Да я о Коте Пташинском говорю, чего смотришь? Поняла, вот спасибо. А у меня так всю дорогу прошедшие времена путаются с теперешними, никак не могу отвязаться от прошлого, наваждение какое-то и сила высшая, как у тебя с Домиником. Не хочу быть пророчицей, но, боюсь, они и впрямь взаимосвязаны.
– Времена?
– Они. Но ведь должен быть срок давности… Не знаю, не знаю… Все равно, если человек замаран…
Марта перестала метаться по квартире и подсела ко мне:
– Может, я что и пойму, если ты соизволишь толком рассказать.
– Попытаюсь. Ограбление Сбербанка на Польной. Слышала о нем?
– Нет.
Пришлось попробовать сосчитать ушедшие годы.
– Правильно, ты не могла о нем слышать, это было еще до твоего рождения. И все равно могла! Громкое дело. Вот, скажем, дело Горгоновой, преступление произошло еще до моего рождения и судебное разбирательство тоже, а всю Польшу взбаламутило, и я о нем слышала, хотя ни к каким средствам массовой информации отношения не имела. Так что сама понимаешь… Значит, его тихо-мирно спустили на тормозах, затушевали…
– Погоди, я за тобой не поспеваю. Спустили Горгонову или банк?
– Конечно, банк, я о нем пытаюсь тебе рассказать, это тоже громкое преступление, можно сказать преступление века. Ладно, будем скромнее, в масштабах Польши, но все равно. Два или даже три трупа, я уже точно не помню. Убили охранников, денежки грабанули, не пялься, не скажу сколько, тогда правды об этом никому не сообщали. Преступники скрылись, просто развеялись как сон, как утренний туман…
– Ничего себе сон! Как же они могли развеяться? И что, так и не выяснили, кто напал на банк?
– Уже позднее, несколько лет прошло, мне удалось узнать по своим каналам, что действовали настоящие бандиты, известные криминальные специалисты по этому делу, но организовано все было людьми из тогдашних органов, а личное участие принимал наш труп.
– Какой именно? У нас ведь их два.
– Первый, конечно. Тот, мой. И Аниты. А теперь я ломаю голову вот над чем: как думаешь, могли бы сохраниться с тех пор какие-то компрометирующие материалы – бумаги, фотографии, магнитофонные записи? Тридцать шесть лет – срок немалый.
Встав, Мартуся опять нервно прошлась по комнате, вылила остатки пива из банки в свой стакан, принесла из кухни новую банку и поставила ее на стол. И все это время о чем-то напряженно думала.
– Знаешь, – наконец заговорила она, – из всех зол я бы уж предпочла того клошара с Монмартра. Паскудная история! И что, ты полагаешь, кто-то мог снять ограбление банка?
– Об этом нигде не упоминалось, но в те времена еще существовала неподкупная пресса и хорошие журналисты, особенно фоторепортеры, я сама знала отличного парня… Как же его звали? Вылетело из головы. Так он не ленился бегать по городу с фотоаппаратом и щелкал все интересное, что подворачивалось. На кинопленке тоже могли запечатлеть. Да и какой-нибудь подросток, случайно оказавшийся в момент ограбления поблизости, мог снять парочку любопытных кадров.
Марта возмутилась:
– Вместо того чтобы воспрепятствовать ограблению, он себе знай фотографирует!
– Марта, опомнись! Слишком ты многого хочешь. Тут стрельба, пули свистят, людей убивают, все, кто мог, попрятались в подворотнях или просто залегли, прикрыв головы руками, а несовершеннолетний паренек, по-твоему, должен под пули лезть? Спасибо и на том, что хватило духа высунуться из-за угла и щелкнуть затвором разок-другой.
Вот, сцепились из-за продукта моего воображения, ведь этого малого я только что выдумала! Хотя кто знает, а вдруг и правда существовал такой!
– И кроме того, – продолжала я, – организаторы нападения могли и сами тайно снять на кинопленку всю операцию от начала до конца, отношения между отдельными группировками были сложными, все друг друга подозревали, веры никому не было. Да мало ли из каких соображений, но могли.
– А разные документальные свидетельства должны бы сохраняться в их архивах, – оживилась Марта. Вот, тоже стала мыслить творчески. – Конечно, такие компрометирующие материалы разумнее уничтожить, но ведь знаешь, как бывает… Поручили кому-то, а тот или перепутал и уничтожил другое, или специально сохранил для истории. Или для себя. Или просто на всякий случай припрятал. А этот наш и завладел ими…
Я подхватила идею:
– Подчищали старые дела, жгли бумаги, но кое-что могло и уцелеть, какие-нибудь обгорелые остатки. И никто нам не запрещает на них опереться и развить эту линию.
– А он стал шантажировать их. Правда, не знаю кого…
– Неважно, для нас не имеет значения.
– И его прикончили, чтобы отобрать компромат и навсегда заткнуть рот! Погоди, а если, когда его убивали, у него их при себе не было?
– Так ведь именно по этой причине нам придется устроить поджог! – с торжеством напомнила я.
Марта несколько раз кивнула – вспомнила, дескать, – а сама опять напряженно размышляла. Похоже, что-то ее смущало. Наконец ей удалось сформулировать свои соображения:
– Ты говоришь – тридцать шесть лет… И сама же рассказывала, как они и позже занимались всевозможными махинациями. Хочу обратить твое внимание на немаловажное обстоятельство – возраст наших героев. Не может этот труп быть преклонного возраста, ведь такому старому хрычу уже ничего от жизни не требуется. Одной ногой в могиле…
– А вот и нет, как раз такому, что одной ногой в могиле, просто патологически требуется от жизни нечто очень важное. Спрашиваешь, что именно? Власть. Пусть старый, больной, пусть помирает, а все равно цепляется за власть и готов ее удерживать любой ценой. Явление извечное, не нами придумано. И хотя лично мне непонятна его подоплека, тем не менее так оно и есть. Но ты права отчасти, совсем уж старая развалина нам не подойдет, ведь человека будут показывать по телевидению, так чтобы хоть смотреть не слишком противно было. Давай-ка прикинем…
Мы обе не очень сильны в математике, поэтому на бумажке старательно подсчитали, сколько лет было нашему преступнику в последние минуты уходящего государственного строя. Что касается Пташинского, то я хорошо помнила год его рождения, ведь документы видела собственными глазами, так он в момент смерти насчитывал всего шестьдесят один год, даже пенсии еще не полагалось. А ведь были и такие, кому под занавес коммунистической эры и пятидесяти не стукнуло, наиболее же талантливые из подрастающих отпрысков сановных папочек добивались высоких постов и в тридцать с небольшим. Самый цветущий возраст! Так что выбор у нас оказался большой.
Вот только не было у меня никакой гарантии, что инициаторы и организаторы ограбления банка перешли потом на работу на телевидение и сейчас там подвизаются. А забывать о том, что наш сериал должен разоблачить телевизионные махинации, мы не имели права.
– Так давай не будем базироваться на твоем ограблении банка, преступлении века. Что-нибудь из более позднего времени тоже прекрасно подойдет… – немного неуверенно предложила Марта.
Я бодро строчила на компьютере, не слушая соавторшу, но тут внезапно пришедшая в голову идея заставила прерваться на полуфразе.
– Кто в нашем правительстве, сейме, в партиях самый старый? – задала я вопрос на засыпку. – И на телевидении. Ты могла бы сказать?
– В принципе, их возраст можно установить, но зачем тебе? И он будет у нас прототипом благородного героя или преступника?
– Закамуфлированный преступник. Именно тот самый, из бывших, доходит? Ему удалось отсидеться в тени, и теперь он полгорода истребит, лишь бы не вылезло шило из мешка, что это именно он со своим подручным Пташинским проворачивал контрабандные злодеяния.
Просто чудо, что Мартуся прыснула пивом не на клавиатуру компьютера, а на меня. "Контрабандные злодеяния" привели ее в бешеный восторг, и она долго не могла успокоиться.
– И нечего так воспринимать, – вытираясь, недовольно бурчала я. – Мысленная аббревиатура, не все же тебе растолковывать, никогда не любила лопатологии, а сжатый ход моих рассуждений ты воспринимаешь уж слишком эмоционально.
– Обожаю твои мысленные аббревиатуры, спрессованные до минимума. А контрабандные злодеяния на телевидении – это просто здорово!
– Ничего особенного, – пожала я плечами. – И не мною придумано. Не так давно в Польше всем телевидением заправлял такой воротила… вот забыла фамилию… Щепанский, кажется. Как в своей вотчине распоряжался, да ты должна знать, о нем наверняка у вас легенды ходят. Был такой?
– Был, точно, Щепанский.
– Весь в персидских коврах, он, знаешь, любил по ним ходить в ботинках…
– Ну и что такого? Вот если бы он ходил босым, без ботинок, это могло бы остаться в памяти сотрудников.
– Да ведь все дело в том, что ходил-то он по коврам ручной работы в сапожищах, просто обожал. Специально норовил прийти в кабинет по колено в грязи, и чем больше дерьма на сапоги налипло, тем большее счастье излучал. Вот какая у человека была радость в жизни, говорят, старался в навозе измазаться, чтобы своим коврам подкормку доставить.
– Иоанна, умоляю, перестань. Если захлебнусь пивом, тебе же хуже будет!
– Могла бы на время от пива воздержаться, делом ведь занимаемся. Этот тип личность известная и, кажется, уже отбросил копыта, так что нам от него никакой пользы, но вот ошивался рядом с ним некий незаметный песик, верно служил. Забыла его фамилию. Пентак? Плуцек? Пуцек?
– Цуцик! – завыла Марта. – Пупсик! Пупик!
– Да, молодо-зелено, нет у тебя серьезного отношения к отечественной истории. Так вот, этот Пуцек… нет, все-таки не Пуцек, это собачья кличка, ну да ладно. Так вот, он был тогда совсем молодым, но уже порядочная гнида. А с виду незаметный и вел себя тихо, не высовывался. И почему бы ему теперь не сменить фамилию и не заправлять всем телевидением? Правление возглавлять не обязательно, просто ходит в советниках. Возможно, о нем даже не все знают, а он, именно он всей кухней заправляет, как небезызвестный серый кардинал при всесильном Ришелье.
Отчаяние Марты было очевидным, голос выдал ее.
– Очень подходящая ситуация, но, послушай, что мы с тобой пишем? Телесериал из современной жизни или исторический? Знаешь, кардинал Ришелье – это для меня уже слишком!
– Люблю историю, – не уступала я.
– Ну и люби сколько хочешь, но не в совместных сценариях! Нельзя же до такой степени прозрачно… А что советник, так многие догадываются, я и сама сколько раз подозревала все эти нашептывания на ухо…
– Интересно, а на что еще можно нашептывать?
Опять сцепились и уклонились от темы и, лишь покончив с анатомией, смогли вернуться к делу. И пошло-поехало. Хотя вернее было бы сказать – побежало-помчалось. Уж так шло наше с Мартой сотрудничество, то через пень-колоду, то таким галопом скакало, что мы обе не успевали за развитием действия, оно значительно опережало произносимые нами слова, так что приходилось общаться с помощью столь любезных мне мысленных сокращений.
– Ну, ладно, – перевела дыхание Марта. – И на кой нам этот Пипек? Пусть даже он и настоящий, как мы его используем?
Тут брякнул мой домофон.
– Кто это? – спросила Марта.
– Понятия не имею, – на ходу ответила я, направляясь к домофону в передней и впуская кого-то в дом. – И совсем не обязательно ко мне, просто человек ошибся. Но согласись, некто похожий и числится у нас преступником. Как мы его назвали? Лукаш? Марек?
Кто-то вошел в парадное моего дома, в домофоне я слышала стук двери. Мне и раньше часто звонили по ошибке или по делу, но не моему. Звонили гости и дети соседей, почтальоны, сотрудники домоуправления, всевозможной администрации, да просто все, кому не лень. Я никогда не задавала идиотского вопроса "Кто там?", не тратила зря времени, просто щелкала домофоном и впускала человека.
– Ты что, у нас пока нет преступника! – возмущенно возразила Марта. – Ведь до сих пор мы делали ставку на… как это… ага, месть во имя любви.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
– Времена?
– Они. Но ведь должен быть срок давности… Не знаю, не знаю… Все равно, если человек замаран…
Марта перестала метаться по квартире и подсела ко мне:
– Может, я что и пойму, если ты соизволишь толком рассказать.
– Попытаюсь. Ограбление Сбербанка на Польной. Слышала о нем?
– Нет.
Пришлось попробовать сосчитать ушедшие годы.
– Правильно, ты не могла о нем слышать, это было еще до твоего рождения. И все равно могла! Громкое дело. Вот, скажем, дело Горгоновой, преступление произошло еще до моего рождения и судебное разбирательство тоже, а всю Польшу взбаламутило, и я о нем слышала, хотя ни к каким средствам массовой информации отношения не имела. Так что сама понимаешь… Значит, его тихо-мирно спустили на тормозах, затушевали…
– Погоди, я за тобой не поспеваю. Спустили Горгонову или банк?
– Конечно, банк, я о нем пытаюсь тебе рассказать, это тоже громкое преступление, можно сказать преступление века. Ладно, будем скромнее, в масштабах Польши, но все равно. Два или даже три трупа, я уже точно не помню. Убили охранников, денежки грабанули, не пялься, не скажу сколько, тогда правды об этом никому не сообщали. Преступники скрылись, просто развеялись как сон, как утренний туман…
– Ничего себе сон! Как же они могли развеяться? И что, так и не выяснили, кто напал на банк?
– Уже позднее, несколько лет прошло, мне удалось узнать по своим каналам, что действовали настоящие бандиты, известные криминальные специалисты по этому делу, но организовано все было людьми из тогдашних органов, а личное участие принимал наш труп.
– Какой именно? У нас ведь их два.
– Первый, конечно. Тот, мой. И Аниты. А теперь я ломаю голову вот над чем: как думаешь, могли бы сохраниться с тех пор какие-то компрометирующие материалы – бумаги, фотографии, магнитофонные записи? Тридцать шесть лет – срок немалый.
Встав, Мартуся опять нервно прошлась по комнате, вылила остатки пива из банки в свой стакан, принесла из кухни новую банку и поставила ее на стол. И все это время о чем-то напряженно думала.
– Знаешь, – наконец заговорила она, – из всех зол я бы уж предпочла того клошара с Монмартра. Паскудная история! И что, ты полагаешь, кто-то мог снять ограбление банка?
– Об этом нигде не упоминалось, но в те времена еще существовала неподкупная пресса и хорошие журналисты, особенно фоторепортеры, я сама знала отличного парня… Как же его звали? Вылетело из головы. Так он не ленился бегать по городу с фотоаппаратом и щелкал все интересное, что подворачивалось. На кинопленке тоже могли запечатлеть. Да и какой-нибудь подросток, случайно оказавшийся в момент ограбления поблизости, мог снять парочку любопытных кадров.
Марта возмутилась:
– Вместо того чтобы воспрепятствовать ограблению, он себе знай фотографирует!
– Марта, опомнись! Слишком ты многого хочешь. Тут стрельба, пули свистят, людей убивают, все, кто мог, попрятались в подворотнях или просто залегли, прикрыв головы руками, а несовершеннолетний паренек, по-твоему, должен под пули лезть? Спасибо и на том, что хватило духа высунуться из-за угла и щелкнуть затвором разок-другой.
Вот, сцепились из-за продукта моего воображения, ведь этого малого я только что выдумала! Хотя кто знает, а вдруг и правда существовал такой!
– И кроме того, – продолжала я, – организаторы нападения могли и сами тайно снять на кинопленку всю операцию от начала до конца, отношения между отдельными группировками были сложными, все друг друга подозревали, веры никому не было. Да мало ли из каких соображений, но могли.
– А разные документальные свидетельства должны бы сохраняться в их архивах, – оживилась Марта. Вот, тоже стала мыслить творчески. – Конечно, такие компрометирующие материалы разумнее уничтожить, но ведь знаешь, как бывает… Поручили кому-то, а тот или перепутал и уничтожил другое, или специально сохранил для истории. Или для себя. Или просто на всякий случай припрятал. А этот наш и завладел ими…
Я подхватила идею:
– Подчищали старые дела, жгли бумаги, но кое-что могло и уцелеть, какие-нибудь обгорелые остатки. И никто нам не запрещает на них опереться и развить эту линию.
– А он стал шантажировать их. Правда, не знаю кого…
– Неважно, для нас не имеет значения.
– И его прикончили, чтобы отобрать компромат и навсегда заткнуть рот! Погоди, а если, когда его убивали, у него их при себе не было?
– Так ведь именно по этой причине нам придется устроить поджог! – с торжеством напомнила я.
Марта несколько раз кивнула – вспомнила, дескать, – а сама опять напряженно размышляла. Похоже, что-то ее смущало. Наконец ей удалось сформулировать свои соображения:
– Ты говоришь – тридцать шесть лет… И сама же рассказывала, как они и позже занимались всевозможными махинациями. Хочу обратить твое внимание на немаловажное обстоятельство – возраст наших героев. Не может этот труп быть преклонного возраста, ведь такому старому хрычу уже ничего от жизни не требуется. Одной ногой в могиле…
– А вот и нет, как раз такому, что одной ногой в могиле, просто патологически требуется от жизни нечто очень важное. Спрашиваешь, что именно? Власть. Пусть старый, больной, пусть помирает, а все равно цепляется за власть и готов ее удерживать любой ценой. Явление извечное, не нами придумано. И хотя лично мне непонятна его подоплека, тем не менее так оно и есть. Но ты права отчасти, совсем уж старая развалина нам не подойдет, ведь человека будут показывать по телевидению, так чтобы хоть смотреть не слишком противно было. Давай-ка прикинем…
Мы обе не очень сильны в математике, поэтому на бумажке старательно подсчитали, сколько лет было нашему преступнику в последние минуты уходящего государственного строя. Что касается Пташинского, то я хорошо помнила год его рождения, ведь документы видела собственными глазами, так он в момент смерти насчитывал всего шестьдесят один год, даже пенсии еще не полагалось. А ведь были и такие, кому под занавес коммунистической эры и пятидесяти не стукнуло, наиболее же талантливые из подрастающих отпрысков сановных папочек добивались высоких постов и в тридцать с небольшим. Самый цветущий возраст! Так что выбор у нас оказался большой.
Вот только не было у меня никакой гарантии, что инициаторы и организаторы ограбления банка перешли потом на работу на телевидение и сейчас там подвизаются. А забывать о том, что наш сериал должен разоблачить телевизионные махинации, мы не имели права.
– Так давай не будем базироваться на твоем ограблении банка, преступлении века. Что-нибудь из более позднего времени тоже прекрасно подойдет… – немного неуверенно предложила Марта.
Я бодро строчила на компьютере, не слушая соавторшу, но тут внезапно пришедшая в голову идея заставила прерваться на полуфразе.
– Кто в нашем правительстве, сейме, в партиях самый старый? – задала я вопрос на засыпку. – И на телевидении. Ты могла бы сказать?
– В принципе, их возраст можно установить, но зачем тебе? И он будет у нас прототипом благородного героя или преступника?
– Закамуфлированный преступник. Именно тот самый, из бывших, доходит? Ему удалось отсидеться в тени, и теперь он полгорода истребит, лишь бы не вылезло шило из мешка, что это именно он со своим подручным Пташинским проворачивал контрабандные злодеяния.
Просто чудо, что Мартуся прыснула пивом не на клавиатуру компьютера, а на меня. "Контрабандные злодеяния" привели ее в бешеный восторг, и она долго не могла успокоиться.
– И нечего так воспринимать, – вытираясь, недовольно бурчала я. – Мысленная аббревиатура, не все же тебе растолковывать, никогда не любила лопатологии, а сжатый ход моих рассуждений ты воспринимаешь уж слишком эмоционально.
– Обожаю твои мысленные аббревиатуры, спрессованные до минимума. А контрабандные злодеяния на телевидении – это просто здорово!
– Ничего особенного, – пожала я плечами. – И не мною придумано. Не так давно в Польше всем телевидением заправлял такой воротила… вот забыла фамилию… Щепанский, кажется. Как в своей вотчине распоряжался, да ты должна знать, о нем наверняка у вас легенды ходят. Был такой?
– Был, точно, Щепанский.
– Весь в персидских коврах, он, знаешь, любил по ним ходить в ботинках…
– Ну и что такого? Вот если бы он ходил босым, без ботинок, это могло бы остаться в памяти сотрудников.
– Да ведь все дело в том, что ходил-то он по коврам ручной работы в сапожищах, просто обожал. Специально норовил прийти в кабинет по колено в грязи, и чем больше дерьма на сапоги налипло, тем большее счастье излучал. Вот какая у человека была радость в жизни, говорят, старался в навозе измазаться, чтобы своим коврам подкормку доставить.
– Иоанна, умоляю, перестань. Если захлебнусь пивом, тебе же хуже будет!
– Могла бы на время от пива воздержаться, делом ведь занимаемся. Этот тип личность известная и, кажется, уже отбросил копыта, так что нам от него никакой пользы, но вот ошивался рядом с ним некий незаметный песик, верно служил. Забыла его фамилию. Пентак? Плуцек? Пуцек?
– Цуцик! – завыла Марта. – Пупсик! Пупик!
– Да, молодо-зелено, нет у тебя серьезного отношения к отечественной истории. Так вот, этот Пуцек… нет, все-таки не Пуцек, это собачья кличка, ну да ладно. Так вот, он был тогда совсем молодым, но уже порядочная гнида. А с виду незаметный и вел себя тихо, не высовывался. И почему бы ему теперь не сменить фамилию и не заправлять всем телевидением? Правление возглавлять не обязательно, просто ходит в советниках. Возможно, о нем даже не все знают, а он, именно он всей кухней заправляет, как небезызвестный серый кардинал при всесильном Ришелье.
Отчаяние Марты было очевидным, голос выдал ее.
– Очень подходящая ситуация, но, послушай, что мы с тобой пишем? Телесериал из современной жизни или исторический? Знаешь, кардинал Ришелье – это для меня уже слишком!
– Люблю историю, – не уступала я.
– Ну и люби сколько хочешь, но не в совместных сценариях! Нельзя же до такой степени прозрачно… А что советник, так многие догадываются, я и сама сколько раз подозревала все эти нашептывания на ухо…
– Интересно, а на что еще можно нашептывать?
Опять сцепились и уклонились от темы и, лишь покончив с анатомией, смогли вернуться к делу. И пошло-поехало. Хотя вернее было бы сказать – побежало-помчалось. Уж так шло наше с Мартой сотрудничество, то через пень-колоду, то таким галопом скакало, что мы обе не успевали за развитием действия, оно значительно опережало произносимые нами слова, так что приходилось общаться с помощью столь любезных мне мысленных сокращений.
– Ну, ладно, – перевела дыхание Марта. – И на кой нам этот Пипек? Пусть даже он и настоящий, как мы его используем?
Тут брякнул мой домофон.
– Кто это? – спросила Марта.
– Понятия не имею, – на ходу ответила я, направляясь к домофону в передней и впуская кого-то в дом. – И совсем не обязательно ко мне, просто человек ошибся. Но согласись, некто похожий и числится у нас преступником. Как мы его назвали? Лукаш? Марек?
Кто-то вошел в парадное моего дома, в домофоне я слышала стук двери. Мне и раньше часто звонили по ошибке или по делу, но не моему. Звонили гости и дети соседей, почтальоны, сотрудники домоуправления, всевозможной администрации, да просто все, кому не лень. Я никогда не задавала идиотского вопроса "Кто там?", не тратила зря времени, просто щелкала домофоном и впускала человека.
– Ты что, у нас пока нет преступника! – возмущенно возразила Марта. – Ведь до сих пор мы делали ставку на… как это… ага, месть во имя любви.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47