскликнул Римо.
* * *
Машина подвезла их к большому дому в стиле синтаистского храма, выстроенному на склоне холма, и мастер Синанджу провел Римо через массивные ворота во двор, окруженный высокими каменными стенами, где корчились в неизбывной агония карликовые деревца бонсай.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41