– Какая необходимость произносить вслух мое имя?
– Для нас вы – дон Анхелито, и под этим именем вы значитесь в наших досье. Но не надо беспокоиться: человек, с которым вам предстоит встретиться, знает, под каким именем вы тут живете, и никаких ошибок не допустит.
– Я с ним знаком?
– Знакомы. И давно. Согласно нашим данным, впервые вы встречались в 57-м.
– Когда он приедет?
– Зависит от обстоятельств. Не исключено даже, что эта встреча не состоится. Меня предупредили, что вы должны быть готовы и должны вспомнить все, что связано с делом Рохаса, Нью-Йорк, № 5075. У меня все.
Сказав это, человек с большой головой посмотрел поверх плеча Вольтера на школьников, входящих в зал, где были выставлены пожелтевшие фотографии этих мест. Он прошел мимо детей, дон Вольтер – следом, опустив голову и глядя на каблуки его ботинок, на слишком короткие брюки, из-под которых виднелись сползшие носки и белая, веснушчатая стариковская кожа. Когда Вольтер оказался в парке, тот человек уже был далеко: он быстро удалялся к центру Майами. Петляя меж деревьями, старик прошел к океану, еще раз поглядел на видневшиеся вдали островки, на изломанную линию небоскребов Майами-Бич, бросающую вызов одиночеству безбрежной океанской глади. И глядя на это, вспомнил, как они с Галиндесом прогуливались по идущему вдоль моря проспекту Джорджа Вашингтона в Сьюдад-Трухильо, наслаждаясь хорошими сигарами после сытного и вкусного обеда. «В Стране Басков, Анхелито, мне дороже всего море и все, что с ним связано. Может, потому, что Амуррио, земля моих предков, – далеко от побережья, а сам я очень долго, пожалуй, слишком долго, жил в Мадриде. Здесь, в Санто-Доминго, басков немного, Анхелито, поэтому я так люблю смотреть на море: тогда мне кажется, что на нем много-много кораблей и на каждом – капитан из Басконии. Там, где есть хоть один баск, – там частичка Басконии, пусть этот человек только наполовину баск, как ты, Анхелито: ведь ты наполовину кубинец, из негров йоруба». – «Ну, йоруба – это давнее прошлое, Хесус: уже у моего отца кожа была очень светлая, и он стал виолончелистом в Гаванском оркестре, да к тому же преподавал в Консерватории. А мать была такой же баской, как и ты, Хесус, дочерью моряка из Зарауса, перебравшегося в Сантьяго. Спеть тебе нашу баскскую песню, Хесус? Я знаю ее наизусть, как и ты». – «Давай споем ее вместе, Анхелито. Споем прямо здесь, глядя на воды Атлантического океана, и пусть они унесут ее далеко-далеко, в Страну Басков». И теперь, глядя на морскую гладь, Вольтер запел ее – сначала мысленно, а потом губы его начали шевелиться, и голос отчетливо зазвучал над тихими водами залива Бискейн.
Gemikako Arbola da bedeinkatua
euskaldunen artean guztiz maitatua.
Eman ta zabaltzazu munduan frutua
adoratzen zaitugu arbola santua.
«Это в кафе, Анхелито, великий Ипаррагирре впервые запел эту песню, музыкальный символ Басконии». – «Может быть, и в кафе, Хесус, но ты лучше не пой, потому что у тебя совсем нет слуха». – «Спой еще раз, Анхелито, мне так нравится, как ты поешь ее со своим кубинским акцентом». И он спел ее еще раз – спел тогда и спел сейчас, но сейчас – только первую строфу, потому что помнил только ее. «Этой песне меня научила моя мать, Хесус, и когда я пою, я всегда вспоминаю ее». Когда кто-нибудь вспоминал при Хесусе о матери, глаза его всегда влажнели, а если он перед этим выпил, то мог и расплакаться или запеть «Жаворонок мой, жаворонок…». Он всегда напевал эту песню. Ее привезли из Франции иммигранты, приплывшие на одном из кораблей, перегруженных беженцами, спасавшимися от ужасов полыхавшей в Европе войны; у этих кораблей всегда были европейские имена – «Фландрия», «Венеция». Эти люди платили по пятьдесят долларов за визу. Каждый иммигрант мог рассчитывать на стул и постель, а если речь шла о семье, то и на свой стол. Когда они приезжали, им предлагали отправиться поселенцами на неосвоенные земли в Педро-Санчес или Дахабон, откуда они возвращались с лихорадкой и изодранными в кровь руками. Это были интеллигенты – писатели, ученые, – а им приходилось прорубать дорогу в сельве при помощи мачете, которых они никогда раньше не держали в руках. Галиндес вместе с благотворительными организациями американских квакеров или с Британским комитетом по делам беженцев пытался как-то помочь им. В первую очередь пытался спасти их от участи колонистов-первопроходцев, но трупы многих находили в местных реках: они становились жертвами непонимания, мести или просто собственных попыток найти обходные пути. Каталонцы помогали только каталонцам, баски – баскам, но в кафе «Голливуд» встречались все – и веселились все. Он вспомнил, как они с Галиндесом прогуливались по улице Конде, потом по парку Колумба и увидели сидящего среди зелени деревьев человека с ногой в гипсе. «Это президент Пейнадо, марионетка Трухильо». – «И он не боится сидеть здесь, вот так?» – «Да он больше времени проводит тут, чем в президентском кресле. Его все равно никто всерьез не принимает». Еще одно воспоминание: кинотеатр «Травьесо», старая, затертая копия американского фильма с Кларком Гейблом и Клодетт Кольбер, свистящая публика. А потом – обязательная прогулка с Галиндесом к морю, где вы ждали приходящего раз в две недели почтового парохода из Гаваны, и ты подшучивал над долговязым Хесусом, спрашивая его, не различает ли он там, вдалеке, побережье Басконии. «Жаворонок мой, жаворонок…» Еще этому баску нравилось забредать в приморские кварталы, где в жалких лачугах ютилась беднота – негры, которые все казались на одно лицо, дети со впалыми от голода животиками, повсюду мусор и отбросы. Или он затаскивал его посмотреть ритуалы малого вуду, вуду без жестокостей, уважавшего все запреты диктатуры. Или послушать проповеди на молельном собрании протестантов на улицу Архиепископа Мериньо. Ах, какие там были ораторы! «Как они хорошо говорят, эти протестанты, Анхелито! Как они поют! Меня трогают религиозные собрания протестантов, потому что они лишены величавости католических соборов. Это религия для жизни, Анхелито».
* * *
Почему крутится у тебя в голове эта песенка Эдуардо Брито, словно оставшийся во рту привкус – «Я раб, ведь черным родился я…»? Словно мелодия и слова ее только что выпорхнули из открытых окон домов на улице Конде в Санто-Доминго или Сьюдад-Трухильо, а на дворе – 1941 год. «Черен цвет моей кожи, и судьба моя черна…» Может, потому что песенка эта звучала в кафе «Голливуд», куда ты обычно заходил с Мартинесом Убаго, когда тот выбирался в столицу из Сабана-де-ла-Мар, или с Висенте Льоренсом? Может, поэтому слова ее ассоциируются у тебя с именами тех, кого ты знал в ту пору – Серрано Понсела, Пас-и-Матеос, Бернальдо де Кирос, Гранель, Гаусач, Альмоина? Да, и еще коммунисты… «Нас интересуют только коммунисты, господин Галиндес», или: «Нас интересуют только коммунисты, сволочь паршивая, педик проклятый». Аламинос, Адам Лесина, Висенте Алонсо, Луис Сальвадорес, Бадальо Касадо, Барберан Рока, Бердала Барко, Клементе Кальсада, Лопес де Сарди, Эрнандес Хименес, Сепеда. Это было в кафе «Голливуд»? С кем он был в тот раз? С Дрисколлом или с Анхелито?
– А теперь ты расскажешь о своих встречах в Мексике с Сепедой.
Рассказать? Как? Он не чувствует ни своих губ, ни своего языка. Распухший, тот весь в кровоподтеках: ты закусывал его, когда тебя пытали электротоком, а ты не мог кричать, скованный ужасом от того, что читалось в глазах твоих палачей.
– Твои крики нас раздражают, к тому же тут тебя все равно никто не услышит. Кто вспомнит о тебе? Кто станет разыскивать тебя? Кто поднимет шум из-за твоего исчезновения? Может, Франко?
Росс. Росс удивится. И еще Сильфа. Организация шествия зависела от твоих контактов с Россом, от разрешения алькальда.
– И расскажешь, через кого ты поддерживал связь с красными внутри страны и за ее пределами, потому что ты, гаденыш, – советский шпион, хоть и строишь из себя профессора, демократа, баскского националиста, вшивого испанца. На самом деле ты – просто красный. Всех доминиканских коммунистов мы еще десять лет назад отправили за решетку или к праотцам, а те, что остались, живут на положении политических беженцев. Эти стервятники, что питаются только своими жертвами, окопались в Мексике, на Кубе, в Гватемале, Аргентине, Коста-Рике, Нью-Йорке. Кто стоит за Сильфой?
– Я представляю правительство Страны Басков.
– Какое правительство, какое? Брось эти сказки. Я не желаю слушать о призрачных правительствах. Меня интересуют только вполне реальные красные, вот они – не выдумка.
Ты перечислил им все имена, которые они и без того знали; офицер делал вид, что вполне доволен, а его подчиненные тупо и бессмысленно пялились на тебя.
– Я не хотел бы передавать вас этим мясникам, профессор. Но я лишь выполняю приказ, и если вы мне поможете, то не исключено, что вас выпустят.
– Я агент ФБР, и это ведомство потребует у вас разъяснений.
– Бросьте, профессор. Никто не будет вечно требовать разъяснений, а вы здесь навечно.
Но если так, то откуда у них эта злоба? Или он задает вопросы просто так, выполняя только им ведомый ритуал принесения в жертву твоего тела? «Только не электричеством, ради бога!» – «Бога? Разве у коммунистов есть бог?» У тебя болят руки, которыми ты пытался закрыть голову защищаясь от их кастетов.
– Нет, нет! Голову его поберегите. Он ведь профессор, а у этих типов голова – самое главное: там они хранят все свои секреты. А то перестараетесь, и он потом ни к черту не годен будет, и так-то хиляк хиляком. Послушайте, профессор, со мной вы еще сможете договориться, и если окажете услугу Родине, Главный может простить вам всю грязь, которой вы его поливали. Он всегда ставит интересы Родины выше собственных и жизнь положил на то, чтобы вызволить доминиканский народ из той ситуации, в которой мы оказались по вине людей, пытавшихся лишить нас законного. И вы – среди них. Не в добрый час вы все сюда понаехали – за наше гостеприимство вы расплатились с нами змеиными яйцами. Франко вышвырнул вас вон, и тогда вы отложили эти яйца там, где вам позволили: воспользовались гостеприимством таких благородных людей, как наш генералиссимус Трухильо. Почему вы не возвращаетесь в свою Испанию и не откладываете там гадючьи яйца? Там вы боитесь бороться за свои идеи? Почему вы спрятались под юбкой статуи Свободы? Почему, профессор, почему? Не знаете? Что вы можете знать, если все ваши знания ушли на то, чтобы написать вот эту галиматью! Прочитайте заглавие, прочитайте, профессор, это задарма. Что здесь написано? Как вы сказали? «Эра Трухильо»? Прекрасно, профессор, читать вы не разучились. И уже в самом заглавии притаились злоба и неблагодарность. Вы ведь насмехаетесь над очевидным: с приходом к власти Трухильо в нашей истории началась новая эра. Разве это не так? Разве вся история Доминиканской Республики не делится на период до и после Главного? Может, вы думаете, что мы, доминиканцы, – безмозглые дураки? Пожалей свои кулаки, Берто, его рожа покрепче них будет. Двинь ему лучше мокрым полотенцем и железным прутом по подошвам этих цыплячьих лапок. Не вспомните ли, профессор, что вы там говорили по поводу Рекены в Нью-Йорке, считая себя в полной безопасности под юбками статуи Свободы? Не помните? Ну, так я вам напомню. Слушайте внимательно – это ведь ваши слова. «Год назад на нью-йоркской улице был убит эмигрант из Доминиканской Республики. Возможно, убийца его чувствует себя в безопасности, полагая, что все забывается со временем. Но мы, друзья Рекены, собрались сегодня на месте его гибели, чтобы почтить память этого человека. Возможно, кто-то считает, что от таких символических акций протеста немного толка, и очередной убийца посмеивается над нами. Сколько борцов за свободу погибло в этом году на передовой линии этой борьбы! И как мало строк было написано в память о них!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70