Нойманн решил, что с его противником покончено.
Однако когда он уже направился к двери паба, Колвилл переместил свой вес на здоровую ногу и метнулся вперед. Потерявший осторожность Нойманн не успел увернуться. Колвилл врезался в него и прижал к стене. Нойманну показалось, что он попал под грузовик, у него перехватило дыхание. А Колвилл яростно боднул его головой, угодив в подбородок. Нойманн прикусил язык и почувствовал, как в рот хлынула кровь.
Прежде чем Колвилл успел нанести следующий удар, Нойманн изо всех сил вогнал колено в его пах. Колвилл сложился вдвое, попытался закричать, но не смог. Нойманн еще раз ударил коленом, на сей раз в лицо Колвилла. Послышался хруст костей. Нойманн шагнул вперед, поднял руку и ударил Колвилла локтем по голове сбоку.
Колени Колвилла подогнулись, и он осел наземь, почти теряя сознание.
— Лучше не пытайся вставать, Мартин, — сказал ему Нойманн. — Если в твоей дурной башке есть хоть капля мозгов, то ты будешь сидеть там, где сидишь.
А потом Нойманн услышал дикий крик. Он вскинул голову и увидел, что к нему со всех ног мчится Дженни.
В ту ночь Нойманн долго лежал с открытыми глазами. Сначала ему удалось заснуть, но вскоре он проснулся от боли, а потом лежал неподвижно, прислушиваясь к ветру, бьющемуся о стены дома. Издали доносился шум волн, накатывавшихся на берег. Он не мог понять, который час. Его часы лежали на крохотном столике рядом с кроватью. Он приподнялся на локте, потянулся, чуть не застонав от боли, и взглянул на светящийся циферблат. Почти полночь.
Он снова упал на подушку и уставился в потолок. Драка с Мартином Колвиллом была глупейшей ошибкой. Он поставил под удар свою легенду и всю операцию. И к тому же напугал Дженни. Вчера она возле паба кричала на него и била его кулачками по груди. Она была в ярости из-за того, что он избил ее отца. Он лишь хотел преподать мерзавцу урок, но все получилось куда хуже, чем он рассчитывал. И сейчас, лежа в постели, прислушиваясь к сбивчивому голосу не прекращавшегося ветра, он спрашивал себя, действительно ли операция провалилась. Он вспоминал о словах Кэтрин на Хэмпстед-хит: «Произошли кое-какие накладки. Я сомневаюсь, что смогу долго продержаться под своим прикрытием». Он думал о приказе Фогеля устроить контрнаблюдение. И еще пытался понять, каким образом всем им — ему самому, Кэтрин, Фогелю — удалось наделать столько грубейших ошибок.
Потом Нойманн сосредоточился на своих травмах. Ему казалось, что у него не осталось ни одного целого места. Ушибленные ребра не позволяли глубоко дышать, каждый вдох отзывался болью, но, похоже, кости были целы. Язык распух; при каждом прикосновении к небу Нойманн ощущал глубокий след от собственных зубов. Подняв руку, он прикоснулся к щеке. Мэри сделала все, что было в ее силах, чтобы свести края раны, не зашивая — об обращении к доктору не могло быть и речи. Он проверил, не сползла ли перевязка. Даже самое легкое прикосновение к щеке отзывалось болью.
Нойманн закрыл глаза и попробовал заставить себя уснуть. Он уже начинал погружаться в дремоту, когда его слуха достиг звук легких шагов на крыльце. Инстинктивным движением он вынул «маузер». Потом входная дверь почти бесшумно открылась, и шаги зазвучали уже внутри дома. Он поднял пистолет и нацелил его на дверь. Чуть слышно скрипнула дверная ручка. «Если это пришли за мной из МИ-5, то они, конечно, не стали бы бесшумно пробираться ночью в мою спальню, — подумал он. — Но если это не МИ-5 и не полиция, то кто же, черт возьми, это может быть?» Дверь открылась, и перед ним возникла маленькая фигурка. В тусклом свете, пробивавшемся сквозь не задернутые шторами окна, Нойманн узнал Дженни Колвилл и быстро положил «маузер» на пол рядом с кроватью.
— Что ты такое выдумала? — прошептал он.
— Я пришла посмотреть, все ли с вами в порядке.
— А Шон и Мэри знают, что ты здесь?
— Нет, я вошла без стука. — Она села на край узкой кровати. — Как вы себя чувствуете?
— Мне бывало и хуже. У твоего отца чертовски сильный удар. Хотя ты должна знать это лучше, чем кто-либо другой.
— Вам нужно пойти к доктору. На щеке настоящая дыра.
— Мэри очень хорошо ее обработала.
Дженни улыбнулась.
— У нее было много практики с Шоном. Она говорила мне, что, когда Шон был молодым, для него суббота не была субботой, если вечер не заканчивался хорошей потасовкой перед пабом.
— А как твой отец? Мне кажется, что я перестарался с ним.
— С ним все будет нормально. Правда, рожа у него стала страшная, но он и так никогда не был красавцем.
— Мне очень жаль, Дженни. Все получилось совершенно по-дурацки. Я не должен был так себя вести. Нужно было просто не обращать на него внимания.
— Хозяин паба сказал, что отец первым начал задираться. Вот и получил то, чего заслуживал. Он давно уже на это напрашивался.
— Ты больше на меня не сердишься?
— Нет. Никто никогда еще не лез за меня в драку. Вы очень храбрый. Мой отец силен как бык. Он мог убить вас. — Она сняла руку с его лица и провела ладонью по его груди. — Где вы научились так драться?
— В армии.
— Это было просто страшно. Мой бог, да у вас все тело в шрамах.
— Я прожил долгую и очень насыщенную жизнь.
Она придвинулась поближе к нему.
— Кто вы такой, Джеймс Портер? И что вы делаете в Хэмптон-сэндс?
— Я приехал, чтобы защищать тебя.
— Вы мой рыцарь в сверкающих доспехах?
— Нечто в этом роде.
Дженни резко встала и стянула свитер через голову.
— Дженни, ты думаешь, что...
— Ш-ш-ш-ш, вы разбудите Мэри.
— Тебе нельзя здесь оставаться.
— Сейчас первый час ночи. Вы же не станете выгонять меня на улицу в такую погоду, правда?
Прежде, чем он нашелся, что ответить, Дженни сняла веллингтоны, сбросила брюки, забралась в постель и легла рядом с ним, поджав колени.
— Если Мэри найдет тебя здесь, она убьет меня, — прошептал Нойманн.
— Но ведь вы не боитесь Мэри, да?
— С твоим отцом я мог поговорить на кулаках. Но с Мэри — совсем другое дело.
Дженни поцеловала его в щеку и сказала:
— Доброй ночи.
Через несколько минут ее дыхание сделалось ровным. Она заснула. Нойманн наклонил голову, чтобы она лишь чуть-чуть прикасалась к девушке, еще некоторое время прислушивался к ветру, а потом тоже уснул.
Глава 45
Берлин
«Ланкастеры» налетели в два часа ночи. Фогель, спавший беспокойным сном на раскладушке в своем кабинете, поднялся и подошел к окну. Берлин содрогался от разрывов сыпавшихся градом бомб. Чуть-чуть раздвинув светомаскировочные шторы, Фогель выглянул наружу. Большой черный седан находился на прежнем месте — на противоположной стороне улицы. Он простоял там всю ночь и весь вчерашний день. Фогель знал, что в нем находились по меньшей мере три человека, так как отлично видел в темноте огоньки сигарет. Он знал, что автомобиль все время стоит с включенным мотором, поскольку дымок, поднимавшийся из выхлопной трубы, отчетливо выделялся беловатым облачком в ледяном ночном воздухе. Профессионал в нем изумился никчемной организации наблюдения. Курят, хотя прекрасно знают, насколько далеко по ночам виден огонек сигареты. Держат мотор включенным, чтобы салон не остывал, не думая о том, что даже самый неподготовленный любитель сможет увидеть выхлоп. Впрочем, гестапо не требовалось беспокоиться насчет техники и профессионализма. Они полагались на страх и грубую силу. Не укол шпаги, а удар обухом по лбу.
Фогель в который раз пережевывал в памяти свой разговор с Гиммлером, состоявшийся в доме родителей его жены в Баварии. Против всякого желания он вынужден был признать, что теория Гиммлера имела немалый смысл. Тот факт, что значительная часть немецких разведывательных групп в Великобритании до сих пор продолжала работать, вовсе не служил доказательством лояльности Канариса фюреру. Он был доказательством противоположного — его предательства. Если глава абвера — предатель, то зачем англичанам тратить силы на аресты и публичные казни его шпионов? Почему бы не использовать этих агентов, а вместе с ними и самого Канариса, чтобы подсовывать фюреру массированную дезинформацию?
Фогель думал о том, что такой сценарий следовало считать вполне вероятным. Но, с другой стороны, столь массированная операция по дезинформации не укладывалась в его воображение. Для этого все немецкие агенты должны были находиться в плену или перейти на сторону врага. Англичанам пришлось бы задействовать оперативный штаб из сотен людей, сочиняющих вымышленные сведения для последующей передачи по радио в Гамбург. Возможно ли осуществить такой обман? Это было бы колоссальное и весьма рискованное предприятие, но в конце концов Фогель пришел к выводу, что оно реально.
Сама концепция была блестящей, но Фогель нашел в ней одну явную слабость. Требовалось полностью манипулировать всеми немецкими разведывательными сетями в Великобритании. Следовало выявить всех агентов до одного и заставить работать на себя или изолировать таким образом, чтобы они не могли причинить вреда. Один-единственный агент, оставшийся вне контроля МИ-5, мог отправить донесение, не согласующееся с сообщениями всех остальных, и абвер должен был бы почуять неладное. Да, информация одного подлинного агента давала возможность заключить, что все прочие поступающие разведданные фальшивы. И если все прочие разведданные указывали на Кале, как на точку, избранную врагом для вторжения, то абвер мог сделать вывод, что на самом деле враги будут высаживаться в Нормандии.
Вскоре ему предстояло получить ответ. Если Нойманн обнаружит, что Кэтрин Блэйк находится под наблюдением, то станет ясно, что сведения, присылаемые ею, всего лишь часть дымовой завесы, поставленной британской контрразведкой для прикрытия подлинных намерений англичан.
Он отошел от окна и снова улегся на раскладушку. Его бил озноб. Вероятность того, что он получит свидетельство о грандиозном обмане, затеянном британской разведкой, была очень велика. А это, в свою очередь, не могло не подкрепить предположение о том, что адмирал Вильгельм Канарис, глава немецкой военной разведки, оказался предателем. Во всяком случае, Гиммлер, несомненно, счел бы это неопровержимым доказательством. А за такое преступление существовала только одна кара: рояльная струна на шею и медленное мучительное удушение. Все это будет сниматься на кинокамеру, чтобы Гитлер мог снова и снова изучать подробности процесса гибели своего очередного врага.
А что, если он действительно обнаружит доказательство обмана? Танки вермахта будут ждать англосаксов в намеченном ими пункте вторжения. Враг будет истреблен. Германия выиграет войну, и нацисты в течение многих десятилетий будут править Германией и всей Европой.
«В Германии нет никакого закона, Труда. Есть только Гитлер».
Фогель закрыл глаза и попытался уснуть, но у него ничего не выходило. В нем с новой силой разыгрался конфликт двух несовместимых одна с другой составляющих его личности: Фогеля — шпиона и руководителя шпионов и Фогеля — поборника власти законов в жизни общества. Его раздирало от нетерпимого желания раскрыть злокозненный обман британцев, самому обвести их вокруг пальца и победить их в этой игре. Но при этом он ужасно боялся результатов такой победы. Раскрыть игру британцев — означало погубить своего старого друга Канариса, дать Германии реальную возможность выиграть войну, а значит, позволить нацистам навсегда закрепиться у власти.
Он лежал на своей раскладушке без сна и слушал грохот бомбардировщиков.
«Скажи мне, Курт, что ты не один из прихвостней Гиммлера».
«Я один из них, Труда, — безмолвно ответил Фогель. — Теперь я стал одним из них».
Глава 46
Лондон
— Привет, Альфред.
— Привет, Элен.
Она улыбнулась и поцеловала его в щеку.
— Я так рада встрече с тобой.
— Мне тоже очень приятно.
Она взяла Вайкери под руку и сунула свою руку в карман его пальто точно так же, как любила делать это в молодости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Однако когда он уже направился к двери паба, Колвилл переместил свой вес на здоровую ногу и метнулся вперед. Потерявший осторожность Нойманн не успел увернуться. Колвилл врезался в него и прижал к стене. Нойманну показалось, что он попал под грузовик, у него перехватило дыхание. А Колвилл яростно боднул его головой, угодив в подбородок. Нойманн прикусил язык и почувствовал, как в рот хлынула кровь.
Прежде чем Колвилл успел нанести следующий удар, Нойманн изо всех сил вогнал колено в его пах. Колвилл сложился вдвое, попытался закричать, но не смог. Нойманн еще раз ударил коленом, на сей раз в лицо Колвилла. Послышался хруст костей. Нойманн шагнул вперед, поднял руку и ударил Колвилла локтем по голове сбоку.
Колени Колвилла подогнулись, и он осел наземь, почти теряя сознание.
— Лучше не пытайся вставать, Мартин, — сказал ему Нойманн. — Если в твоей дурной башке есть хоть капля мозгов, то ты будешь сидеть там, где сидишь.
А потом Нойманн услышал дикий крик. Он вскинул голову и увидел, что к нему со всех ног мчится Дженни.
В ту ночь Нойманн долго лежал с открытыми глазами. Сначала ему удалось заснуть, но вскоре он проснулся от боли, а потом лежал неподвижно, прислушиваясь к ветру, бьющемуся о стены дома. Издали доносился шум волн, накатывавшихся на берег. Он не мог понять, который час. Его часы лежали на крохотном столике рядом с кроватью. Он приподнялся на локте, потянулся, чуть не застонав от боли, и взглянул на светящийся циферблат. Почти полночь.
Он снова упал на подушку и уставился в потолок. Драка с Мартином Колвиллом была глупейшей ошибкой. Он поставил под удар свою легенду и всю операцию. И к тому же напугал Дженни. Вчера она возле паба кричала на него и била его кулачками по груди. Она была в ярости из-за того, что он избил ее отца. Он лишь хотел преподать мерзавцу урок, но все получилось куда хуже, чем он рассчитывал. И сейчас, лежа в постели, прислушиваясь к сбивчивому голосу не прекращавшегося ветра, он спрашивал себя, действительно ли операция провалилась. Он вспоминал о словах Кэтрин на Хэмпстед-хит: «Произошли кое-какие накладки. Я сомневаюсь, что смогу долго продержаться под своим прикрытием». Он думал о приказе Фогеля устроить контрнаблюдение. И еще пытался понять, каким образом всем им — ему самому, Кэтрин, Фогелю — удалось наделать столько грубейших ошибок.
Потом Нойманн сосредоточился на своих травмах. Ему казалось, что у него не осталось ни одного целого места. Ушибленные ребра не позволяли глубоко дышать, каждый вдох отзывался болью, но, похоже, кости были целы. Язык распух; при каждом прикосновении к небу Нойманн ощущал глубокий след от собственных зубов. Подняв руку, он прикоснулся к щеке. Мэри сделала все, что было в ее силах, чтобы свести края раны, не зашивая — об обращении к доктору не могло быть и речи. Он проверил, не сползла ли перевязка. Даже самое легкое прикосновение к щеке отзывалось болью.
Нойманн закрыл глаза и попробовал заставить себя уснуть. Он уже начинал погружаться в дремоту, когда его слуха достиг звук легких шагов на крыльце. Инстинктивным движением он вынул «маузер». Потом входная дверь почти бесшумно открылась, и шаги зазвучали уже внутри дома. Он поднял пистолет и нацелил его на дверь. Чуть слышно скрипнула дверная ручка. «Если это пришли за мной из МИ-5, то они, конечно, не стали бы бесшумно пробираться ночью в мою спальню, — подумал он. — Но если это не МИ-5 и не полиция, то кто же, черт возьми, это может быть?» Дверь открылась, и перед ним возникла маленькая фигурка. В тусклом свете, пробивавшемся сквозь не задернутые шторами окна, Нойманн узнал Дженни Колвилл и быстро положил «маузер» на пол рядом с кроватью.
— Что ты такое выдумала? — прошептал он.
— Я пришла посмотреть, все ли с вами в порядке.
— А Шон и Мэри знают, что ты здесь?
— Нет, я вошла без стука. — Она села на край узкой кровати. — Как вы себя чувствуете?
— Мне бывало и хуже. У твоего отца чертовски сильный удар. Хотя ты должна знать это лучше, чем кто-либо другой.
— Вам нужно пойти к доктору. На щеке настоящая дыра.
— Мэри очень хорошо ее обработала.
Дженни улыбнулась.
— У нее было много практики с Шоном. Она говорила мне, что, когда Шон был молодым, для него суббота не была субботой, если вечер не заканчивался хорошей потасовкой перед пабом.
— А как твой отец? Мне кажется, что я перестарался с ним.
— С ним все будет нормально. Правда, рожа у него стала страшная, но он и так никогда не был красавцем.
— Мне очень жаль, Дженни. Все получилось совершенно по-дурацки. Я не должен был так себя вести. Нужно было просто не обращать на него внимания.
— Хозяин паба сказал, что отец первым начал задираться. Вот и получил то, чего заслуживал. Он давно уже на это напрашивался.
— Ты больше на меня не сердишься?
— Нет. Никто никогда еще не лез за меня в драку. Вы очень храбрый. Мой отец силен как бык. Он мог убить вас. — Она сняла руку с его лица и провела ладонью по его груди. — Где вы научились так драться?
— В армии.
— Это было просто страшно. Мой бог, да у вас все тело в шрамах.
— Я прожил долгую и очень насыщенную жизнь.
Она придвинулась поближе к нему.
— Кто вы такой, Джеймс Портер? И что вы делаете в Хэмптон-сэндс?
— Я приехал, чтобы защищать тебя.
— Вы мой рыцарь в сверкающих доспехах?
— Нечто в этом роде.
Дженни резко встала и стянула свитер через голову.
— Дженни, ты думаешь, что...
— Ш-ш-ш-ш, вы разбудите Мэри.
— Тебе нельзя здесь оставаться.
— Сейчас первый час ночи. Вы же не станете выгонять меня на улицу в такую погоду, правда?
Прежде, чем он нашелся, что ответить, Дженни сняла веллингтоны, сбросила брюки, забралась в постель и легла рядом с ним, поджав колени.
— Если Мэри найдет тебя здесь, она убьет меня, — прошептал Нойманн.
— Но ведь вы не боитесь Мэри, да?
— С твоим отцом я мог поговорить на кулаках. Но с Мэри — совсем другое дело.
Дженни поцеловала его в щеку и сказала:
— Доброй ночи.
Через несколько минут ее дыхание сделалось ровным. Она заснула. Нойманн наклонил голову, чтобы она лишь чуть-чуть прикасалась к девушке, еще некоторое время прислушивался к ветру, а потом тоже уснул.
Глава 45
Берлин
«Ланкастеры» налетели в два часа ночи. Фогель, спавший беспокойным сном на раскладушке в своем кабинете, поднялся и подошел к окну. Берлин содрогался от разрывов сыпавшихся градом бомб. Чуть-чуть раздвинув светомаскировочные шторы, Фогель выглянул наружу. Большой черный седан находился на прежнем месте — на противоположной стороне улицы. Он простоял там всю ночь и весь вчерашний день. Фогель знал, что в нем находились по меньшей мере три человека, так как отлично видел в темноте огоньки сигарет. Он знал, что автомобиль все время стоит с включенным мотором, поскольку дымок, поднимавшийся из выхлопной трубы, отчетливо выделялся беловатым облачком в ледяном ночном воздухе. Профессионал в нем изумился никчемной организации наблюдения. Курят, хотя прекрасно знают, насколько далеко по ночам виден огонек сигареты. Держат мотор включенным, чтобы салон не остывал, не думая о том, что даже самый неподготовленный любитель сможет увидеть выхлоп. Впрочем, гестапо не требовалось беспокоиться насчет техники и профессионализма. Они полагались на страх и грубую силу. Не укол шпаги, а удар обухом по лбу.
Фогель в который раз пережевывал в памяти свой разговор с Гиммлером, состоявшийся в доме родителей его жены в Баварии. Против всякого желания он вынужден был признать, что теория Гиммлера имела немалый смысл. Тот факт, что значительная часть немецких разведывательных групп в Великобритании до сих пор продолжала работать, вовсе не служил доказательством лояльности Канариса фюреру. Он был доказательством противоположного — его предательства. Если глава абвера — предатель, то зачем англичанам тратить силы на аресты и публичные казни его шпионов? Почему бы не использовать этих агентов, а вместе с ними и самого Канариса, чтобы подсовывать фюреру массированную дезинформацию?
Фогель думал о том, что такой сценарий следовало считать вполне вероятным. Но, с другой стороны, столь массированная операция по дезинформации не укладывалась в его воображение. Для этого все немецкие агенты должны были находиться в плену или перейти на сторону врага. Англичанам пришлось бы задействовать оперативный штаб из сотен людей, сочиняющих вымышленные сведения для последующей передачи по радио в Гамбург. Возможно ли осуществить такой обман? Это было бы колоссальное и весьма рискованное предприятие, но в конце концов Фогель пришел к выводу, что оно реально.
Сама концепция была блестящей, но Фогель нашел в ней одну явную слабость. Требовалось полностью манипулировать всеми немецкими разведывательными сетями в Великобритании. Следовало выявить всех агентов до одного и заставить работать на себя или изолировать таким образом, чтобы они не могли причинить вреда. Один-единственный агент, оставшийся вне контроля МИ-5, мог отправить донесение, не согласующееся с сообщениями всех остальных, и абвер должен был бы почуять неладное. Да, информация одного подлинного агента давала возможность заключить, что все прочие поступающие разведданные фальшивы. И если все прочие разведданные указывали на Кале, как на точку, избранную врагом для вторжения, то абвер мог сделать вывод, что на самом деле враги будут высаживаться в Нормандии.
Вскоре ему предстояло получить ответ. Если Нойманн обнаружит, что Кэтрин Блэйк находится под наблюдением, то станет ясно, что сведения, присылаемые ею, всего лишь часть дымовой завесы, поставленной британской контрразведкой для прикрытия подлинных намерений англичан.
Он отошел от окна и снова улегся на раскладушку. Его бил озноб. Вероятность того, что он получит свидетельство о грандиозном обмане, затеянном британской разведкой, была очень велика. А это, в свою очередь, не могло не подкрепить предположение о том, что адмирал Вильгельм Канарис, глава немецкой военной разведки, оказался предателем. Во всяком случае, Гиммлер, несомненно, счел бы это неопровержимым доказательством. А за такое преступление существовала только одна кара: рояльная струна на шею и медленное мучительное удушение. Все это будет сниматься на кинокамеру, чтобы Гитлер мог снова и снова изучать подробности процесса гибели своего очередного врага.
А что, если он действительно обнаружит доказательство обмана? Танки вермахта будут ждать англосаксов в намеченном ими пункте вторжения. Враг будет истреблен. Германия выиграет войну, и нацисты в течение многих десятилетий будут править Германией и всей Европой.
«В Германии нет никакого закона, Труда. Есть только Гитлер».
Фогель закрыл глаза и попытался уснуть, но у него ничего не выходило. В нем с новой силой разыгрался конфликт двух несовместимых одна с другой составляющих его личности: Фогеля — шпиона и руководителя шпионов и Фогеля — поборника власти законов в жизни общества. Его раздирало от нетерпимого желания раскрыть злокозненный обман британцев, самому обвести их вокруг пальца и победить их в этой игре. Но при этом он ужасно боялся результатов такой победы. Раскрыть игру британцев — означало погубить своего старого друга Канариса, дать Германии реальную возможность выиграть войну, а значит, позволить нацистам навсегда закрепиться у власти.
Он лежал на своей раскладушке без сна и слушал грохот бомбардировщиков.
«Скажи мне, Курт, что ты не один из прихвостней Гиммлера».
«Я один из них, Труда, — безмолвно ответил Фогель. — Теперь я стал одним из них».
Глава 46
Лондон
— Привет, Альфред.
— Привет, Элен.
Она улыбнулась и поцеловала его в щеку.
— Я так рада встрече с тобой.
— Мне тоже очень приятно.
Она взяла Вайкери под руку и сунула свою руку в карман его пальто точно так же, как любила делать это в молодости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99