Но хуже нас всех поступила Розетта: ведь за полчаса до этого они с Розарио были такие близкие, она возбуждала в нем желание и удовлетворяла его, давала ему и получала от него удовольствие, а теперь вот сидит неподвижная, безразличная, бесчувственная, даже слезинки на глазах нет. Да, все идет не так, как должно было бы идти, все в жизни перевернулось вверх ногами, запуталось: важные вещи перестали быть важными, а ничтожные стали иметь большое значение. И вдруг случилось такое, чего я никак не могла ожидать: Розетта, на лице которой, как я уже сказала, не отражалось никакого чувства, вдруг запела. Сначала так тихо, как будто ее душили, потом все громче и увереннее; она пела ту самую песенку, которую я попросила ее спеть незадолго до того, а она не смогла петь и оборвала на первом же куплете. Это была модная песенка, которую пели года два назад и которую Розетта
любила напевать, как я уже говорила, занимаясь по хозяйству; ничего в этой песенке не было особенного, обычные слащавые глупости, и сначала мне показалось чудным, что Розетта пела эту песенку: теперь, после смерти Розарио, я усмотрела в этом еще одно доказательство ее бесчувственности и безразличия. Но потом я вспомнила, что, когда я попросила ее спеть, она мне ответила, что не может петь, потому что ей не хочется, а я тогда еще подумала, что она изменилась и не может петь потому, что она уже не прежняя Розетта. И вдруг мне пришло в голову, что она поет теперь для того, чтобы показать мне, что это неправда: она ничуть не изменилась и осталась прежней — такой доброй и кроткой Розеттой, невинной, как ангел. Подумала я об этом и взглянула на Розетту — глаза ее были полны слез; глаза были широко раскрыты, и из них все капали слезы и текли по щекам, а я смотрела на нее, и на душе у меня становилось радостно — не изменилась моя Розетта, чего я так боялась; и я поняла, что Розетта плачет о Розарио, погибшем собачьей смертью, плачет о себе, обо мне и о всех людях, искалеченных войной. Значит, не только Розетта осталась прежней, но и я такая же, как была, хотя и украла деньги у Розарио, и все люди, которых война изменила на время по своему подобию, могут вернуться такими же, какими были до войны. Мне как-то сразу легче на душе стало; я подумала: «Как только приедем в Рим, я отошлю эти деньги матери Розарио». Я ничего не сказала, только просунула свою руку под локоть Розетты и сжала ей руку.
Грузовик мчался по направлению к Валлетри, а Розетта все пела эту песенку, кончала ее и начинала снова; перестала она петь только тогда, когда слезы перестали катиться из ее глаз. Хозяин грузовика — он, наверно, был неплохой человек, только очень испугался — кажется, заподозрил что-то, потому что вдруг спросил у нас:
— Этот парень, которого убили, был ваш родственник?
Я быстро ответила:
— Это был совсем для нас чужой человек, спекулянт, предложивший отвезти нас в Рим.
634
Он вроде испугался еще больше и говорит:
— Я не хочу ничего знать... Я ничего не знаю и ничего не видел, я вас высажу в Риме — и все; я никогда не видел и не знал вас.
Я сказала:
— Ты сам спросил у меня об этом.
А он:
— Правда твоя, но пусть будет так, как будто я ничего не спрашивал, а ты ничего не говорила.
Наконец за зеленой равниной показалась полоса неопределенного цвета, какого-то беловато-желтого — это были окраины Рима. А за этой полосой, высоко над ней, серый на сером небе, очень далекий, но четкий уже виднелся купол святого Петра. Сколько я думала последние годы о том моменте, когда наконец увижу далеко на горизонте этот милый моему сердцу купол, такой маленький и вместе с тем такой большой, что его можно принять за холм или гору, такой массивный, хотя кажется тенью, и такой родной и знакомый. Для меня этот купол был не только символом Рима, но и моей жизни в Риме, символом ясных дней, мирной жизни, примирения с собой и окружающими. Там, далеко на горизонте, этот купол говорил мне, что я могу вернуться к себе домой с надеждой, что после всех переживаний и тревог моя жизнь потечет по старому руслу. И эта уверенность появилась у меня после того, как Розетта запела и у нее показались слезы на глазах, потому что, не будь этого, в Рим приехали бы не те две женщины, которые оставили город около года назад чистыми и безгрешными, а воровка и проститутка, какими эти женщины стали во время войны и из-за войны.
Страдание. Я вспомнила о Микеле, которого не было с нами в этот долгожданный момент нашего возвращения и который никогда уже больше не будет с нами; я вспомнила тот вечер, когда Микеле в Сант Еуфемии читал нам в шалаше вслух притчу о Лазаре, а потом рассердился на крестьян, которые ничего не поняли, и стал кричать, что все мы умерли в ожидании воскресения, как Лазарь. Тогда я не поняла, что хотел этим сказать Микеле, но теперь я понимала, что он был прав: на некоторое время и мы с Розеттой умерли для жалости, которую люди должны испытывать и к другим, и к самим себе. Но в последний момент страдание спасло нас, значит, притча о Лазаре относилась и к нам, потому что благодаря страданию мы смогли выйти из войны, которая сделала нас равнодушными и злыми, для того чтобы снова вернуться к своей жизни, в которой, конечно, было еще много темноты и ошибок, но это была единственная жизнь, которой мы могли жить, как сказал бы нам Микеле, если бы был с нами.
??
??
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
любила напевать, как я уже говорила, занимаясь по хозяйству; ничего в этой песенке не было особенного, обычные слащавые глупости, и сначала мне показалось чудным, что Розетта пела эту песенку: теперь, после смерти Розарио, я усмотрела в этом еще одно доказательство ее бесчувственности и безразличия. Но потом я вспомнила, что, когда я попросила ее спеть, она мне ответила, что не может петь, потому что ей не хочется, а я тогда еще подумала, что она изменилась и не может петь потому, что она уже не прежняя Розетта. И вдруг мне пришло в голову, что она поет теперь для того, чтобы показать мне, что это неправда: она ничуть не изменилась и осталась прежней — такой доброй и кроткой Розеттой, невинной, как ангел. Подумала я об этом и взглянула на Розетту — глаза ее были полны слез; глаза были широко раскрыты, и из них все капали слезы и текли по щекам, а я смотрела на нее, и на душе у меня становилось радостно — не изменилась моя Розетта, чего я так боялась; и я поняла, что Розетта плачет о Розарио, погибшем собачьей смертью, плачет о себе, обо мне и о всех людях, искалеченных войной. Значит, не только Розетта осталась прежней, но и я такая же, как была, хотя и украла деньги у Розарио, и все люди, которых война изменила на время по своему подобию, могут вернуться такими же, какими были до войны. Мне как-то сразу легче на душе стало; я подумала: «Как только приедем в Рим, я отошлю эти деньги матери Розарио». Я ничего не сказала, только просунула свою руку под локоть Розетты и сжала ей руку.
Грузовик мчался по направлению к Валлетри, а Розетта все пела эту песенку, кончала ее и начинала снова; перестала она петь только тогда, когда слезы перестали катиться из ее глаз. Хозяин грузовика — он, наверно, был неплохой человек, только очень испугался — кажется, заподозрил что-то, потому что вдруг спросил у нас:
— Этот парень, которого убили, был ваш родственник?
Я быстро ответила:
— Это был совсем для нас чужой человек, спекулянт, предложивший отвезти нас в Рим.
634
Он вроде испугался еще больше и говорит:
— Я не хочу ничего знать... Я ничего не знаю и ничего не видел, я вас высажу в Риме — и все; я никогда не видел и не знал вас.
Я сказала:
— Ты сам спросил у меня об этом.
А он:
— Правда твоя, но пусть будет так, как будто я ничего не спрашивал, а ты ничего не говорила.
Наконец за зеленой равниной показалась полоса неопределенного цвета, какого-то беловато-желтого — это были окраины Рима. А за этой полосой, высоко над ней, серый на сером небе, очень далекий, но четкий уже виднелся купол святого Петра. Сколько я думала последние годы о том моменте, когда наконец увижу далеко на горизонте этот милый моему сердцу купол, такой маленький и вместе с тем такой большой, что его можно принять за холм или гору, такой массивный, хотя кажется тенью, и такой родной и знакомый. Для меня этот купол был не только символом Рима, но и моей жизни в Риме, символом ясных дней, мирной жизни, примирения с собой и окружающими. Там, далеко на горизонте, этот купол говорил мне, что я могу вернуться к себе домой с надеждой, что после всех переживаний и тревог моя жизнь потечет по старому руслу. И эта уверенность появилась у меня после того, как Розетта запела и у нее показались слезы на глазах, потому что, не будь этого, в Рим приехали бы не те две женщины, которые оставили город около года назад чистыми и безгрешными, а воровка и проститутка, какими эти женщины стали во время войны и из-за войны.
Страдание. Я вспомнила о Микеле, которого не было с нами в этот долгожданный момент нашего возвращения и который никогда уже больше не будет с нами; я вспомнила тот вечер, когда Микеле в Сант Еуфемии читал нам в шалаше вслух притчу о Лазаре, а потом рассердился на крестьян, которые ничего не поняли, и стал кричать, что все мы умерли в ожидании воскресения, как Лазарь. Тогда я не поняла, что хотел этим сказать Микеле, но теперь я понимала, что он был прав: на некоторое время и мы с Розеттой умерли для жалости, которую люди должны испытывать и к другим, и к самим себе. Но в последний момент страдание спасло нас, значит, притча о Лазаре относилась и к нам, потому что благодаря страданию мы смогли выйти из войны, которая сделала нас равнодушными и злыми, для того чтобы снова вернуться к своей жизни, в которой, конечно, было еще много темноты и ошибок, но это была единственная жизнь, которой мы могли жить, как сказал бы нам Микеле, если бы был с нами.
??
??
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57