Никогда.
– Нет, но мне показалось…
– Карусель – это и есть «место повеселее»?
Идиотизм какой-то. И правда, причем здесь карусель, она срабатывает лишь в фильмах ужасов, я видел их не меньше десятка – на карусельную тематику, второстепенные герои не выживают вовсе, главные – выживают, но не факт: множественные гематомы, галлюцинации с уклоном в ассортимент мясницкой лавки, изменения в психике необратимы, вот кому легко могут померещится пятна крови на клубном галстуке.
– Я не думаю, что карусель – место повеселее. – Близость Тинатин парализует мою волю, а заодно и чувство юмора, от нескромного обаяния порока и следа не осталось. Крючки и блесны – те самые, с помощью которых я обычно подсекал цыпочек, оказываются сорванными.
Я гораздо менее забавен, чем Лора, есть отчего прийти в отчаяние.
– Вас-то каким ветром сюда занесло, Макс?
Увольнительная на берег, в порядке поощрения от трижды краснознаменного журнала «Полный дзэн», сказать об этом Тинатин не представляется возможным.
Это – не забавно.
– Пришел посмотреть, что делают конкуренты.
– Бенсимон – ваш конкурент?
– Ну не совсем. Я не снимаю девушек из мира fashion. : Следующий вопрос должен исходить от Тинатин – что-то типа «У вас нет на это денег?» или «Тогда что же вы снимаете, Макс? Юношей из мира BDSM?».
Но Тинатин молчит. Выкручивайся сам, бэбик.
– Я не снимаю девушек из мира fashion. Мне это неинтересно.
Тинатин молчит.
– Моя специализация – мелкие животные, погибшие насильственной смертью.
– Мелкие животные?..
Приподними же бровь, Тинатин!
– Суслики, сурки, крысы, которые попали под разделочный нож, кошки, которые попали под асфальтоукладчик… – меня несет. – Кончина птиц в линиях высоковольтных передач – вообще отдельный повод для фотосессии…
– И что потом?
– А что – потом?
– Что потом вы делаете со снимками?
– Дарю хорошеньким девушкам на День святого Валентина.
Я жду реакции Тинатин – хоть какой-нибудь: удивление, растерянность, гримаса легкой брезгливости тоже бы подошла. Но Тинатин безмятежна.
– Вас интересуют только животные? – Голос Тинатин безмятежен так же, как и она сама. – А люди, погибшие насильственной смертью, не интересуют вас совсем?
То, что происходит в следующую секунду, не поддается никакому объяснению: Тинатин целует меня в губы. Нет, не так: Тинатин целует меня.
В губы.
Еще мгновение назад нас разделяло добрых полтора метра, никак не меньше, когда же она успела приблизиться?.. Впрочем, совсем не это волнует меня, совсем не это, – в конце концов, об этом можно подумать позже, оставшись в гибельном одиночестве. А заодно и о том, как она разглядела, что глаза у меня разные, – не снимая своих проклятых очков; и пятно крови (если оно и было) на галстуке – как ей удалось определить его цвет?
Ее губы.
Они лениво скользят по поверхности моих собственных губ, и не помышляя нырнуть поглубже, никаким сертификатом по дайвингу здесь и не пахнет, о запахах вообще речи не ведется. Ее губы – не соленые и не сладкие, в них нет ни остроты, ни горечи, с тем же успехом можно было бы целоваться с пластиковым стаканчиком. Определенно, это самый странный поцелуй в моей жизни, сам факт его существования бессмысленней, в нем нет и намека на светлое будущее, на прогулки поддождем, на смятые простыни и кофе по утрам, на покупку горного байка, диггерство и посещение религиозных святынь Ближнего и Среднего Востока. В нем нет и намека на откровения о бывших любовниках, детских болезнях и юношеских фобиях, «я так хочу тебя, лифт – самое подходящее место, только не забудь о резинках» – совсем не тот случай. Совсем не тот поцелуй.
Совсем не тот. И все же, все же…
Мне страшно подумать о том, что он когда-нибудь кончится.
Но пока он и не думает кончаться, в пластиковом стаканчике неожиданно появляются дыры, их края оплавлены, что-то не так.
Тинатин не целует, хотя видимость поцелуя все еще сохраняется, она водит жалом (скорпионьего хвоста?); она снимает, считывает информацию – но ей приходится жертвовать и частью своей. Не думаю, что ей так уж нравится жертвовать, это побочный эффект любой тактильной близости, с которым необходимо мириться, как с неизбежным злом.
Оба моих века склеены – верхнее-нижнее, верхнее-нижнее, лишь в картинках, проносящихся в темноте перед ними, ни единой монтажной склейки, что это? прошлая жизнь Тинатин, ее фантазии, ее ночные кошмары – точно определить жанр невозможно, вот если бы на моем месте оказался Жан-Луи… Черт, если бы на моем месте сейчас оказался Жан-Луи – я бы просто-напросто убил бы его… «А люди, погибшие насильственной смертью, не интересуют вас совсем?»
Интересуют ли они саму Тинатин?
В картинках, проносящихся в темноте, перед моими сомкнутыми веками, – не ответ, лишь часть ответа. Все ответы скрывает волшебный фонарь, тот самый, трансформировавшийся впоследствии в «кино – это и правда 24 кадра в секунду», именно так я привык думать. И нет никаких причин, чтобы я стал думать иначе, даже теперь, когда вместо волшебного фонаря передо мной болтается пластиковый стаканчик с дырками. Сквозь них и просматривается часть ответа: залитая кровью ушная раковина (кому она принадлежала?), мертвый зрачок (как давно он мертв?), скорчившаяся фигура – ноги подтянуты к животу, как у эмбриона, лужа под ней – кровь, формалин?.. У меня кружится голова, а губы девушки, еще секунду назад такие плотные, такие осязаемые, вдруг перестают существовать.
Она и сама перестает существовать – я готов поклясться в этом!..
Фотография на стене напротив: не Тинатин, но и не Наоми, не Кристи Терлингтон, всего лишь урбанистический пейзаж, складки домов в полузабытом стиле «courreges-look», – фотография на стене напротив просматривается великолепно. Появись сейчас Лора – я увидел бы даже частички туши, осыпавшиеся с ее ресниц. Но Лоры нет, хотя заявленные ею тридцать секунд давно прошли. Или – и не думали начинаться?
Лоры нет.
Два сортирных бодигарда – вот что я вижу вместо Лоры и – что еще нелепее – вместо Тинатин. Два сортирных бодигарда и плейбой с разными глазами между ними.
Я ошибся, у него не разные глаза – самые обыкновенные, в масть друг другу, никакой дисгармонии, никакого неудобства, вот только когда я ошибся – сейчас или тогда? И на плейбоя он не похож, разве что на младшего брата capungo, более удачливого, более респектабельного, без привкуса амфетамина на языке, без пороховой гари на ладонях – костюм от «Brioni» против селедочного хвоста. Троица дефилирует мимо меня, инцидент у оскалившихся писсуаров забыт напрочь, да и кто бы стал на нем циклиться?.. Циклюсь обычно я, и по более ничтожным поводам, повод находится и теперь:
затылки.
Затылки у всех троих выбриты одинаково тщательно, сто к одному: так же тщательно выбриты у них подмышки, а грудь и вовсе выщипана иорданской нитью – беспроигрышный вариант для pipi-party с полной обнаженкой и ссаньем на танцпол в финале вечерины.
Ненавижу таких типов.
А этих, сорвавших показательный поцелуй Тинатин, втройне ненавижу, чтоб вы сдохли, гребите отсюда подальше, сукины дети!..
Приступ ненависти проходит так же внезапно, как и начался, – бодигарды и их владелец исчезают из поля зрения – это во-вторых. Во-первых же (что делает второй и все последующие пункты совершенно необязательными) – Тинатин возвращается ко мне.
Ну не совсем ко мне, она все в тех же полутора метрах, что и была. До поцелуя.
Единственное напоминание о нем – привкус пластикового стаканчика. Дурацкий привкус – и больше ничего, но и этого мне хватит надолго, я влюблен, я отчаянно влюблен. И ничто не изменит существующее положение вещей, даже если залитая кровью ушная раковина окажется со временем моей собственной.
– …Мы остановились на кошках, попавших под асфальтоукладчик, – говорит Тинатин.
Мы остановились на поцелуе, и я предпочел бы развить именно эту тему – желательно в другой обстановке, зачем-то же она поцеловала меня?
– Мы остановились на Дне святого Валентина, если уж быть совсем точным.
– Хотите прислать мне открытку?
– Не с кошкой, но…
Таким беспомощным я не был никогда, детство под сенью папашиных девок не считается, кто будет помнить о детстве за шкафом в промозглой квартире, с куском мела под подушкой, – кто согласится помнить?..
– Не с кошкой, Тинатин, – я произношу ее имя вслух, кажется – впервые. – Что-нибудь более оптимистическое.
– Что-нибудь вроде кретинского сердечка, – высказывает предположение Тинатин. – Обычно его пристраивают к воздушному шару. Мерзость.
– Не обязательно к воздушному…
– Я не хочу быть исключением из правил. Пришлите мне кошку.
«Пришлите мне кошку», – говорит она, хотя совершенно ясно, что адреса я не дождусь, вот если бы Валентинов день случился завтра, а еще лучше – вчера… Если бы – тогда бы у меня еще был призрачный шанс, но Тинатин не из тех, кто способен зафиксироваться на одном человеке дольше пары часов – или пары дней, если повезет.
Пара дней предпочтительнее.
Уже потому, что между ними существует ночь. Провести с ней ночь… м-м-м… Мысль, достойная монографии Жан-Луи, – и безнадежная, как сама монография. Конца ей не видно.
– Лора – ваша подруга, Макс?
– Лора – это Лора. – Я встречаю напоминание о Лоре скрежетом зубовным, слышит ли его Тинатин? – С Лорой нужно держать ухо востро.
– Вы полагаете?
– Просто хочу предупредить. Не обольщайтесь насчет нее, Тинатин. Она всех встречает с распростертыми ногами.
– А я и не хочу быть исключением из правил, – Тинатин нисколько не шокирована.
– Она шлюха. Дешевая шлюха, вот что я хотел сказать. Для нее раздеться догола перед десятком распаренных мужиков – не вопрос.
Ни разу не видел Лоры, раздевающейся перед десятком мужиков, – но разве это имеет значение? Никакого. Точно так же, как все, сказанное сейчас мной, не имеет никакого значения для Тинатин.
– Но согласитесь, Макс… Это лучше, чем раздеться исключительно для гринписовской акции в поддержку искусственного меха.
Карусель в моем мозгу движется все быстрее, Лора (облупленный верблюд) и Тинатин (олень со спиленными рогами) держатся за руки еще крепче, смеются еще заразительнее, подтяни штаны, бэбик. Подтяни штаны и купи нам мороженое, а потом можешь отправляться восвояси, пить паленую водку в компании такого же неудачника Жан-Луи. Жан-Луи примет и без водки, достаточно пива, но зачем Тинатин поцеловала меня?
Зачем-то же она сделала это?
– …Я умерла бы, если бы вы меня не дождались!..
Лора. Легка на помине. Старый трюк, ее «вы» относится исключительно к Тинатин. Чем оно пафоснее, чем вежливее сама Лора, – тем нестерпимее ей хочется затянуть кого-нибудь в постель. Кого-нибудь, ха-ха, ей хочется затянуть в постель Тинатин, гнусность какая!..
– Макс наверняка наговорил обо мне кучу гадостей, – Лора улыбается своей самой ослепительной улыбкой, до сегодняшнего дня ее вызывало лишь известие о повышении гонорара.
– Он сказал, что вы шлюха, – тут же сдает меня Тинатин.
– Шлюха?
– Дешевая шлюха.
– Вот как? – Плакала моя дружба с Лорой, да и плевать мне на ее дружбу. Положить с прибором. – Он ошибся, Тинатин. Во всяком случае, на мои услуги ему ни разу наскрести не удалось.
– Он сказал, что вы легко можете раздеться перед десятком мужиков. Э-э… распаренных мужиков.
– В сауне, что ли? – живо интересуется Лора.
– Не знаю. Макс не уточнял.
– Перед десятком – это вряд ли. Но перед вами, Тинатин… Перед вами я бы разделась.
Котировки облупленного верблюда растут, и как только Лоре, этой извращенке-многостаночнице, удается так убийственно флиртовать?
– Может, мы обсудим это в другом месте?..
Зачем Тинатин поцеловала меня? Мысль о том, что то же самое она проделает и с Лорой, мне невыносима.
– Собственно, это я и хотела предложить.
Сеанс поездки на карусели закончен, Лора и Тинатин перебираются на другой аттракцион, судя по вибрации воздуха вокруг Лоры (Тинатин по-прежнему абсолютно спокойна) следующий пункт программы – американские горки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
– Нет, но мне показалось…
– Карусель – это и есть «место повеселее»?
Идиотизм какой-то. И правда, причем здесь карусель, она срабатывает лишь в фильмах ужасов, я видел их не меньше десятка – на карусельную тематику, второстепенные герои не выживают вовсе, главные – выживают, но не факт: множественные гематомы, галлюцинации с уклоном в ассортимент мясницкой лавки, изменения в психике необратимы, вот кому легко могут померещится пятна крови на клубном галстуке.
– Я не думаю, что карусель – место повеселее. – Близость Тинатин парализует мою волю, а заодно и чувство юмора, от нескромного обаяния порока и следа не осталось. Крючки и блесны – те самые, с помощью которых я обычно подсекал цыпочек, оказываются сорванными.
Я гораздо менее забавен, чем Лора, есть отчего прийти в отчаяние.
– Вас-то каким ветром сюда занесло, Макс?
Увольнительная на берег, в порядке поощрения от трижды краснознаменного журнала «Полный дзэн», сказать об этом Тинатин не представляется возможным.
Это – не забавно.
– Пришел посмотреть, что делают конкуренты.
– Бенсимон – ваш конкурент?
– Ну не совсем. Я не снимаю девушек из мира fashion. : Следующий вопрос должен исходить от Тинатин – что-то типа «У вас нет на это денег?» или «Тогда что же вы снимаете, Макс? Юношей из мира BDSM?».
Но Тинатин молчит. Выкручивайся сам, бэбик.
– Я не снимаю девушек из мира fashion. Мне это неинтересно.
Тинатин молчит.
– Моя специализация – мелкие животные, погибшие насильственной смертью.
– Мелкие животные?..
Приподними же бровь, Тинатин!
– Суслики, сурки, крысы, которые попали под разделочный нож, кошки, которые попали под асфальтоукладчик… – меня несет. – Кончина птиц в линиях высоковольтных передач – вообще отдельный повод для фотосессии…
– И что потом?
– А что – потом?
– Что потом вы делаете со снимками?
– Дарю хорошеньким девушкам на День святого Валентина.
Я жду реакции Тинатин – хоть какой-нибудь: удивление, растерянность, гримаса легкой брезгливости тоже бы подошла. Но Тинатин безмятежна.
– Вас интересуют только животные? – Голос Тинатин безмятежен так же, как и она сама. – А люди, погибшие насильственной смертью, не интересуют вас совсем?
То, что происходит в следующую секунду, не поддается никакому объяснению: Тинатин целует меня в губы. Нет, не так: Тинатин целует меня.
В губы.
Еще мгновение назад нас разделяло добрых полтора метра, никак не меньше, когда же она успела приблизиться?.. Впрочем, совсем не это волнует меня, совсем не это, – в конце концов, об этом можно подумать позже, оставшись в гибельном одиночестве. А заодно и о том, как она разглядела, что глаза у меня разные, – не снимая своих проклятых очков; и пятно крови (если оно и было) на галстуке – как ей удалось определить его цвет?
Ее губы.
Они лениво скользят по поверхности моих собственных губ, и не помышляя нырнуть поглубже, никаким сертификатом по дайвингу здесь и не пахнет, о запахах вообще речи не ведется. Ее губы – не соленые и не сладкие, в них нет ни остроты, ни горечи, с тем же успехом можно было бы целоваться с пластиковым стаканчиком. Определенно, это самый странный поцелуй в моей жизни, сам факт его существования бессмысленней, в нем нет и намека на светлое будущее, на прогулки поддождем, на смятые простыни и кофе по утрам, на покупку горного байка, диггерство и посещение религиозных святынь Ближнего и Среднего Востока. В нем нет и намека на откровения о бывших любовниках, детских болезнях и юношеских фобиях, «я так хочу тебя, лифт – самое подходящее место, только не забудь о резинках» – совсем не тот случай. Совсем не тот поцелуй.
Совсем не тот. И все же, все же…
Мне страшно подумать о том, что он когда-нибудь кончится.
Но пока он и не думает кончаться, в пластиковом стаканчике неожиданно появляются дыры, их края оплавлены, что-то не так.
Тинатин не целует, хотя видимость поцелуя все еще сохраняется, она водит жалом (скорпионьего хвоста?); она снимает, считывает информацию – но ей приходится жертвовать и частью своей. Не думаю, что ей так уж нравится жертвовать, это побочный эффект любой тактильной близости, с которым необходимо мириться, как с неизбежным злом.
Оба моих века склеены – верхнее-нижнее, верхнее-нижнее, лишь в картинках, проносящихся в темноте перед ними, ни единой монтажной склейки, что это? прошлая жизнь Тинатин, ее фантазии, ее ночные кошмары – точно определить жанр невозможно, вот если бы на моем месте оказался Жан-Луи… Черт, если бы на моем месте сейчас оказался Жан-Луи – я бы просто-напросто убил бы его… «А люди, погибшие насильственной смертью, не интересуют вас совсем?»
Интересуют ли они саму Тинатин?
В картинках, проносящихся в темноте, перед моими сомкнутыми веками, – не ответ, лишь часть ответа. Все ответы скрывает волшебный фонарь, тот самый, трансформировавшийся впоследствии в «кино – это и правда 24 кадра в секунду», именно так я привык думать. И нет никаких причин, чтобы я стал думать иначе, даже теперь, когда вместо волшебного фонаря передо мной болтается пластиковый стаканчик с дырками. Сквозь них и просматривается часть ответа: залитая кровью ушная раковина (кому она принадлежала?), мертвый зрачок (как давно он мертв?), скорчившаяся фигура – ноги подтянуты к животу, как у эмбриона, лужа под ней – кровь, формалин?.. У меня кружится голова, а губы девушки, еще секунду назад такие плотные, такие осязаемые, вдруг перестают существовать.
Она и сама перестает существовать – я готов поклясться в этом!..
Фотография на стене напротив: не Тинатин, но и не Наоми, не Кристи Терлингтон, всего лишь урбанистический пейзаж, складки домов в полузабытом стиле «courreges-look», – фотография на стене напротив просматривается великолепно. Появись сейчас Лора – я увидел бы даже частички туши, осыпавшиеся с ее ресниц. Но Лоры нет, хотя заявленные ею тридцать секунд давно прошли. Или – и не думали начинаться?
Лоры нет.
Два сортирных бодигарда – вот что я вижу вместо Лоры и – что еще нелепее – вместо Тинатин. Два сортирных бодигарда и плейбой с разными глазами между ними.
Я ошибся, у него не разные глаза – самые обыкновенные, в масть друг другу, никакой дисгармонии, никакого неудобства, вот только когда я ошибся – сейчас или тогда? И на плейбоя он не похож, разве что на младшего брата capungo, более удачливого, более респектабельного, без привкуса амфетамина на языке, без пороховой гари на ладонях – костюм от «Brioni» против селедочного хвоста. Троица дефилирует мимо меня, инцидент у оскалившихся писсуаров забыт напрочь, да и кто бы стал на нем циклиться?.. Циклюсь обычно я, и по более ничтожным поводам, повод находится и теперь:
затылки.
Затылки у всех троих выбриты одинаково тщательно, сто к одному: так же тщательно выбриты у них подмышки, а грудь и вовсе выщипана иорданской нитью – беспроигрышный вариант для pipi-party с полной обнаженкой и ссаньем на танцпол в финале вечерины.
Ненавижу таких типов.
А этих, сорвавших показательный поцелуй Тинатин, втройне ненавижу, чтоб вы сдохли, гребите отсюда подальше, сукины дети!..
Приступ ненависти проходит так же внезапно, как и начался, – бодигарды и их владелец исчезают из поля зрения – это во-вторых. Во-первых же (что делает второй и все последующие пункты совершенно необязательными) – Тинатин возвращается ко мне.
Ну не совсем ко мне, она все в тех же полутора метрах, что и была. До поцелуя.
Единственное напоминание о нем – привкус пластикового стаканчика. Дурацкий привкус – и больше ничего, но и этого мне хватит надолго, я влюблен, я отчаянно влюблен. И ничто не изменит существующее положение вещей, даже если залитая кровью ушная раковина окажется со временем моей собственной.
– …Мы остановились на кошках, попавших под асфальтоукладчик, – говорит Тинатин.
Мы остановились на поцелуе, и я предпочел бы развить именно эту тему – желательно в другой обстановке, зачем-то же она поцеловала меня?
– Мы остановились на Дне святого Валентина, если уж быть совсем точным.
– Хотите прислать мне открытку?
– Не с кошкой, но…
Таким беспомощным я не был никогда, детство под сенью папашиных девок не считается, кто будет помнить о детстве за шкафом в промозглой квартире, с куском мела под подушкой, – кто согласится помнить?..
– Не с кошкой, Тинатин, – я произношу ее имя вслух, кажется – впервые. – Что-нибудь более оптимистическое.
– Что-нибудь вроде кретинского сердечка, – высказывает предположение Тинатин. – Обычно его пристраивают к воздушному шару. Мерзость.
– Не обязательно к воздушному…
– Я не хочу быть исключением из правил. Пришлите мне кошку.
«Пришлите мне кошку», – говорит она, хотя совершенно ясно, что адреса я не дождусь, вот если бы Валентинов день случился завтра, а еще лучше – вчера… Если бы – тогда бы у меня еще был призрачный шанс, но Тинатин не из тех, кто способен зафиксироваться на одном человеке дольше пары часов – или пары дней, если повезет.
Пара дней предпочтительнее.
Уже потому, что между ними существует ночь. Провести с ней ночь… м-м-м… Мысль, достойная монографии Жан-Луи, – и безнадежная, как сама монография. Конца ей не видно.
– Лора – ваша подруга, Макс?
– Лора – это Лора. – Я встречаю напоминание о Лоре скрежетом зубовным, слышит ли его Тинатин? – С Лорой нужно держать ухо востро.
– Вы полагаете?
– Просто хочу предупредить. Не обольщайтесь насчет нее, Тинатин. Она всех встречает с распростертыми ногами.
– А я и не хочу быть исключением из правил, – Тинатин нисколько не шокирована.
– Она шлюха. Дешевая шлюха, вот что я хотел сказать. Для нее раздеться догола перед десятком распаренных мужиков – не вопрос.
Ни разу не видел Лоры, раздевающейся перед десятком мужиков, – но разве это имеет значение? Никакого. Точно так же, как все, сказанное сейчас мной, не имеет никакого значения для Тинатин.
– Но согласитесь, Макс… Это лучше, чем раздеться исключительно для гринписовской акции в поддержку искусственного меха.
Карусель в моем мозгу движется все быстрее, Лора (облупленный верблюд) и Тинатин (олень со спиленными рогами) держатся за руки еще крепче, смеются еще заразительнее, подтяни штаны, бэбик. Подтяни штаны и купи нам мороженое, а потом можешь отправляться восвояси, пить паленую водку в компании такого же неудачника Жан-Луи. Жан-Луи примет и без водки, достаточно пива, но зачем Тинатин поцеловала меня?
Зачем-то же она сделала это?
– …Я умерла бы, если бы вы меня не дождались!..
Лора. Легка на помине. Старый трюк, ее «вы» относится исключительно к Тинатин. Чем оно пафоснее, чем вежливее сама Лора, – тем нестерпимее ей хочется затянуть кого-нибудь в постель. Кого-нибудь, ха-ха, ей хочется затянуть в постель Тинатин, гнусность какая!..
– Макс наверняка наговорил обо мне кучу гадостей, – Лора улыбается своей самой ослепительной улыбкой, до сегодняшнего дня ее вызывало лишь известие о повышении гонорара.
– Он сказал, что вы шлюха, – тут же сдает меня Тинатин.
– Шлюха?
– Дешевая шлюха.
– Вот как? – Плакала моя дружба с Лорой, да и плевать мне на ее дружбу. Положить с прибором. – Он ошибся, Тинатин. Во всяком случае, на мои услуги ему ни разу наскрести не удалось.
– Он сказал, что вы легко можете раздеться перед десятком мужиков. Э-э… распаренных мужиков.
– В сауне, что ли? – живо интересуется Лора.
– Не знаю. Макс не уточнял.
– Перед десятком – это вряд ли. Но перед вами, Тинатин… Перед вами я бы разделась.
Котировки облупленного верблюда растут, и как только Лоре, этой извращенке-многостаночнице, удается так убийственно флиртовать?
– Может, мы обсудим это в другом месте?..
Зачем Тинатин поцеловала меня? Мысль о том, что то же самое она проделает и с Лорой, мне невыносима.
– Собственно, это я и хотела предложить.
Сеанс поездки на карусели закончен, Лора и Тинатин перебираются на другой аттракцион, судя по вибрации воздуха вокруг Лоры (Тинатин по-прежнему абсолютно спокойна) следующий пункт программы – американские горки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65