И Куэльо принимается искать место, которое, кажется, написано специально для тебя. «Обратите внимание, как равнодушно он отзывается о Галиндесе, небрежно, мимоходом, как о человеке, случайно имевшем отношение к истории с де ла Маса. Он даже не дает никакой оценки случившемуся, а просто приводит слова Трухильо, который горько сетовал на то, что международные силы плетут против него заговор: сеньору президенту не хочется говорить о Галиндесе – не знаю, из-за своего участия или неучастия в этой истории. А кто реально сделал что-нибудь направленное против Трухильо? Они все покойники», – отвечает сам себе Хосе Исраэль Куэльо. Эти покойники оживают на страницах книги Балагера, которую ты жадно листаешь, надеясь найти упоминание, хотя бы самое беглое, о Галиндесе. Нет. Почти ничего нет. Только приведены слова Трухильо, отзывавшегося о Галиндесе как об «испанском иммигранте, который вплоть до того дня, когда он добровольно покинул нашу страну, пользовался гостеприимством доминиканского народа. Но какое отношение имеет наше правительство к преступлению, совершенному за рубежом, в стране, где каждый день исчезают сотни человек и никому в голову не приходит поднимать из-за этого шумиху в международном масштабе?» Действительно, Балагер ограничивается только отзывом Трухильо о Галиндесе, только его словами, отмечая вместе с тем вероломство диктатора, его способность публично возмущаться преступлениями, совершенными во исполнение собственного приказа. Когда Трухильо приказал убить трех сестер Мирабаль, инсценировав автокатастрофу, он, проезжая через несколько миль мимо того места, приказал остановить машину и сказал своему спутнику: «Здесь погибли сестры Мирабаль, царствие им небесное». Когда, чтобы скрыть следы Галиндеса, Трухильо приказал убить Мёрфи, а чтобы скрыть это убийство, приказал повесить Октавио де ла Маса, и даже сын диктатора Рамфис считал, что отец причастен к гибели его товарища по буйным похождениям, Трухильо собрал всех своих приближенных и Рамфиса и яростно отклонил это подозрение: «Какой смысл правительству лишать жизни одного из лучших своих пилотов?» А тем временем сплетники по поручению диктатора распространяли по Сьюдад-Трухильо слухи о том, что Мёрфи был убит де ла Масой, который не мог больше терпеть его гомосексуальных домогательств, а затем покончил с собой, не выдержав мук совести. Балагер рассказывает о том, что методы Трухильо становились все более изощренными. «За день до убийства магистра Диогенеса дель Орбе он назначил его Генеральным прокурором провинции Де ла Вега. Марреро Аристи был убит подручными Джонни Аббес Гариса через несколько часов после того, как диктатор принял его в своем кабинете в президентском дворце и заверил, что полностью ему доверяет. Вечером того же дня, уже после того, как Марреро вместе со своим шофером был сброшен в пропасть, где и обнаружили потом их тела, Трухильо зашел ко мне в кабинет и спросил, где Марреро. Этот же вопрос он задал потом колумбийскому журналисту Осорио Лисарасо, который работал в соседнем с моим кабинете, на втором этаже президентского дворца. В обоих случаях он выразил удивление по поводу того, что Марреро, во второй половине дня занимавшийся вопросами прессы в том же крыле дворца, в тот день не появился на работе и не позвонил, чтобы объяснить причину своего отсутствия. На следующий день, когда мы с Трухильо завтракали на третьем этаже дворца, зазвонил телефон, и полковник Луис Рафаэль Трухильо поднялся из-за стола, чтобы взять трубку. Вернувшись, он сухо сообщил, что Марреро найден мертвым на дороге в Констансу. Присутствующие встретили эту новость мрачным молчанием. После некоторой паузы Трухильо сказал: «Как странно! Что забыл Марреро в Констансе?» Ты усмехаешься, и Куэльо доволен: лучше смеяться, чем плакать. Лурдес собирается на телевидение, где она ведет программу о языковых традициях доминиканцев, и предлагает тебе пойти с нею и выступить с рассказом о твоем исследовании: «Вас увидит много народа, людям захочется что-то рассказать». Ты поехала с Лурдес на ее машине, которую та ведет, ни на минуту не переставая улыбаться с истинно креольской приветливостью. По дороге она вспоминает прошлое, те годы, когда Хосе Исраэль занимался активной подпольной борьбой и в любую минуту мог погибнуть. «Теперь мы только наблюдатели. Нет, дело совсем не в возрасте. Просто это уроки жизни. Политика в нашей стране может принимать самый драматический оборот и все-таки похожа на экзотическое театральное представление». «А сейчас предлагаем вашему вниманию передачу о грамматике, которую ведет донья Лурдес Камило де Куэльо. Добрый день, Лурдес! О чем сегодня пойдет речь? – Об уменьшительных формах. – Это очень интересно, я так люблю уменьшительные. Мы хотим представить нашим дорогим телезрителям выдающуюся американскую исследовательницу, которую привела с собой донья Лурдес. Эта женщина приехала в Санто-Доминго, чтобы заняться, естественно, исследованием, но не просто исследованием, а исследованием обстоятельств одного исчезновения, исчезновения испанского иммигранта, давно, очень давно, еще в годы правления Трухильо. А пока я оставляю вас в обществе доньи Лурдес Камило де Куэльо». Лурдес начинает свою передачу с воспоминания об одной встрече на Франкфуртской книжной ярмарке: «Это была молодая доминиканка, вышедшая замуж за немца. Ей хотелось знать, что происходит на родине. Ее звали Джина Кукурульо, и она – автор книги о музеях и ее роли в образовательном процессе. Она вместе с Магали де Кампур, атташе по вопросам культуры нашего посольства в Бонне, целые дни проводили на стенде, помогая нам работать. Неожиданно Джина вспомнила, как своеобразно разговаривали герои некоторых наших романов, и посетовала, что уже столько времени не слышала такой речи: она скучала без особенностей родного языка. Ее признание заставило меня вспомнить прекрасную книгу дона Рамона Эмилио Хименеса «Особенности доминиканского языка». У меня есть эта книга, вышедшая в 1941 году. Особенности употребления уменьшительных форм? Посмотрим, что пишет по этому поводу дон Рамон Эмилио. Он считает, что наиболее распространенным уменьшительным суффиксом является суффикс «ок-ек», который, однако, имеет свои особенности и оттенки у существительных и у прилагательных. Так, наше «старичок» имеет ласковый оттенок, так же как и «кофеек», причем мы говорим так и в тех случаях, когда речь идет о большой чашке. То же самое можно сказать о таких словах, как «подарочек», «негритеночек». Но этот суффикс может придавать словам и обратное значение. Однако я хочу воспользоваться тем, что среди нас находится известная американская исследовательница, и попросить ее рассказать о цели приезда в Санто-Доминго». И пока ты пытаешься в двух словах рассказать о жизни и подвигах Хесуса Галиндеса, ведущая проявляет все больше и больше заинтересованности: эта история уже не кажется ей делом давно минувших дней. Но впечатление твое, оказывается, ошибочно: когда передача закончена и гаснет яркий свет, женщина интересуется, какими духами ты пользуешься: «Такой прекрасный запах, просто прекрасный». Пока Хосе Исраэль заканчивает последние приготовления к сегодняшнему вечеру, Лурдес приглашает тебя пообедать в ближайшем ресторане, в старой части города, всего в нескольких метрах от Алькасара Колумба; здание ярко освещено и представляет собой одно из немногих сохранившихся напоминаний о колониальном периоде, о периоде конкисты. В прохладной полутьме ресторана, где ты не столько ешь, сколько ковыряешь принесенную рыбу, Лурдес вносит последние штрихи в политический портрет острова. «Старик сам ничего не делает и другим не дает, но, может быть, люди именно этого и хотят. Прогрессивные силы разобщены и раздроблены, вечно пререкаются; а левые силы так же выдохлись, как в любой другой части света. Разве кто-нибудь мог такое предвидеть? Американцы зорко следят за этим туристическим раем у них под боком, хотя он никогда не смог заменить им то, чем была Куба до прихода к власти Кастро. Они приезжают на наши пляжи на севере и северо-востоке немного передохнуть от своего изобилия и вобрать в себя тепла – тепла нашей земли и наших людей». Лурдес разговаривает с тобой так, словно ты не американка, и ты не знаешь: благодарить ли ее за это или расстраиваться. Что ты, собственно, такое? К какой культуре принадлежишь? К какой коллективной памяти тяготеет твоя ущербная из-за несостоявшейся молодости память? Твой брошенный, или бросивший тебя, муж – остатки кораблекрушения, экспонат внутреннего музея. Твой чилийский любовник-эмигрант вместе с твоей мормонской семьей – в зале сентиментальной антропологии этого музея, и только твой отец, эта ужасная фигура, помещен в отдельный зал, куда ты время от времени заходишь и где тебе становится грустно или не по себе, и ты начинаешь смеяться над тем, сколькими цепями опутала тебя жизнь. Выйдя из Музея своей ущербной жизни, ты оказываешься в библиотеке Галиндеса, но тебе не по силам сложить эту мозаику, сколько усилий ты ни прилагаешь. Самое большее, что у тебя получается: пустив в ход все свое воображение, представить его жизнь непокорного бунтаря, ни на минуту не забывая, что ты – посторонняя в жизни Галиндеса, в истории Испании, Страны Басков и Санто-Доминго. «Я советую вам поспать после обеда, иначе вечером вы будете себя чувствовать совсем разбитой, а Хосе Исраэль любит засиживаться допоздна». Ты отвечаешь, что предпочитаешь пройтись, несмотря на зной, – почти такой же, как в Мадриде в августе, – и тогда Лурдес, предложив свои услуги гида по городу, от которых ты отказываешься, оставляет тебя одну. Ты идешь по улице Конде – сначала в одну сторону, потом в другую, – словно пытаясь физически ощутить следы Галиндеса, прогуливавшегося здесь, видевшего эти краски и вдыхавшего эти же запахи, которые должны были казаться особенно терпкими его европейскому обонянию в те далекие сороковые годы, когда тут еще повсюду царила буйная растительность. А может быть, все эти образы навеяны американскими фильмами: например, «Иметь и не иметь». Но почему образ Галиндеса вытесняется образом Хамфри Богарта? Может быть, ты сама себе придумываешь сказки? Потом ты находишь дом № 8 по улице Ловатон и долго рассматриваешь подъезд, в котором прошла большая часть доминиканского периода жизни Галиндеса. Тебе становится неуютно, и к желанию как можно скорее уйти примешивается ощущение, что ты здесь – случайный гость; по всей видимости, это ощущение не оставляло Галиндеса, пока он жил в Санто-Доминго. Но он душой всегда был в Стране Басков, а у тебя нет ничего, даже воспоминаний о твоем последнем любовнике, о бедном Рикардо, соблазненном и покинутом. Таксист высаживает тебя там, где Галиндес встречался со своим американским связным, – на углу почти пустынной улицы, где лишь какая-то негритянка, покачиваясь в кресле-качалке, смотрит в пустоту отсутствующим взглядом. Она просто бездумно смотрит, не классифицируя и не сортируя свои впечатления; ты – другое дело: ты постоянно раскладываешь по полочкам все, что видишь, знаешь и чувствуешь, словно в душе у тебя – каталожные карточки. Эта поездка, такая обыденная – еще одна ступень в твоем затянувшемся исследовании, – почему-то кажется тебе прыжком в неведомое. Может, причина – твое беспокойство о стипендии, угрозы, переданные тебе Норманом, бедным Норманом с душой домашнего животного, который каждый день на полчаса натягивает на себя маску супермена – так другие по полчаса в день занимаются шведской гимнастикой, чтобы стареть с достоинством, – всего на полчаса, чтобы все остальное время оставаться домашним животным. Но ты – отнюдь не домашнее животное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70