Я мог бы устроить там для тебя квартиру.
— Это было бы прекрасно, — отвечает она, но сама думает, что, пожалуй, лучше быть арестованной МИ-5, чем провести всю войну любовницей Курта Фогеля в какой-нибудь берлинской лачуге.
— Но ты представляешь собой слишком большую ценность для Германии, чтобы позволить тебе провести войну в Берлине. Ты должна отправиться в тыл врага, в Англию. — Он делает паузу и закуривает сигарету. — И, знаешь, я думаю еще об одной вещи. С какой это стати такая красавица, как ты, могла влюбиться в такого замухрышку, как я? Впрочем, у меня есть ответ на этот вопрос. Она, эта красавица, думает, что этот замухрышка не отправит ее в Англию, если влюбится в нее.
— Я не достаточно умна и хитра, чтобы составить такой сложный план.
— О, вполне достаточно. Иначе почему бы я выбрал тебя.
Она чувствует, как в ней нарастает гнев.
— Но я получил подлинное наслаждение, пока мы были тут вместе. Эмилио сказал мне, что ты очень хороша в кровати. «Лучшая давалка из всех, кого мне доводилось натягивать за всю свою жизнь», — именно такими словами Эмилио охарактеризовал тебя. Впрочем, Эмилио всегда был склонен к излишней вульгарности. Он сказал, что ты куда лучше любой, даже самой дорогой шлюхи. Он сказал, что хотел оставить тебя у себя в Испании и сделать своей постоянной любовницей. Я вынужден был заплатить ему вдвое против его обычного гонорара. Но, поверь мне, ты вполне стоишь этих денег.
Она вскакивает на ноги.
— Убирайся отсюда, живо! Утром я уезжаю. Я по горло сыта этой адской дырой!
— О да, утром ты уедешь. Только не туда, куда думаешь. Хотя есть еще одна проблема. Твои инструкторы доложили мне, что ты никак не научишься убивать ножом. Они говорят, что стреляешь ты очень хорошо, даже лучше большинства парней. Но продолжают жаловаться, что обращение со стилетом тебе не дается.
Она ничего не говорит, лишь впивается в него взглядом, а он все так же лежит на ковре, освещенный пламенем камина.
— Я хочу дать тебе совет. Каждый раз, когда тебе понадобится воспользоваться стилетом, думай о том мужчине, который плохо обошелся с тобой, когда ты была маленькой девочкой.
У нее от ужаса отвисает челюсть. За всю свою жизнь она говорила об этом только одному человеку: Марии. А Мария, должно быть, сказала Эмилио, а Эмилио, подонок, — передал Фогелю.
— Я не знаю, о чем ты говоришь, — отвечает она, но сама слышит, что в ее тоне нет никакой уверенности.
— Конечно, знаешь. Ведь именно из-за этого ты стала тем, что ты есть: бессердечной похотливой сукой с ненасытной дырой.
Она чисто инстинктивно реагирует на эти слова: делает быстрый шаг вперед и злобно пинает его босой ногой в подбородок. Его голова откидывается назад и громко ударяется об пол. Фогель лежит неподвижно; возможно, он потерял сознание. Ее стилет лежит на полу рядом с камином: ее научили всегда держать его под рукой. Она поднимает его, нажимает кнопку, с негромким щелчком выскакивает длинное тонкое лезвие. В свете камина оно кажется кроваво-красным. Она снова делает шаг к Фогелю. Она хочет убить его, вонзить стилет в одну из смертельных зон, о которых ей столько рассказывали: в сердце, или в почки, или в ухо, или в глаз. Но Фогель уже лежит на боку, опираясь на локоть, и в правой руке он держит пистолет, нацеленный точнехонько ей в голову.
— Очень хорошо, — не слишком внятно говорит он. Из угла его рта сбегает струйка крови. — Теперь я думаю, что ты полностью готова. Убери нож и сядь. Нам нужно поговорить. И, пожалуйста, надень что-нибудь. Сейчас у тебя удивительно смешной вид.
Она набрасывает халат и ворошит кочергой угли в камине. Он тем временем одевается, то и дело вытирая платочком рот.
— Ты гнусный, законченный ублюдок, Фогель. Я буду последней дурой, если стану работать на тебя.
— Даже не думай о том, чтобы выйти из игры. У меня собраны очень убедительные материалы об участии твоего отца в заговоре против фюрера. Остается только передать их в гестапо. Я думаю, тебе не доставило бы удовольствия увидеть, что они делают с людьми, если хотят получить показания, особенно по такому серьезному делу. А если тебе хоть когда-нибудь придет в голову предать меня, после того как ты окажешься в Англии, я тут же передам тебя британцам на серебряном блюдечке. Если ты считаешь, что тот парень поступил с тобой очень плохо, то что ты скажешь о том, что тебя будет насиловать целая толпа вонючих английских тюремщиков? Поверь мне, ты будешь у них самой любимой арестанткой. Сомневаюсь, что им так уж скоро захочется повесить тебя.
Она стоит совершенно неподвижно, глядя в темный угол, и думает лишь о том, как бы проломить ему череп чугунной кочергой. Но Фогель не выпускает из руки пистолет. Она понимает, что все это время он манипулировал ею. Она думала, что это она обманывала его, думала, что держит все события под контролем, а на самом деле их контролировал Фогель. Он старался пробудить в ней способность убивать. Она понимает, что он проделал очень хорошую работу.
А Фогель снова говорит:
— Между прочим, этой ночью, пока ты так любезно разрешала мне трахать тебя, я тебя убил. Анна Катарина фон Штайнер, двадцати семи лет от роду, погибла в автомобильной катастрофе на одном из шоссе неподалеку от Берлина приблизительно час назад. Ужасная жалость. Мы лишились такого таланта!
Фогель уже полностью одет, но все так же держит около рта влажный платочек, испачканный его собственной кровью.
— Утром ты поедешь в Голландию, как мы и планировали. Пробудешь там шесть месяцев, создашь убедительный фон для своей легенды и после этого отправишься в Англию. Вот твои голландские документы, вот деньги, вот билет на поезд. У меня в Амстердаме есть люди, которые установят контакт с тобой и будут говорить тебе, что и как делать.
Он делает шаг вперед и стоит теперь почти вплотную к ней.
— Анна потратила свою жизнь впустую. Но Кэтрин Блэйк может совершить великие дела.
Она слышит, как за ним закрывается дверь, слышит похрустыванье снега под его ботинками. В доме теперь совсем тихо, лишь потрескивают угольки в камине да свистит ветер, раскачивающий ели за окном. Она продолжает хранить неподвижность, но через несколько секунд все ее тело начинают сотрясать конвульсии. Держаться на ногах она больше не в состоянии. Она падает на колени перед огнем и неудержимо рыдает.
* * *
Берлин, январь 1944
Курт Фогель, спавший на раскладушке в своем кабинете, проснулся от монотонного громкого скрипа и испуганно вскочил.
— Кто там?
— Это только я, экселенц.
— Вернер, ради бога! Вы напугали меня до смерти своей проклятущей деревянной ногой. Я уже решил, что это явился Франкенштейн, чтобы убить меня.
— Прошу прошения, экселенц. Я подумал, что вам захочется сразу же увидеть это. — Ульбрихт вручил ему бланк радиограммы. — Только что передали из Гамбурга — пришло донесение от Кэтрин Блэйк из Лондона.
Фогель быстро побежал текст глазами и почувствовал, как забилось у него сердце.
— Она установила контакт с Джорданом. Она хочет, чтобы Нойманн как можно скорее начал отправлять регулярные донесения. Мой бог, Вернер, неужели она действительно сделала это?
— По-видимому, замечательный агент. И замечательная женщина.
— Да, — без выражения подтвердил Фогель. — При первой же возможности отправьте радиограмму Нойманну в Хэмптон-сэндс. Передайте, чтобы он начал выходить на связь по предусмотренному графику.
— Слушаюсь.
— И свяжитесь с приемной адмирала Канариса. Я хочу утром, как можно раньше, доложить ему о ходе дела.
— Слушаюсь, экселенц.
Ульбрихт вышел, и Фогель вновь остался в тишине и темноте. Он лежал и думал о том, каким образом ей удалось сделать это. Он надеялся, что когда-нибудь она вернется оттуда и он сможет выяснить у нее, как это было на самом деле. Перестань дурачить себя, глупый старик. Он действительно хотел, чтобы она вернулась, чтобы он смог увидеться с нею хотя бы один раз и объяснить, зачем он так ужасно обошелся с нею в ту последнюю ночь. Это было необходимо для ее собственного блага. Она не могла понять это тогда, но, возможно, осознала по прошествии времени. Он попытался представить ее себе. Страшно ли ей? Грозит ли ей опасность? Конечно, грозит. Она пытается похитить важнейшие тайны союзников в самом сердце Лондона. Один неверный шаг, и она окажется в руках МИ-5. Но если существовала хоть одна женщина, способная это сделать, это была она. Фогелю пришлось заплатить разбитым сердцем и сломанной челюстью, чтобы доказать это.
* * *
Когда зазвонил телефон, Генрих Гиммлер изучал документы, горой лежавшие на большом столе в его кабинете на Принцальбертштрассе. Звонил бригадефюрер Вальтер Шелленберг.
— Добрый вечер, герр бригадефюрер. Или лучше сказать: доброе утро.
— Сейчас два часа ночи. Я не рассчитывал застать вас в кабинете.
— Некогда отдыхать, друг мой. Чем я могу быть вам полезен?
— Это касается дела Фогеля. Я сумел убедить одного из офицеров центра связи абвера, что сотрудничество с нами в его интересах.
— Очень хорошо.
Шелленберг пересказал Гиммлеру текст сообщения, пришедшего из Лондона от резидента Фогеля.
— Итак, ваш друг Хорст Нойманн намеревается вступить в игру, — заметил Гиммлер.
— Похоже, что так, герр рейхсфюрер.
— Утром я проинформирую фюрера о развитии событий. Я уверен, что он будет очень доволен. Этот Фогель кажется мне очень способным офицером. Если ему удастся выведать самую важную тайну войны, я нисколько не удивлюсь, когда узнаю, что фюрер именно его назовет преемником Канариса.
— Я могу назвать и более достойных кандидатов на это место, герр рейхсфюрер, — смело возразил Шелленберг.
— В таком случае вам стоит найти способ взять ситуацию под контроль. А не то вашего имени может не оказаться в списке.
— Да, герр рейхсфюрер.
— Вы будете утром кататься верхом с адмиралом Канарисом в Тиргартене?
— Как обычно.
— Возможно, вам удастся хоть на сей раз узнать что-нибудь полезное. И в любом случае передайте «Старому лису» мой сердечный привет. Доброй ночи, герр бригадефюрер.
Гиммлер осторожно опустил трубку на рычаг и снова погрузился в чтение бумаг.
Глава 28
Хэмптон-сэндс, Норфолк
Серый рассвет только-только пробился через толстые облака, когда Хорст Нойманн пересек сосновую рощу и поднялся на вершину дюны. Перед ним раскрылось море, темно-серое, спокойное в это безветренное утро, лишь мелкие волны лизали край пляжа, казавшегося оттуда бесконечным. Нойманн был одет в серый спортивный костюм, поверх которого для тепла надел свитер с высоким воротом, на ногах — беговые туфли из мягкой черной кожи. Он глубоко вдохнул холодный свежий воздух, осторожно спустился с крутого осыпающегося откоса и вышел на мягкий песок. Было время отлива, и вдоль берега тянулась полоса плотного влажного песка, идеально подходившего для бега. Он встряхнул по очереди обе ноги, расслабив мышцы, подул на ладони и неторопливым широким шагом побежал вперед. Крачки и чайки, потревоженные пришедшим в неурочный час человеком, взвивались в воздух и протестующе орали.
Незадолго до рассвета он получил из Гамбурга радиограмму, в которой ему приказывали начать в Лондоне регулярные операции по приему и передаче материалов от Кэтрин Блэйк. Они должны были осуществляться по графику, с которым Курт Фогель ознакомил его на ферме неподалеку от Берлина. Ему следовало опускать материалы в почтовый ящик одного дома неподалеку от Кавендиш-сквер, откуда их будет забирать сотрудник португальского посольства. Потом они с дипломатической почтой будут пересылаться в Лиссабон. На первый взгляд все это казалось очень простым. Но Нойманн понимал, что, выступая в качестве курьера разведки враждебного государства на улицах Лондона, он может угодить прямо в зубы британских сил безопасности. Ему предстояло носить с собой такую информацию, одно наличие которой должно было гарантировать ему виселицу в случае ареста.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99