Запах жаркого из открытых окон кубинских ресторанов мешался с запахом садовых цветов, особенно терпким после недавнего дождя. Дон Вольтер прикрыл глаза, дав себе слово, что не соблазнится, хотя ему очень хотелось отведать и тушеной фасоли, и острого креольского жаркого, и омаров, и креветок с рисом, и, конечно, моллюсков под соусом из ромового ликера. Скорее бы дойти до Восьмой улицы – тогда его перестанут искушать вкусные запахи.
– Дон Вольтер, стаканчик рома?
Такими словами приветствовал его тучный, похожий на индейца, Эваристо Риполь.
– Я только что выпил кофе с ромом.
– Ну, тогда водочки. Это к тому же и питательно.
– Я буду вам очень признателен, Эваристо, за стакан грейпфрутового сока, но без рома: не хочу с утра перетруждать печень и повышать давление.
Эваристо предложил ему зайти в кафе, но Вольтер предпочел сесть в кресло-качалку под огромным фикусом – оттуда было видно, как раскачиваются на ветру ветви банана. Появился дон Эваристо с подносом, и старик ловко вскочил, чтобы подхватить стакан.
– Вольтер, вы похожи на электрического ската.
– А вы на кашалота. Что это вы так раздались?
– Да у меня организм жир не пережигает.
– Ничего подобного, просто вы все время что-то жуете. Следовали бы вы моему примеру: утром стаканчик сока, потом чашечку кофе с ромом, потом еще стаканчик сока, в обед – мясо-гриль с салатом, травяной настой на полдник, а на ночь – что-то из фруктов. И были бы, как я.
– И это называется есть? Для чего вам в вашем возрасте столько здоровья, дон Вольтер? Хотя, по правде говоря, я вам завидую. На днях слушал ваше выступление по «Радио Мамби» о музыке Антильских островов и подумал: «Какая голова у дона Вольтера! Сколько он знает!» А тут как-то вы рассказывали о литературе и о пиратах былых времен, – не будучи кубинцем, вы знаете о Кубе больше, чем все мы, восемьсот тысяч кубинцев, живущих в Майами. Ну и тип этот корсар Хайн, который заставил испанцев снять штаны в Матансас! А как Морган увез из Камагуэя пятьдесят тысяч песо золотом и серебром! Сколько же вы читали, дон Вольтер!
– И я много ездил. Знаете, древние римляне говорили: «Плыть необходимо, жить необходимости нет», и эти слова были девизом моей жизни, пока я не увяз тут, в этом Майами, где тогда еще улицы не были заасфальтированы, а Куба годилась только на то, чтобы съездить туда ненадолго, а потом рассказывать об этом в Американском клубе. Тогда тут не было ни выходцев с Гаити, ни никарагуанцев, а лишь одни кубинцы, которые бежали сюда из политических убеждений, проскальзывая мимо американской береговой охраны. Но это уже было позже, когда к власти пришел Батиста.
– Да, красивый был мулат… Как его жаль! Я бы себе язык вырвал за то, что поносил Батисту, когда тот был нашим президентом и защищал нас от этих вшивых коммунистов! Вы, дон Вольтер, с вашими связями, с вашими знакомствами среди журналистов, на радио, вы столько читали и повидали, вы не думаете, что этот паршивец стал терять силу?
– Кастро?
– Да. Это ничтожество.
– Да он нас всех переживет.
– Не говорите так, дон Вольтер. Это пораженчество.
– В Майами рай для фанатиков, но, если вы хотите покончить с режимом Кастро, у вас должна быть ясная и холодная голова, как у вашего врага.
– Либо мы его победим, либо его никто не победит, Вольтер. Я слышу, что говорит молодежь, мои внуки, например: для них Кастро – все равно что китайский император, хотя он тут, под боком. Я уехал с Кубы с первой волной эмиграции, в 59-м, а жена и дети приехали в середине 70-х. Они никакого отношения не имели ко всему этому сброду и шлюхам, которых Кастро отправил американцам. Но мои внуки уже совсем американцы: их интересует только рок и бейсбол, поэтому лет через десять это пламя совсем угаснет. Я хочу вернуться в Гавану, но в мою, свободную, Гавану, а не в этот жалкий город, который приспешники Кастро довели до запустения, потому что им было ненавистно его прошлое.
– Вы никогда не вернетесь в Гавану. Поэтому удовлетворитесь девятью километрами этой «Маленькой Гаваны». И вы никогда не будете жить так хорошо, как в Майами. Для чего вам возвращаться? Здесь тот же климат, та же еда, здесь, в этих кварталах, говорят только по-испански и целыми днями обсуждают Кастро. Помолчите и послушайте, о чем говорит радио из всех окон. Разве оно говорит о чем-нибудь другом? Нет, только одно талдычат: «Кастро, коммунизм, Кастро, коммунизм», так чего ж вы удивляетесь, что ваши внуки затыкают уши?
– Если бы я вас не знал, дон Вольтер, то подумал бы, что вы – пораженец, сторонник Кастро.
– Это я-то сторонник Кастро? Я насмотрелся на зверства коммунизма в десятках стран мира. Я видел их в Испании. После Второй мировой войны я объехал всю Европу и уткнулся лбом в железный занавес. И это меня вы будете учить, что такое коммунизм?
– Не сердитесь, дон Вольтер, пейте сок. Я сейчас вам еще принесу.
– Я уже разозлился, дон Эваристо, и поэтому я пошел в парк Масео посмотреть, как играют в шахматы, или самому составить партию в домино, если меня возьмут.
– Здесь вас всегда ждет верный друг, дон Вольтер.
Вольтер отправился дальше и только один раз сошел с тротуара на проезжую часть – купить «Майами Геральд» у чернокожего мальчишки, который продавал газеты автомобилистам. Пробежал глазами заголовки: «Иммиграция: дилемма для Рейгана. Гаитянцев переселяют. Тяжелая атлетика – главный вид спорта. Поэт и цензор: на примере Анхеля Куадра…» «Иммиграция: дилемма для Рейгана», – старик пробормотал эти слова, словно собственные мысли; он на ходу листал газету, то и дело вскидывая взгляд, чтобы не столкнуться с прохожими или не ткнуться в витрину. Ближе к Восьмой улице тротуары становились шире, дома – ярче, во всем чувствовались большие деньги. Вольтер шел широким размашистым шагом, и прохожие исподтишка поглядывали на него с восхищением. Казалось, старик шагает, точно наэлектризованный невидимой могучей силой: невольно он старался соответствовать роскоши Восьмой улицы, транспарант над которой подтверждал, что он – уже в центре «Маленькой Гаваны»: «Добро пожаловать на Восьмую улицу». Вольтер столкнулся с тремя голубоглазыми загорелыми девушками: «Заблудились, крошки?» Странно видеть явных представительниц англосаксонской расы в смуглолицем кубинском квартале, самом модном в Майами; девушки засмеялись, глядя на старика в допотопной шляпе, а он, приложив руку к тонким лиловатым губам, посылал им воздушные поцелуи. Вольтер шел дальше, к парку Масео, а там со вздохом облегчения увидел, что его обычная компания еще не уселась за домино, дожидаясь его.
– Вы меня ждете?
– Честно говоря, нет, дон Вольтер, просто кворум не собрался.
– Вы хотите сказать, что народу для партии не хватает.
– Но вы ведь всегда говорите «кворум», дон Вольтер.
– Нельзя быть таким невеждой, Жерминаль. Кворум – это латинское слово, и оно означает определенное количество людей, которое необходимо для достижения соглашения.
– Ну, это я и имел в виду, дон Вольтер. Ведь для партии в домино кворум – это четыре человека.
– Жерминаль, чего не выучил раньше, в семьдесят лет уже не выучишь.
Бывший учитель, теперь торгующий сигаретами на Вуэльта-Абахо, перемешал костяшки домино, и его огромные руки закрыли почти весь стол. За их движениями зорко следил еще один старик; четвертым участником игры был однорукий человек с еще хорошей мускулатурой, которую обтягивала футболка с изображением Дона Джонсона.
– А что это за рожа у тебя на груди, Альберто?
– Вы что, дон Вольтер, совсем телевизор не смотрите? Это Крокетт из «Полиции Майами. Отдела нравов», хотя на самом деле его зовут Дон Джонсон.
– Что это тебе в голову взбрело в твои-то годы носить на груди телекрасавчиков, словно пятнадцатилетняя куколка?
– Это мне внук подарил на день рождения.
– Я бы не выходил на улицу, одетый как продавец газет.
– Ну, дон Вольтер, вы всегда одеты, как важная шишка.
– Да уж, сразу видно, что телевизор вы не смотрите.
– Почему же? Смотрю и наизусть знаю всех героев этой белиберды: и семейство Таббс, и лейтенанта Кастильо, – так? Но я смотрю это, потому что мне смешно, что именно они считают коррупцией, а ведь по этому сериалу о Майами судят во всем мире. Разве этот Джонсон похож на тех полицейских, которых вы видите в жизни? Вы знаете, сколько в неделю получает полицейский? Четыреста пятьдесят долларов. Да одни шелковые носки у этого красавчика в два раза дороже.
– А откуда вы знаете, дон Вольтер, что у него шелковые носки?
– Я имею обыкновение читать газеты, в отличие от вас. И меня не проведешь, Альберто: я приехал в Майами, когда тут еще улицы не были заасфальтированы.
– Один один.
– А вот так: один пять.
– У меня дубль, эта костяшка чернее самого черного негра.
– Когда тут еще не были заасфальтированы улицы – вот тогда была настоящая коррупция и банды, которые дырявили друг друга из «узи» на всех углах.
– Этого оружия тогда не было, Вольтер.
– Ну из другого. Но разве люди не стреляли без конца друг в друга из автоматов?
– Это было позднее.
– Это город гангстеров, он живет отмыванием денег наркобизнеса и за счет туризма.
– А что в этом плохого, Вольтер?
– Туристы видят здесь только солнце и пляжи и не замечают, сколько тут всякой дряни. Они считают, что это Таити, а это Бейрут.
– А что такое Бейрут?
– Столица Ливии.
– У меня есть дальний родственник из Ливана, и это в Африке.
– Шестерка дубль!
Это закричал Вольтер, который от избытка энтузиазма, а не от рассеянности, оставил без внимания географические познания Жерминаля. И так же внимательно поглядывал он на подходившего к ним невысокого человечка в обычном костюме и галстуке, который топорщился, как железный.
– А вот и человек с удавкой.
– Мы играем и не видим его.
В руках у человека был портрет, который он нес с таким видом, словно хотел преподнести его в дар отдыхающим, которые, впрочем, не обращали на него никакого внимания; какая-то женщина перекрестилась, когда он проходил, да один мужчина снял шляпу. Человек с портретом остановился около стола, где играли в шахматы, и игроки улыбнулись ему, но тут же снова с головой ушли в игру; человек сменил позу «смирно» на «вольно» и пошел дальше. Обо всем этом наблюдавший за ним исподтишка Вольтер сообщал приятелям:
– А теперь он с генералом в руках направляется к нам.
– Если вы начнете с ним разговаривать, дон Вольтер, он от нас не отцепится и испортит нам весь день. Мы знаем, как вам нравится его слушать.
Пока Жерминаль своими огромными ручищами перемешивал костяшки домино, дон Вольтер прикрыл глаза. Человек с портретом уже подошел к ним, приветствовал их легким наклоном головы и протянул им картонное изображение, уже в затертое и выцветшее от ветра и солнца.
– Бедняжечка генерал, – заметил Вольтер, – хватит, дон Хосе Мануэль, расхаживать с ним, это не процессия в день Святого Сердца Господня.
– О генерале доне Фульхенсио Батисте уже почти забыли, и я, его последний солдат, буду показывать его изображение всем неблагодарным кубинцам, которые допустили, чтобы красные свергли генерала и опорочили его.
– Тут вы, безусловно, правы, но мне говорили, что вы даже не были знакомы с доном Фульхенсио.
– Я имел честь однажды пожать ему руку и переписывался с ним, когда тот находился в горестном изгнании.
– Изгнании – да, но не горестном, дон Хосе Мануэль.
– С того ужасного 1 января 1959 года, когда генерал был изгнан со своей родины, и до того рокового дня в 73-м, когда он почил на земле вероломной Испании, тоска снедала генерала, самого великого из кубинцев, живших в этом веке.
– Я свято чту память генерала, – встрял Альберто, – и в Майами нет кубинца, который бы не раскаивался в неблагодарности кубинского народа. Он был нужен нам тут, чтобы вернуть Кубу, а эмигрировать сначала в Санто-Доминго, а потом в Испанию было ошибкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
– Дон Вольтер, стаканчик рома?
Такими словами приветствовал его тучный, похожий на индейца, Эваристо Риполь.
– Я только что выпил кофе с ромом.
– Ну, тогда водочки. Это к тому же и питательно.
– Я буду вам очень признателен, Эваристо, за стакан грейпфрутового сока, но без рома: не хочу с утра перетруждать печень и повышать давление.
Эваристо предложил ему зайти в кафе, но Вольтер предпочел сесть в кресло-качалку под огромным фикусом – оттуда было видно, как раскачиваются на ветру ветви банана. Появился дон Эваристо с подносом, и старик ловко вскочил, чтобы подхватить стакан.
– Вольтер, вы похожи на электрического ската.
– А вы на кашалота. Что это вы так раздались?
– Да у меня организм жир не пережигает.
– Ничего подобного, просто вы все время что-то жуете. Следовали бы вы моему примеру: утром стаканчик сока, потом чашечку кофе с ромом, потом еще стаканчик сока, в обед – мясо-гриль с салатом, травяной настой на полдник, а на ночь – что-то из фруктов. И были бы, как я.
– И это называется есть? Для чего вам в вашем возрасте столько здоровья, дон Вольтер? Хотя, по правде говоря, я вам завидую. На днях слушал ваше выступление по «Радио Мамби» о музыке Антильских островов и подумал: «Какая голова у дона Вольтера! Сколько он знает!» А тут как-то вы рассказывали о литературе и о пиратах былых времен, – не будучи кубинцем, вы знаете о Кубе больше, чем все мы, восемьсот тысяч кубинцев, живущих в Майами. Ну и тип этот корсар Хайн, который заставил испанцев снять штаны в Матансас! А как Морган увез из Камагуэя пятьдесят тысяч песо золотом и серебром! Сколько же вы читали, дон Вольтер!
– И я много ездил. Знаете, древние римляне говорили: «Плыть необходимо, жить необходимости нет», и эти слова были девизом моей жизни, пока я не увяз тут, в этом Майами, где тогда еще улицы не были заасфальтированы, а Куба годилась только на то, чтобы съездить туда ненадолго, а потом рассказывать об этом в Американском клубе. Тогда тут не было ни выходцев с Гаити, ни никарагуанцев, а лишь одни кубинцы, которые бежали сюда из политических убеждений, проскальзывая мимо американской береговой охраны. Но это уже было позже, когда к власти пришел Батиста.
– Да, красивый был мулат… Как его жаль! Я бы себе язык вырвал за то, что поносил Батисту, когда тот был нашим президентом и защищал нас от этих вшивых коммунистов! Вы, дон Вольтер, с вашими связями, с вашими знакомствами среди журналистов, на радио, вы столько читали и повидали, вы не думаете, что этот паршивец стал терять силу?
– Кастро?
– Да. Это ничтожество.
– Да он нас всех переживет.
– Не говорите так, дон Вольтер. Это пораженчество.
– В Майами рай для фанатиков, но, если вы хотите покончить с режимом Кастро, у вас должна быть ясная и холодная голова, как у вашего врага.
– Либо мы его победим, либо его никто не победит, Вольтер. Я слышу, что говорит молодежь, мои внуки, например: для них Кастро – все равно что китайский император, хотя он тут, под боком. Я уехал с Кубы с первой волной эмиграции, в 59-м, а жена и дети приехали в середине 70-х. Они никакого отношения не имели ко всему этому сброду и шлюхам, которых Кастро отправил американцам. Но мои внуки уже совсем американцы: их интересует только рок и бейсбол, поэтому лет через десять это пламя совсем угаснет. Я хочу вернуться в Гавану, но в мою, свободную, Гавану, а не в этот жалкий город, который приспешники Кастро довели до запустения, потому что им было ненавистно его прошлое.
– Вы никогда не вернетесь в Гавану. Поэтому удовлетворитесь девятью километрами этой «Маленькой Гаваны». И вы никогда не будете жить так хорошо, как в Майами. Для чего вам возвращаться? Здесь тот же климат, та же еда, здесь, в этих кварталах, говорят только по-испански и целыми днями обсуждают Кастро. Помолчите и послушайте, о чем говорит радио из всех окон. Разве оно говорит о чем-нибудь другом? Нет, только одно талдычат: «Кастро, коммунизм, Кастро, коммунизм», так чего ж вы удивляетесь, что ваши внуки затыкают уши?
– Если бы я вас не знал, дон Вольтер, то подумал бы, что вы – пораженец, сторонник Кастро.
– Это я-то сторонник Кастро? Я насмотрелся на зверства коммунизма в десятках стран мира. Я видел их в Испании. После Второй мировой войны я объехал всю Европу и уткнулся лбом в железный занавес. И это меня вы будете учить, что такое коммунизм?
– Не сердитесь, дон Вольтер, пейте сок. Я сейчас вам еще принесу.
– Я уже разозлился, дон Эваристо, и поэтому я пошел в парк Масео посмотреть, как играют в шахматы, или самому составить партию в домино, если меня возьмут.
– Здесь вас всегда ждет верный друг, дон Вольтер.
Вольтер отправился дальше и только один раз сошел с тротуара на проезжую часть – купить «Майами Геральд» у чернокожего мальчишки, который продавал газеты автомобилистам. Пробежал глазами заголовки: «Иммиграция: дилемма для Рейгана. Гаитянцев переселяют. Тяжелая атлетика – главный вид спорта. Поэт и цензор: на примере Анхеля Куадра…» «Иммиграция: дилемма для Рейгана», – старик пробормотал эти слова, словно собственные мысли; он на ходу листал газету, то и дело вскидывая взгляд, чтобы не столкнуться с прохожими или не ткнуться в витрину. Ближе к Восьмой улице тротуары становились шире, дома – ярче, во всем чувствовались большие деньги. Вольтер шел широким размашистым шагом, и прохожие исподтишка поглядывали на него с восхищением. Казалось, старик шагает, точно наэлектризованный невидимой могучей силой: невольно он старался соответствовать роскоши Восьмой улицы, транспарант над которой подтверждал, что он – уже в центре «Маленькой Гаваны»: «Добро пожаловать на Восьмую улицу». Вольтер столкнулся с тремя голубоглазыми загорелыми девушками: «Заблудились, крошки?» Странно видеть явных представительниц англосаксонской расы в смуглолицем кубинском квартале, самом модном в Майами; девушки засмеялись, глядя на старика в допотопной шляпе, а он, приложив руку к тонким лиловатым губам, посылал им воздушные поцелуи. Вольтер шел дальше, к парку Масео, а там со вздохом облегчения увидел, что его обычная компания еще не уселась за домино, дожидаясь его.
– Вы меня ждете?
– Честно говоря, нет, дон Вольтер, просто кворум не собрался.
– Вы хотите сказать, что народу для партии не хватает.
– Но вы ведь всегда говорите «кворум», дон Вольтер.
– Нельзя быть таким невеждой, Жерминаль. Кворум – это латинское слово, и оно означает определенное количество людей, которое необходимо для достижения соглашения.
– Ну, это я и имел в виду, дон Вольтер. Ведь для партии в домино кворум – это четыре человека.
– Жерминаль, чего не выучил раньше, в семьдесят лет уже не выучишь.
Бывший учитель, теперь торгующий сигаретами на Вуэльта-Абахо, перемешал костяшки домино, и его огромные руки закрыли почти весь стол. За их движениями зорко следил еще один старик; четвертым участником игры был однорукий человек с еще хорошей мускулатурой, которую обтягивала футболка с изображением Дона Джонсона.
– А что это за рожа у тебя на груди, Альберто?
– Вы что, дон Вольтер, совсем телевизор не смотрите? Это Крокетт из «Полиции Майами. Отдела нравов», хотя на самом деле его зовут Дон Джонсон.
– Что это тебе в голову взбрело в твои-то годы носить на груди телекрасавчиков, словно пятнадцатилетняя куколка?
– Это мне внук подарил на день рождения.
– Я бы не выходил на улицу, одетый как продавец газет.
– Ну, дон Вольтер, вы всегда одеты, как важная шишка.
– Да уж, сразу видно, что телевизор вы не смотрите.
– Почему же? Смотрю и наизусть знаю всех героев этой белиберды: и семейство Таббс, и лейтенанта Кастильо, – так? Но я смотрю это, потому что мне смешно, что именно они считают коррупцией, а ведь по этому сериалу о Майами судят во всем мире. Разве этот Джонсон похож на тех полицейских, которых вы видите в жизни? Вы знаете, сколько в неделю получает полицейский? Четыреста пятьдесят долларов. Да одни шелковые носки у этого красавчика в два раза дороже.
– А откуда вы знаете, дон Вольтер, что у него шелковые носки?
– Я имею обыкновение читать газеты, в отличие от вас. И меня не проведешь, Альберто: я приехал в Майами, когда тут еще улицы не были заасфальтированы.
– Один один.
– А вот так: один пять.
– У меня дубль, эта костяшка чернее самого черного негра.
– Когда тут еще не были заасфальтированы улицы – вот тогда была настоящая коррупция и банды, которые дырявили друг друга из «узи» на всех углах.
– Этого оружия тогда не было, Вольтер.
– Ну из другого. Но разве люди не стреляли без конца друг в друга из автоматов?
– Это было позднее.
– Это город гангстеров, он живет отмыванием денег наркобизнеса и за счет туризма.
– А что в этом плохого, Вольтер?
– Туристы видят здесь только солнце и пляжи и не замечают, сколько тут всякой дряни. Они считают, что это Таити, а это Бейрут.
– А что такое Бейрут?
– Столица Ливии.
– У меня есть дальний родственник из Ливана, и это в Африке.
– Шестерка дубль!
Это закричал Вольтер, который от избытка энтузиазма, а не от рассеянности, оставил без внимания географические познания Жерминаля. И так же внимательно поглядывал он на подходившего к ним невысокого человечка в обычном костюме и галстуке, который топорщился, как железный.
– А вот и человек с удавкой.
– Мы играем и не видим его.
В руках у человека был портрет, который он нес с таким видом, словно хотел преподнести его в дар отдыхающим, которые, впрочем, не обращали на него никакого внимания; какая-то женщина перекрестилась, когда он проходил, да один мужчина снял шляпу. Человек с портретом остановился около стола, где играли в шахматы, и игроки улыбнулись ему, но тут же снова с головой ушли в игру; человек сменил позу «смирно» на «вольно» и пошел дальше. Обо всем этом наблюдавший за ним исподтишка Вольтер сообщал приятелям:
– А теперь он с генералом в руках направляется к нам.
– Если вы начнете с ним разговаривать, дон Вольтер, он от нас не отцепится и испортит нам весь день. Мы знаем, как вам нравится его слушать.
Пока Жерминаль своими огромными ручищами перемешивал костяшки домино, дон Вольтер прикрыл глаза. Человек с портретом уже подошел к ним, приветствовал их легким наклоном головы и протянул им картонное изображение, уже в затертое и выцветшее от ветра и солнца.
– Бедняжечка генерал, – заметил Вольтер, – хватит, дон Хосе Мануэль, расхаживать с ним, это не процессия в день Святого Сердца Господня.
– О генерале доне Фульхенсио Батисте уже почти забыли, и я, его последний солдат, буду показывать его изображение всем неблагодарным кубинцам, которые допустили, чтобы красные свергли генерала и опорочили его.
– Тут вы, безусловно, правы, но мне говорили, что вы даже не были знакомы с доном Фульхенсио.
– Я имел честь однажды пожать ему руку и переписывался с ним, когда тот находился в горестном изгнании.
– Изгнании – да, но не горестном, дон Хосе Мануэль.
– С того ужасного 1 января 1959 года, когда генерал был изгнан со своей родины, и до того рокового дня в 73-м, когда он почил на земле вероломной Испании, тоска снедала генерала, самого великого из кубинцев, живших в этом веке.
– Я свято чту память генерала, – встрял Альберто, – и в Майами нет кубинца, который бы не раскаивался в неблагодарности кубинского народа. Он был нужен нам тут, чтобы вернуть Кубу, а эмигрировать сначала в Санто-Доминго, а потом в Испанию было ошибкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70