— Веня приехал сюда в девяносто пятом году. У него была хорошая работа и хорошая американская жена, и он сидел вот в этом самом кабинете и рассказывал мне, как умер его отец, а его жена улыбалась белыми зубами, потому что она не знала русского, а мы говорили по-русски. А потом ко мне в кабинет зашел Борщак подписать какую-то бумагу, и, когда он вышел, Веня сказал: «А ты знаешь, кто этот человек?» — «Это мой зам». — «Это тот самый таможенник, который отобрал инсулин у моего отца, — сказал Веня. — Я его очень хорошо запомнил». На следующий день Борщак был уволен.
— Без объяснения причин?
— Почему же? Объяснение было, неофициальное, но широкое. Насколько я знаю, в интерпретации Борщака этот эпизод звучит так: в бытность свою таможенником он пресек попытку контрабандного вывоза из страны технологических секретов, и израильский шпион, близкий друг губернатора Жечкова, ему этого не простил. Тут даже недельки две назад целая статья была на тему: «Сколько у губернатора друзей в Израиле, и на чем они разбогатели?» Вывод был такой, будто это чуть ли не я торговал по сходным ценам секретами родного КБ…
— Подадите в суд?
— Нет.
— А на «Тарскую правду»? Которая написала, что у вашего зама особняк в три этажа?
Валерий задал этот вопрос и тут же понял, что ошибся. Хрупкое доверие, воздвигнувшееся между ним и Жечковым после рассказа о Борщаке, рухнуло мгновенно, словно хворостяная плотина, по которой буром пропер тяжелый КамАЗ.
— Мои замы — честные люди, — заявил Жечков. — Все нападки на них я рассматриваю как попытки моих конкурентов опорочить меня.
Из голоса его внезапно исчезли сомнение и боль, и он говорил так же убедительно и проникновенно, как пятнадцать минут назад, когда рассказывал о прегрешениях фармацевтического завода «Заря».
Валерий взглянул на часы.
— Ну что ж, — спасибо, что нашли время побеседовать.
Губернатор поднялся.
— Рад был пообщаться. Надеюсь, вам теперь ясней моя точка зрения на некоторые вопросы.
Валерий ответил какой-то фразой, столь же пустой, как и губернаторская. Жечков вышел из-за стола и любезно проводил его до двери кабинета, и, только когда за Валерием захлопнулась тяжелая дверь, Нестеренко с усмешкой сообразил, что и в этот раз губернатор не подал ему руки.

***
Спустя некоторое время после того, как Валерий покинул кабинет, дверь комнаты отдыха приотворилась, и за спину губернатора, аккуратно ступая огромными ножищами, прошел Антон Васильевич Кононов — начальник губернаторской охраны.
Кононов был редкая птица. Он начинал свою карьеру в спецподразделениях КГБ, был обучен всякому ловкому смертоубийству, и лет пятнадцать партия перебрасывала его из Египта в Анголу и из Анголы в Афганистан. Словив две пули и вконец умаявшись от малярии, Кононов к началу 90-х был определен в отдел, занимавшийся охраной всяческих спецобъектов и спецособ. К советской власти Кононов относился с нерассуждающим почтением, протестовать против КГБ не протестовал, поскольку карьера его складывалась ровно, и в глубине души был просто шокирован, когда его назначили охранять тридцатитрехлетнего мальчишку, определенного президентом в губернаторы.
Жечков создавал охране постоянные проблемы, не желая соблюдать правила безопасности и то и дело норовя пообщаться с народом, и, разумеется, пылкие его обличения КГБ и партократов были Кононову как кость в горле.
Перелом в их отношениях наступил через год, когда реальным хозяином области стал Варковский, а Жечкова травили чуть не на всех углах. Кононов видел, как бьется о стенку честный, в общем-то не затронутый или почти не затронутый коррупцией интеллигент, и как-то незаметно проникся к нему сочувствием. Жечков сам был виноват, ни один партийный волк в такое бы дерьмо не вляпался, но — ведь гавкал же, пытаясь на своем неуклюжем демократическом языке бороться с какой-то страшной тенью, которая наползала на Россию, — тенью всеобщей коррупции, всеобщей дозволенности и распущенности, хаосом, в котором бывшие секретари обкома корешились с бандитами, а бывшие реформаторы продавались оптом и в розницу.
Кагебешник потихоньку ввязался в борьбу, удерживал Жечкова от глупостей, которые губернатор по младости опыта норовил совершить, диктовал линию поведения в Кремле и попал на свою голову. Противники Жечкова легко рассчитывали добиться у президента его снятия и назначения Варковского. Однако губернатор не угодил ни в одну из расставленных по Кремлю ловушек, и, когда Варковский понял, что Жечкову кто-то умный стал советовать, как ходить по минному полю, к Кононову пришла информация, что на губернатора поступил заказ.
Никто не знал, какой разговор состоялся между ними тогда, в феврале 1994 года. Было только известно, что бывший демократ и бывший кагебешник говорили почти до утра, а через два дня Варковского убили. Полуофициальная версия звучала так, что Кононов сумел поссорить Варковского и Сыча. А что случилось на самом деле, как поговаривали, не хотел знать даже губернатор.
Жечков все так же сидел в кресле, и пальцы его скручивали колпачок изящной паркеровской ручки.
— Ну что? — спросил начальник охраны.
— Он ничего не знает. Антон, ты представляешь, он ничего не знает. Обычный московский бандит, он на самом деле приехал сюда за убийцами Игоря.
— Но, может, тогда… — начал Антон.
Губернатор мгновенно обернулся. Его рыхлое и вместе с тем мальчишеское лицо пошло красными пятнами.
— Что — может? — закричал он. — Ничего не может! Ты понимаешь, во что мы вляпались?! Это же…
Отвинченный колпачок спружинил в руках губернатора и улетел куда-то далеко в угол. Жечков грязно выругался, а потом в отчаянии хватил кулаком по столу и заговорил, сглатывая слова и сбиваясь с мыслей.
— Это же хуже Варковского! — заорал губернатор.

***
В то самое время, когда Валерий Нестереико объяснялся с губернатором, депутат областной Думы Семен Колунов обедал в компании главного мента области Григория Молодарчука. Обед проходил не то чтобы в секретной обстановке: для обоих высокопоставленных посетителей в «Радуге» был выделен небольшой закрытый зальчик, а служебный джип Молодарчука (дареный, кстати, ментовке все тем же Колуном), не скрываясь, урчал у входа в ресторан. И что, в самом деле, скажите, тут такого? Неужто областной депутат, вдобавок возглавляющий комитет по охране порядка, не может покушать в компании областного милиционера?
Стол перед обедающими был уставлен всем, что летает, плавает, мычит и растет, и Колун с брезгливым равнодушием наблюдал, как его собеседник мечет в рот свинину вперемешку с черной икрой. Колуна всегда поражало желание мента сожрать как можно больше за чужой счет, даже при половодье собственных денег. Сам Колун ел довольно мало и очень опрятно, тщательно используя по назначению разнообразную столовую снасть, выложенную на белоснежной скатерти вокруг тарелки.
Депутат Семен Колунов не любил напоминать посторонним о своем генезисе. Во время одной из первых своих поездок в Англию он пригласил человека, который неделю ходил с ним по ресторанам и учил русского дикаря правильно обращаться с вилками для рыбы и ножичками для дынь. А пока Колун обучался политесу в лондонских ресторанах, в Тарске пристрелили двух чечен и одного дагестанца — лидеров противоборствующих с Колуном группировок.
Наконец с жарким было покончено. Молодарчук поскребся пальцами в подливке, облизал их, опрокинул в себя бокал красного вина, громко рыгнул и спросил:
— Так что, Семен Семеныч, у тебя ко мне дело какое-то?
Колун задумчиво цедил минералку.
— Не к тебе, собственно. К «Бенаресу». Я бы у них векселя купил. Которые «Зари».
Глазки Молодарчука блеснули синим, как розетка, в которую сунули разболтанный штепсель, цветом.
— За сколько?
— По номиналу.
Колун помолчал и добавил:
— Разумеется, с отсрочкой платежа.
— На сколько отсрочка?
— До тех пор, пока на заводе не появятся руководители, готовые векселя погасить.
Молодарчук задумчиво глядел на депутата. Вопреки расхожим слухам, он отнюдь не состоял на службе у областного бандита, равно как и Колун не был его агентом влияния. Отношения между этими двумя были куда сложнее и проистекали первоначально действительно из косвенного указания губернатора: чеченов — давить, а группировке, способной им противостоять, не мешать. И хотя в ходе этих отношений Молодарчук получил от Колуна множество подарков, никто, осведомленный о реальном положении дел, не решился бы предсказать, на чью сторону станет мент в случае, скажем, конфликта бандита и губернатора.
— Говорят, Семен, ты скупаешь долги завода?
— Про меня много что говорят.
— С отсрочкой — не выйдет, — сообщил Молодарчук. — Пятьдесят — сейчас. Пятьдесят — потом.
— Я не плачу за курицу, которую еще не ощипали, — ответил Колун.
Молодарчук снова срыгнул, озабоченно прислушался к внутреннему состоянию и полез из-за стола. Колун остался его ждать, равнодушно потягивая минералку. Бандит знал, что мент сейчас пойдет в туалет и там срыгнет большую часть дармового обеда. А потом вернется за новой порцией.
Мент появился через три минуты, довольно утирая рукой мокрый рот. На белоснежной скатерти его уже ждал изрядный десерт.
— Спиридон-то, знаешь, что вчера учудил? — спросил мент. — Барыгу собственного подстрелил. За белого медведя его принял.
Колун молчал.
— Брать я его должен, Семен Семеныч, — устало сказал мент. — А то он, неровен час, такое отмочит, что до самой Москвы пробьет…
— Я с ним сам побеседую, — мягко сказал Колун.
Они поглядели друг другу в глаза. Оба знали, что арест Спиридона мог стать для Колуна катастрофой. Слишком много грязных заказов Спиридон исполнял для крестного отца области, и слишком мало было шансов на то, что, попав за решетку, Спиридон не начнет петь, что твой Паваротти. В какую сторону повернутся мозги у Спиридона, если они у него еще остались, — не знал никто.
— Сам так сам, — согласился Молодарчук с неизбежным требованием. — Как наследство-то будем делить?
Колун достал из кармана ручку и нарисовал на салфетке два кружка. На одном он написал: «Хаменка», на другом — «Вагонзавод». Посереди волнистой линией провел речку Тару.
— Вот так, — сказал Колун.
Жирная черная линия, прочерченная им, пересекала Хаменку и Вагонзавод пополам. Районы, прилегающие к «Заре», оказывались во владении Колуна.
— Вот так, — возразил начальник облУВД. Линия, прочерченная им, оставляла «Зарю» в будущем владении ментовки.
— Так, как я нарисовал, — сказал Колун, — плюс тридцать процентов за векселя.
— По рукам, — отозвался Молодарчук.

***
Весьегонское кладбище на окраине Тарска располагалось сразу за шоссе безо всякой ограды. На автобусной остановке стояла старушка с дешевыми пластиковыми цветами. День был будний, зарплаты у покупателей маленькие, и старушка была одна.
Могила Игоря оказалась в дальнем конце главной аллеи, позади роскошных обелисков, украшенных медальонами сравнительно молодых людей с характерным прищуром глаз и короткой стрижкой. Валерий замедлил шаг, вглядываясь в даты рождения и скупые посвящения товарищей по оружию. Обелисков было немало — года три-четыре назад в Тарске шли нешуточные бои, прежде чем Колун остался без соперников.
Цветов на могиле Игоря было явно меньше, чем вчера: видимо, их успели подрастащить, на месте будущего памятника стоял большой деревянный крест с венком и с эмалевым медальоном. С медальона на Валерия смотрел тот Игорь, которого он видел последний раз месяц назад: испуганный молодой паренек со взъерошенными волосами и удивленным взглядом.
Позавчера, когда на кладбище было шумно и людно, Валерию не хотелось оставаться на похороны. Сегодня он пришел проститься с Игорем. Его ребята деликатно рассылались в отдалении, шныряя между могилами и проверяя кладбище на благонадежность:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55