— Вы? Чем же?! Нет, вы ничем не рискуете, Геннадий Александрович, рискую я… А как мне идти на риск, если вы лжете?
Следователь Гаврилов вышел из кабинета. Кульков допил кофе и ответил:
— Я отвечаю правду, только правду, и ничего, кроме правды…
— Вы, видимо, не до конца понимаете свое положение, — заметил Славин. — Мы бы не стали вас арестовывать, не имея неопровержимых улик… Не один день наблюдали за вами, прежде чем я поприветствовал вас у лифта… В камере вы мучительно строите комбинации, вспоминаете даты, придумываете линию защиты, но это похоже на то, как человек, не умеющий играть в шахматы, садится за стол, где его партнером является Каспаров, то есть личность, обладающая знаниями, говоря предметнее, информацией. Мы обладаем информацией, а вы наивно думаете, что нас можно обойти на повороте. Против вас работаю не один я, а наш аппарат… Не считайте нас любителями, которых можно обыграть. Не выйдет. А вот я лишний раз убеждаюсь в том, что вы лгали мне с самого начала и ничего серьезного предложить не можете… Поэтому в последний раз задаю вопрос: когда и каким образом вы начали работать на Лэнгли?
— Клянусь честью, я ответил вам правду…
Славин вздохнул:
— Клянетесь честью… Это хорошо, что вы клянетесь честью… Я не стану подвергать сомнению наличие чести у человека, работающего на Лэнгли…
— Во-первых, работавшего, а во-вторых, не на Лэнгли, а на ученых, озабоченных, как и я, вопросом сохранения мира на земле…
— Вы это придумали или такая реплика вам была заранее написана, Геннадий Александрович?
— Ни то ни другое. Это моя глубокая убежденность, внутренняя убежденность… Простите, мы с вами так много говорим, вы меня называете по имени-отчеству, а я лишен такой привилегии, неловко…
— Я не представился? Странно… Меня зовут Иван Иванович…
Кульков усмехнулся:
— Хороший псевдоним, легко запоминать.
— Все-то вы про нас знаете, — вздохнул Славин и посмотрел прямо в глаза Кулькова. — А вот что вы знаете про азы Уголовно-процессуального кодекса, хотел бы поинтересоваться?
Лицо Кулькова дрогнуло, глаза заметались, зрачки расширились.
— То есть? Вы имеете в виду статью, связанную со шпионажем?
— Нет… В данном случае я имел в виду статьи о доказательствах по уголовному делу.
— Ну, не знаю… Понятые, свидетели…
— А вот отпечатки пальцев, по-вашему, являются уликой?
— Не знаю.
— Хотите почитать разъяснение по этому поводу?
— Зачем же? Я верю вам… В отличие от вас я верю каждому вашему слову…
— Так вот, отпечатки пальцев, обнаруженные на месте преступления или на орудии преступления, носят характер улики… Суд принимает это в качестве доказательства… Конечно, вы можете опровергать заключение экспертов, доказывать случайность появления отпечатков ваших пальцев на определенном месте, опять-таки ваше право… Но это будет голословное опровержение факта, которое суд во внимание не примет.
— Спасибо за исчерпывающее разъяснение… Зачем вы сказали мне об этом?
— Для того чтобы вы, подумав, вспомнив былое, ответили мне правду до того, как вам будет представлена улика…
— Но мне нечего сказать! Я и так доверчиво открыл вам душу! Предложил план игры! Написал — под диктовку — сообщение туда! Испытал огромное облегчение, когда признался вам во всем! И начал помогать…
Славин поднялся, отошел к дивану, стоявшему у противоположной стены, и аккуратно, артистическим жестом, снял покрывало с какого-то плоского предмета — это был чемодан, подаренный Кульковым «любимому другу» Георгию Иванову перед его командировкой в Париж.
— Чей это? — спросил Славин. — Вообще-то вам его должны были предъявить для опознания несколько позже, но следователь Гаврилов пошел мне навстречу, я решил ускорить дело, времени у нас в обрез.
Лицо Кулькова снова потекло ; как же меняется оно в моменты, когда надо принимать решения; студень какой-то, ложкой можно накладывать да на стол капнет…
— Нет, я не знаю, чей он…
— Не знаете, — повторил Славин. — Что ж, и на старуху бывает проруха… Могли запамятовать, столько лет прошло… Ну а если ознакомить вас с показаниями профессора Иванова? Хотите почитать? Или буквы перед глазами прыгают?
— Погодите, погодите, — сказал Кульков, шаркнув подошвами, — это же чемодан профессора Иванова! Я вспомнил! Это Жорин чемодан!
— Вот видите, — усмехнулся Славин. — У вас, видимо, ассоциативная память… Вам надо увидеть, а уж потом вы начинаете вспоминать…
— Совершенно верно! Вы правильно заметили: у меня, как у математика, выборочная память! Разве можно все удержать в голове?! Черт-те сколько дел, важных дел…
— Вы подарили этот чемодан Иванову?
— Я? Не помню… Вряд ли… Почему именно я?
— Так показывает Иванов.
— Видимо, он ошибается, я… Нет, нет, положительно не помню… Вообще-то я люблю дарить, но разве упомнишь все подарки, которые когда-либо делал друзьям и знакомым?
— Мы помним, — отрезал Славин. — Список подарков, которые вы делали, возвращаясь из командировок за рубеж, вам предъявят… Большинство мы изъяли, что-то около девяноста семи предметов… Потренируйте память, вы же идете от зримого образа, правда?
— Значит, все уже знают о том, что я здесь?
— Только те, кому нужно. Вы же просили — в интересах операции против ЦРУ, предложенной вами, — не сообщать о факте ареста…
— Задержания, — поправил Кульков. — Пожалуйста, употребляйте это слово, мне не так больно…
— Ладно, вернемся к чемодану… Вы утверждаете, что не дарили его Иванову?
— Нет, я бы так категорически не говорил… Я сказал, что не помню. Я же не хочу вводить вас в заблуждение… Не помню…
— Вы помните, Геннадий Александрович, вы все прекрасно помните…
— Да нет же! Иванов вполне мог сам купить этот чемодан!
— Он не мог купить этот чемодан.
— Почему?! Он всегда любил изящные вещи, особенно заграничные, он…
— Он не мог купить этот чемодан, — повторил Славин. — Дело в том, что чемоданы этой фирмы не закупались Внешторгом… Они слишком дорогие, люксовые… На такого рода товар не будет спроса у массового покупателя, а ведь мы о нем должны думать в первую очередь…
— Конечно, — подтвердил Кульков, — понятно, что в первую очередь надо думать о запросах трудящихся.
Славин отвел взгляд от лица Кулькова, надолго замолчал, потом подошел к чемодану, открыл его, молча показал, как закладывается информация в тайник, сработанный не кустарно, а вполне профессионально, с противомагнитной защитой, работа лабораторий ЦРУ, и, не оборачиваясь, сказал:
— Тут отпечатки ваших пальцев, Геннадий Александрович… Именно вы всегда собирали Иванова в командировки. Используя его в качестве курьера… До той поры, пока вам не приказали написать на него донос, чтобы самому перейти к академику Крыловскому… Значит, работать на ЦРУ вы начали не в позапрошлом году, а значительно раньше… Отправляйтесь-ка в камеру и готовьтесь к допросам, следователь вас заждался.
— Нет! — тонко закричал Кульков и повалился на колени. — Нет же! Я хочу искупить! Поймите, мне стыдно! Я не скрываю! Мне мучительно стыдно за все, что было! Не лишайте меня возможности искупить хоть малую толику моей вины! Молю вас, Иван Иванович!
Славин вздохнул, лицо собралось морщинами — не терпел избыточных эмоций. Из-за этого даже редко ходил в театры, чаще всего покупал билеты на «Принцессу Турандот». Другие спектакли его просто раздражали, особенно когда актеры дышат трепещущими ноздрями и по минуте держат бессмысленные паузы, рассчитывая на нервических старух. В таких случаях Славин просто уходил.
— Встаньте, — сказал он. — Я не переношу истерик… У мужчин тем более… Если вы намерены искупить свою вину — понятно, хоть в самой малой степени, — объясните на пальцах, в чем состоит смысл «Либерти»?
— Что?! — Кульков «сыграл» непонимание. — О чем вы?!
— Не надо выгадывать время. Или вы объясняете мне, что это такое, или я объясню вам, но это будет наша последняя встреча, Геннадий Александрович…
Кульков снова увидел лицо Питера, вспомнил его слова; все развивается именно так, как тот и говорил; только продолжать игру, только бы не сорваться, только вести себя именно так, как начал, тогда он вырвется…
Встав с пола, Кульков тяжело вздохнул, потер лицо ладонями и ответил:
— Смысл операции «Либерти» состоит в том, чтобы по этому условному сигналу мой непосредственный руководитель из ЦРУ Гарри Сайтон приехал в столицу Германской Демократической Республики и там нелегально встретился со мной.
— Зачем?
— Для обсуждения вариантов моего ухода на Запад.
— А какие варианты возможны?
— Первый вариант: он вручает мне американский паспорт и билет на поезд… Второй — уход самолетом, но через третью страну, скорее всего Африканского континента…
— Вы хорошо помните Гарри Сайтона?
— Да! Я сразу опознаю его! Вы захватите с поличным!
— Вы имеете в виду американский паспорт с вашей фотографией?!
— Конечно.
— Где и когда вы встречались с Гарри Сайтоном?
— Первый раз в Париже, когда он передал мне этот треклятый чемодан…
— А второй раз?
— Через год… В Женеве… Именно он предложил мне устранить Георгия Иванова с того поста, где тот работал в то время.
— Он разговаривал с вами о Пеньковском?
— Да.
— Когда?
— Практически во время каждой из этих встреч.
— Он говорил вам, что Пеньковский является их агентом?
— Нет.
— Убеждены?
— Конечно.
— Что его интересовало в Пеньковском?
— Всё.
— А что вы ему отвечали?
— Я?
— Ну, естественно, не я, — усмехнулся Славин. — Я бы знал, что ему надо ответить.
— Старался давать обтекаемые ответы…
— Почему?
— Не знаю… Я боялся Пеньковского… Думал, что это проверка…
— Вы думали, что это проверка? — переспросил Славин и неторопливо, чуть не по слогам, врезал: — Скажите, а сколько вариантов и значений дал этот самый Сайтон для использования слова «либерти» в шифровке?
Лицо Кулькова снова потекло ; Славин понял, что угадал. «Бойся везения вначале», — вспомнил он слова Абеля, тот часто повторял именно эту фразу; сейчас Кульков задаст какой-нибудь вопрос, чтобы выгадать время.
— Что вы имеете в виду? — спросил наконец Кульков, облизнув сухие губы.
— Ничего, — устало ответил Славин. — Ровным счетом ничего. Но от того, как вы ответите, зависит лишь одно: поверю я вам или нет. Конкретно: примем мы ваше предложение о поездке в Берлин или отвергнем… Не торопитесь говорить… Идите в камеру и подумайте…
…На сообщение Кулькова, заложенное им в контейнер тайника — под контролем контрразведчиков — и взятое через пятнадцать минут Питером Юрсом, радиоответа, как это бывало ранее, в тот же день не последовало…
В КГБ не знали, что сразу после прочтения информации Н-52 московская резидентура ЦРУ отправила в Лэнгли срочную шифрограмму: одна из цифр написана Н-52 таким образом, как было обусловлено заранее — в случае провала.
…Прочитав расшифрованное сообщение, ЗДРО вытянул ноги, запрокинул руки за голову и закрыл глаза, не зная, радоваться этой новости или печалиться; любой агент обречен, вопрос времени; сейчас важно другое — настало ли время, когда провал Н-52 угоден и, соответственно, розыгрыш «Либерти», или же время еще не приспело; рано, поздно, не успел, переторопил — значения не имеет; время или нет, вот в чем вопрос…

«Папа!
Я получил письмо.
На все твои доводы я бы мог ответить своими.
Но это будет перебранка, а она представляется мне недостойной.
Ты не прав ни в одной из своих посылок. Все твои соображения несут на себе печать пристрастного домысла.
К сожалению, я обязан открыть тебе правду.
Тетя Мэри объяснила мне, что врачи сказали маме, как ей опасно рожать. Но ведь ты итальянец, а как итальянец может жить, не имея детей? И ты заставил маму родить меня. И поэтому ее не стало.
Тетя Мэри сообщила мне об этом три года тому назад, когда у тебя появилась именно та женщина, которая так сострадала, что ты не научил меня ценить добро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55