В столь поздний час главный вестибюль больницы был практически пуст. Немногие посетители, разместившиеся в креслах из искусственной кожи, по-видимому, не обратили на него никакого внимания. Но, направляясь к лифту, Питтман не мог избавиться от ощущения, что все взоры обращены на него.
Была и еще одна причина, державшая его в состоянии крайнего напряжения. Он знал, что на шестом этаже при выходе из лифта, вблизи реанимационной палаты ему предстоит борьба с воспоминаниями. Он едва удержался на ногах при взгляде налево, на комнату ожидания реанимационного отделения. На неудобных металлических стульях сидели со скорбными лицами мужчины и женщины. Ввалившиеся щеки, воспаленные глаза с темными кругами. Несчастные боролись со сном, ожидая новостей о своих близких.
Еще совсем недавно он был среди них, но сейчас постарался прогнать тяжелые воспоминания, чтобы не отвлекаться от поставленной задачи. Миновав вход в детское реанимационное отделение, он свернул налево и прошел по короткому коридору к отделению для взрослых. Раньше ему не доводилось там бывать, но он предположил, что оно не очень отличалось от детского.
Так и оказалось. Оба отделения были практически идентичными. Открыв дверь, Питтман очутился в небольшом, ярко освещенном зале, с воздухом, пропитанным едким запахом лекарств. На противоположной от двери стороне находилась стойка с располагавшимися вдоль стены застекленными шкафами. На стойке в беспорядке валялись истории болезней, шкафы были заполнены аппаратурой и медикаментами. Среди шипения, жужжания, писка и чавканья систем жизнеобеспечения деловито сновали из палаты в палату врачи и медицинские сестры. Питтман знал, что в отделении пятнадцать палат, пятнадцать дверей, за которыми находились нуждающиеся в постоянной помощи люди.
Здешние порядки были ему хорошо известны. Не раздумывая, Питтман направился к раковине слева от двери, подставил ладони под сосуд с антисептиком и стал ждать, когда электронный глаз даст команду, чтобы на руки выплеснулась порция красной жидкости с ядовитым запахом. Он тщательно протер руки и поднес их к водопроводному крану. Второй электронный прибор пустил воду. Третий автомат выдал поток горячего воздуха, как только Питтман поднес руки к сушилке. Он потянулся к стопке белых халатов на полке рядом с умывальником, но его остановил резкий женский голос:
— Чем могу быть полезна? Что вы здесь делаете?
Питтман оглянулся и увидел женщину лет сорока пяти, весьма плотного сложения, с седоватыми короткими волосами и жестким лицом скандинавского типа. На ней были белые туфли, белые брюки и белоснежный короткий халат.
Питтман не знал, врач это или медсестра. Но прекрасно разбирался в психологии больничных служащих. Если это сестра, она не станет возмущаться, когда ее назовут доктором. Она, конечно, поправит посетителя, но будет польщена ошибкой. Если же это врач, а он назовет ее сестрой, она вполне может рассвирепеть.
— Да, доктор. Вы можете помочь. Я из команды, расследующей смерть Джонатана Миллгейта. — Питтман извлек из бумажника и продемонстрировал фальшивое полицейское удостоверение личности, которым снабдил его О'Рейли.
Женщина даже не взглянула на удостоверение.
— Сколько можно? Вы торчали здесь всю ночь и мешали работать своими вопросами.
От Питтмана не ускользнуло, что женщина не поправила его, когда он назвал ее доктором.
— Прошу извинить, доктор. Но открылись новые весьма важные обстоятельства, которые следует проверить. Надо поговорить с сестрой, дежурившей в палате Миллгейта в тот вечер, когда его вывезли из больницы.
Питтман изо всех сил старался ничем не выдать своего волнения. Из-за нехватки времени он не проверил, работает ли в этот уик-энд нужная ему медсестра, рассчитывая на то, что в больницах уик-энды обычно не имеют значения. Иначе по субботам и воскресеньям некому будет ухаживать за больными. Поэтому график дежурств строился так, что у работников не было единого выходного: у кого в понедельник, у кого во вторник и т.д. Медсестры, как правило, в течение нескольких недель работали в одну и ту же смену: с семи до трех, с трех до одиннадцати и с одиннадцати до семи. Именно поэтому Питтману пришлось ждать до полуночи — когда будет дежурить медсестра, при которой двое суток назад Миллгейта вывезли из больницы.
— Это Джилл, — сказала доктор.
— Она дежурит этой ночью?
— Да.
Питтман ничем не выдал своей радости.
— Но она слишком занята, чтобы беседовать с вами.
— Понимаю, доктор. Прежде всего пациенты. Но поверьте, я не беспокоил бы вас, не будь это так важно. Но может быть во время перерыва...
— Подождите, пожалуйста, снаружи, мистер...
— Детектив Логан.
— Как только она немного освободится, я попрошу ее поговорить с вами.
2
Прошло минут сорок. Питтман стоял, прислонившись к стене, в комнате ожидания. Теперь он полностью идентифицировал себя с несчастными, заполнившими это помещение. Воспоминания о прошлом усиливали напряжение. Он стоял, насупив брови, когда распахнулась дверь реанимационного отделения, и из нее вышла привлекательная женщина на вид чуть моложе тридцати. Она огляделась и подошла к Питтману.
— Детектив Логан?
— Да.
— Я Джилл Уоррен. — Медсестра протянула руку. — Доктор Бейкер сказала, что вы хотите задать мне несколько вопросов.
— Совершенно точно. Не могли бы мы пройти куда-нибудь, где не так много народу? Этажом ниже, рядом с лифтом есть кофейный автомат. Вы не станете возражать, если я угощу вас...
— Этажом ниже? Похоже, вы прекрасно знакомы с нашей больницей.
— Мне пришлось провести здесь немало времени. Когда мой сын лежал в реанимации. — Питтман махнул рукой в сторону детского отделения.
— Надеюсь, теперь он в порядке?
— Нет... Он умер.
— О... — только и могла проговорить Джилл упавшим голосом.
— Рак кости. Саркома Юинга.
— Ах, — произнесла она едва слышно. — Мне не следовало... Простите.
— Вы не могли знать. Я не в обиде.
— И вы все еще хотите угостить меня чашечкой кофе?
— Определенно.
Питтман прошел вместе с ней к лифту. И когда дверь кабины закрылась, испытал некоторое облегчение. Он очень рисковал, потому что врач, находившийся в ту ночь рядом с Миллгейтом, мог узнать его и обратиться в полицию.
Когда они вышли из лифта этажом ниже, морщины на лбу Питтмана разгладились. Здесь никого не было, кроме уборщика в дальнем конце коридора. Истратив последнюю мелочь, он опустил монеты в щель автомата.
— Какой кофе вы предпочитаете? С сахаром? Сливками? Может, без кофеина?
— Честно говоря, мне хотелось бы чаю. — Джилл протянула руку и нажала на нужную кнопку.
Питтман не мог не заметить изящной формы ее руки.
Машина заурчала.
Джилл повернулась к нему и спросила:
— Итак, что вы хотели от меня услышать?
Горячая жидкость полилась в картонный стаканчик.
— Мне надо проверить кое-какую информацию. Был мистер Миллгейт в сознании, когда те люди его забирали?
— Люди? Мягко сказано. Бандиты, так вернее. Особенно доктор, который настаивал на вывозе.
— Мистер Миллгейт возражал?
— Боюсь осложнить вашу жизнь, если отвечу.
— Простите, не понял.
— Я слегка отклонилась от темы и не ответила на ваш первый вопрос. Да, он был в сознании. С другой стороны — и это ответ на второй вопрос — ему не дали возможности выразить протест.
Она отпила из картонного стаканчика.
— Как чай?
— Нормальный. Пахнет кипятком. Больничный автомат. Я к такому привыкла. — У нее была прекрасная улыбка.
— Почему Миллгейт протестовал? Он не хотел, чтобы его перевозили?
— И да, и нет. Той ночью происходило нечто, чего я до сих пор не могу понять.
— Вот как?
— Приехавшие за ним типы заявили, что его следует увезти, так как в вечерних новостях сообщили, в какой он больнице, и теперь сюда могут нагрянуть репортеры.
— Да. Было сообщение о секретном докладе Министерства юстиции, который каким-то образом стал достоянием гласности. Велось расследование деятельности Миллгейта в связи с тайной операцией по закупке ядерного оружия в бывшем Советском Союзе.
— Ядерное оружие? Но для прессы они сказали совсем другое. — Голубые глаза Джилл были настолько светлыми, что казались полупрозрачными.
— Кто они? И что именно было сказано?
— Они сообщили прессе, что больше всего опасаются составителя некрологов ...забыла его имя.
— Питтман. Мэтью Питтман.
— Да-да. Сказали, что Питтман может убить Миллгейта, если тот останется в больнице. Но той ночью они ни словом не упомянули о Питтмане. Их волновало лишь сообщение в новостях о расследовании.
Питтман напрягся.
— Похоже, они сменили свою версию, — добавила Джилл.
— Значит, Миллгейт полагал, что сообщение о расследовании не является достаточно веской причиной для вывоза его из больницы.
— Не совсем так. — Джилл задумчиво тянула из стаканчика чай. — Вообще-то он не отказывался ехать. Точнее, не сопротивлялся. Пребывал в меланхолии. Ему было все равно. «Поступайте, как знаете, — не уставал повторять он. — Не имеет значения. Ничего не имеет значения. Но не забирайте меня сейчас». Больше всего его огорчала поспешность этих людей. «Не сейчас, — умолял он. — Подождите немного».
— Чего именно он просил подождать?
— Прихода священника.
Сердце Питтмана учащенно забилось. Он вспомнил поместье в Скарсдейле и обрывки разговора двух «Больших советников», который слышал, скорчившись на крыше гаража.
" — ...Священник, — произнес дребезжащий старческий голос.
— Не беспокойтесь, — ответил второй, тоже старческий. — Я же сказал, что священник не появлялся. Джонатан не имел возможности поговорить с ним.
— Но все же...
— Обо всем позаботились, — настаивал второй голос, напомнивший почему-то Питтману шорох мертвой осенней листвы. — Теперь все в порядке. Обеспечена полная безопасность".
— Расскажите мне о нем, — попросил Питтман. — О священнике. Вам известно его имя?
— Миллгейт часто его повторял. Отец... — Джилл на мгновение задумалась. — Дэндридж. Отец Дэндридж. В реанимации Миллгейт, предчувствуя близость конца, почти не разговаривал, не было сил, но имя священника все же произносил. Миллгейт просил своих деловых партнеров, навещавших его, послать за священником. А потом обвинял их в том, что они не выполнили его просьбу. И сына тоже. Тот, похоже, обманул его, сказав, будто за святым отцом посылали. В больнице всегда дежурит священник. Он приходил побеседовать с Миллгейтом. Но тот, как мне показалось, хотел исповедаться только отцу Дэндриджу. Я как раз дежурила ранним утром во вторник, когда Миллгейт умолял позвонить отцу Дэндриджу в его приход в Бостоне. И больничный священнослужитель, по-моему, выполнил его просьбу.
— Почему вы так думаете?
— Примерно через час после того, как увезли Миллгейта, появился отец Дэндридж. Хотел повидаться со стариком и попросил, если я что-нибудь узнаю, позвонить ему в ректорат Святого Иосифа на Манхэттене. Пояснил, что останется там на уик-энд. — Джилл посмотрела на часы и добавила: — Извините, мне пора возвращаться в палату. Дать больному лекарство.
— Понимаю. Весьма благодарен. Я и не надеялся, что вы так мне поможете.
— Если понадобится еще что-то...
— Непременно обращусь к вам.
Джилл отставила картонный стаканчик и быстро направилась к лифту.
Она подождала, пока откроются двери, очевидно, ощущая на себе его взгляд, вошла в кабину и послала ему улыбку. Только Джилл исчезла, возбуждение, охватившее Питтмана от полученной информации, сменилось усталостью, и он едва устоял на ногах.
3
Неожиданная слабость и головокружение встревожили Питтмана. Опасаясь упасть, он прислонился к кофейному автомату.
Нечего удивляться, говорил он себе. За целый год ему не пришлось вынести столько, сколько за последние два дня. Он пробежал через весь Манхэттен, провел ночь на скамье в парке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51