А иной раз я чувствую, что люди переживают за нас.
Генерал Гур стоял, опустив голову. Он скорее чувствовал, чем видел, и покрасневшие глаза, и воспаленную кожу, и взъерошенные волосы утомленных сверх всякой меры людей. Генерал не верил в успех мирной конференции, когда вокруг только о ней и говорили, но теперь понимал, как много других людей верили в нее, и чувствовал свою вину из-за того, что она сорвалась. Он посмотрел на премьер-министра:
— Мой опыт военного подсказывает, что люди заботятся о имре лишь в последнюю минуту. А потом часто уже невозможно повернуть ход событий в обратную сторону.
— Сколько же времени в нашем распоряжении, генерал?
— Не могу сказать, сэр. В этом-то и состоит проблема. Никогда нельзя определить, сколько осталось до двенадцати. А потом вдруг видишь: уже пять минут первого.
Помощник принес премьер-министру другой телефон:
— Вашингтон. Государственный департамент.
Премьер-министр бросил взгляд на генерала Гура, потом взял трубку:
— Да, господин секретарь. Как дела на вашей ферме в Виргинии? Да, я знаю, с тех пор как ваши предки поселились там, почвы в прибрежном районе стали весьма солеными. Времена меняются. Прилив неумолим. У нас здесь такие же проблемы. Казалось бы, у моря столько пространства для прогулок, однако кажется, оно хочет забрать и сушу. — В такой манере вокруг да около они проговорили несколько минут, потом премьер-министр положил трубку и повернулся к Гуру: — Наша репутация активного противостояния терроризму нам не повредила, генерал. Все хотят удостовериться, что мы еще настроены беседовать.
И генерал Гур, забыв о том, что он солдат, забыв о своем положении, спросил:
— А мы действительно хотим этого?
Премьер-министр обвел взглядом просторное помещение, помолчал, потом ответил:
— Не знаю, генерал. Мы не можем изменить того, что случилось с «ноль первым». Но я думаю, настроение людей во многом зависит от того, что случилось с «ноль вторым». Почему ничего не слышно от тех, кто захватил его, генерал?
— Понятия не имею.
— Может быть, они не...
— Что, сэр?
— Не важно. Вы видели отчет, который мы получили от аэрокосмической разведки?
— Да. Классический пример того, как закрывают ворота загона, когда стадо уже разбежалось. Отсюда нам нечего ждать помощи.
— Палестинцы, собиравшиеся обстрелять аэропорт из минометов, похоже, ничего не знали.
— Я был бы удивлен, если бы они что-то знали.
— Мы ничего не упустили из виду, Мотти?
Гур отрицательно покачал головой:
— Нет. Не думаю. Мы здесь делаем все, что можем. У нас связь с оперативными центрами от Тегерана до Мадрида, и все они помогают нам. Необходим информационный прорыв.
— Или это, или мистер Ахмад Риш соизволит позвонить и сообщит о том, что происходит.
— Я склоняюсь к тому, что мы сами должны выяснить, что происходит.
Премьер-министр в последний раз оглядел зал:
— Займитесь этим, Мотти. Потом еще поговорим.
— Да, сэр. Где я смогу вас найти, если что-нибудь станет известно?
Премьер-министр задумался. Тель-Авив располагал наилучшими средствами связи и транспорта. В любом случае он более безопасен и менее открыт ударам. Исследования министерства обороны снова подтвердили, что Тель-Авив должен оставаться центром всей деятельности во время любого кризиса. Конечно, Иерусалим остается столицей — не только столицей в политическом смысле, но сердцем и душой Израиля. Это основополагающая идея, состояние ума, древняя духовная твердыня. Даже если сейчас это всего лишь галька да засоленные земли, какими оставили их римляне, все равно Иерусалим всегда будет Иерусалимом.
— В Иерусалиме, я отправляюсь в Иерусалим.
Гур кивнул и позволил себе улыбнуться.
Премьер-министр вышел.
* * *
Тедди Ласков стоял в одиночестве у входа в аэропорт Лод. Восход осветил восточный край неба и очертил холмы Самарии, поднимавшиеся от равнины Шарона. Он долго всматривался в небо, пока зарево не погасло и не пришла пора самого темного часа, Тедди повернул назад, туда, где поперек черных взлетно-посадочных полос стояли двенадцать самолетов «Ф-14», четко выделявшихся на фоне огней международного аэропорта. Они стояли молчаливые, как часовые на страже цивилизации и человечества. Их называли военными самолетами, но их можно было бы именовать и самолетами мира, размышлял Ласков. Он будет скучать по ним. Скучать по запаху кожи и пневматики. Скучать по кофе в дежурках, по треску разрядов в приемниках. А особенно по тем людям, которые делали Хель-Авир чем-то большим, чем просто конструкция из слишком дорогущего металла. От первого самолета в России до последнего в Израиле — сорок лет. В любом случае слишком много.
Тедди отвернулся и пошел к ожидавшему его джипу. Садясь в машину, он позволил себе оглянуться.
Водитель включил зажигание, повернул руль и двинулся по взлетно-посадочной полосе к подъездной дороге аэропорта.
Ласков снял фуражку и китель и положил на колени. Ночной ветерок вился вокруг ветрового стекла, ерошил седеющие волосы. Генерал откинулся на спинку сиденья и стал думать о Мириам. В течение нескольких минут ее судьба буквально находилась в его руках. На самом деле, удерживая штурвал военного самолета, он держал в руках судьбу нации. Теперь — лишь фуражку и мундир. Он испытывал смешанные чувства, оставляя позади трудные обязанности командира: облегчение — потому что избавлялся от них — и пустоту. И еще одиночество. Без Мириам оно будет еще более тягостным.
Водитель отважился бросить на него взгляд, не поворачивая головы.
Ласков отвернулся от окна и вымученно улыбнулся.
Парень кашлянул и спросил:
— Домой, генерал?
— Да, домой.
15
Восход солнца — это 6.03. Небо сияло безупречной безоблачной голубизной. В воздухе чувствовалась прохлада, а холм обволакивали влажные утренние запахи, поднимавшиеся от реки. Чем теплее становился воздух, тем больше клубился туман над поверхностью воды. Где-то зачирикали птицы. В 6.09 солнце встало над далекими пиками Загросских гор в Иране и быстро разогнало стелившийся по земле туман. Интересно, что думали древние обитатели долин Тигра и Евфрата о таинственных заснеженных горах, каждое утро освещаемых солнцем? А потом однажды из-за этих гор пришли персы, полудикие и жаждущие крови, и разрушили старую цивилизацию Тигра и Евфрата.
Но прошло время, и уже завоеватели растворились в культуре жителей долины. Чуть ли не каждое столетие окружающие долину высокогорья, где теперь находились Иран и Турция, выплескивали новые орды сильных и беспощадных горцев. Древние города, селения и хутора подвергались разрушению и разграблению, насилию и резне, а когда пыль оседала и прекращались убийства, оказывались под гнетом новых правителей. Так пришли и арабы из южной пустыни и смели прочь старых богов.
Но хуже всех были монголы. Они налетели и нанесли такой урон, до такой степени разрушили города и ирригационную систему, что Месопотамия никогда уже не оправилась. Некогда цветущая страна с двадцатью — тридцатью миллионами жителей — самая высокая концентрация населения в мире после Египта и Китая — стала пустыней с несколькими миллионами измученных болезнями и парализованных страхом жителей. Почва, которую постоянно возделывали в течение четырех тысяч лет, превратилась в пыль. Малярийные болота и песчаные дюны с обеих сторон надвигались на землю, в то время как реки-близнецы вольно текли по равнине.
Несколько столетий спустя, с приходом турок, земля и народ деградировали еще больше. Когда в 1917 году британцы изгнали турок, они не могли поверить, что когда-то здесь был Плодородный полумесяц. Легендарное место, где находился Эдемский сад, представляло собой смертоносное болото. Томми шутили: «Если это Эдемский сад, то мне совсем не хочется знать, как выглядит ад».
Ничего удивительного, что современные иракцы такие, как они есть, думал Хоснер. Смесь горечи от выпавшей на их долю исторической судьбы и гордости за наследие древности. Вот один из ключей к сложной личности Ахмеда Риша. Если бы кто-нибудь в Тель-Авиве или Иерусалиме понял это, то, может быть, сказал бы: «Вавилонское Пленение».
Хоснер покачал головой. Нет. К такому выводу легко прийти когда находишься в Вавилоне, но ситуация не столь очевидна для людей из военной разведки, которые ориентируются на данные радиоперехвата, на результаты радионаблюдений и аэрокосмической съемки, на донесения агентов. Но вместе с тем представители израильской военной разведки известны сообразительностью, творческим подходом и нестандартным мышлением. Если бы они пристальнее всмотрелись в психологический портрет Риша — романтик с иллюзиями исторического величия и прочее в таком же духе-то, — вполне вероятно, пришли бы к правильным выводам. Хоснер надеялся на это.
Хоснер начал осмотр ненадежной оборонительной линии. К их арсеналу добавилось еще два автомата «АК-47» и некоторое количество патронов, что позволяло надеяться на отражение еще одной ночной атаки.
* * *
Все работали на оборонительных позициях, только одна небольшая группа добровольно отправилась прочесывать восточный склон в поисках брошенного оружия. Они прихватили с собой алюминиевые стойки и листы, чтобы выкопать могилы и похоронить двух арабов, оставленных нападавшими.
У израильтян оказалось семь раненых; один, Хаим Тамир, делегат миссии мира, был ранен тяжело. Все их удобно устроили вместе с Капланом под надзором двух стюардесс в пастушьей хижине, которую Хоснер сделал санитарной частью.
Из песка и глины соорудили вал, доходивший до передней кромки правого крыла, чтобы облегчить доступ в самолет. Голые по пояс, обливающиеся потом мужчины сооружали этот вал, пользуясь примитивными инструментами, сделанными из обломков «конкорда». Землю носили в чемоданах и одеялах, разравнивали руками и утаптывали ногами.
Хоснер поднялся на еще не законченный вал и вспрыгнул на крыло. В салон он попал через аварийный выход.
В хвосте самолета напротив него сидели Добкин и Берг.
Трибунал.
Хоснер двинулся по проходу между креслами. Солнце светило в иллюминаторы, вливалось в салон сквозь дыру в задней перегородке.
— Доброе утро.
Он остановился в проходе. Запах сгоревшего керосина еще не выветрился.
Оба кивнули.
Добкин откашлялся:
— Яков, нам очень неприятно, но для поддержания дисциплины мы вынуждены поступать сурово с теми, кто не исполняет приказы.
— Совершенно согласен.
Генерал подался вперед:
— Значит, ты согласен, что мы имеем право судить тебя?
— Этого я не сказал.
— Не важно, сказал ты это или нет, — заявил Добкин. — Здесь мы представляем закон. Независимо от того, согласен ты или нет.
— Я согласен в том, что мы представляем закон. Мы можем судить людей и накладывать наказание.
Добкин нахмурился:
— Яков, ты переходишь границы дозволенного. Теперь серьезно. Если мы будем судить тебя, то это будет открытый суд со зрителями и все такое, но уже сейчас я могу сказать тебе, что вердикт будет коротким и ясным. Виновен. И единственный приговор, возможный в данных обстоятельствах...
Он оглянулся на Берга в ожидании поддержки. Берг спровоцировал это разбирательство, но был при этом прагматиком до мозга костей, стремившимся выжить в любой ситуации. Он сидел сзади и помалкивал. Раскурил трубку и уклончиво попыхивал ею. Ему хотелось посмотреть, какой оборот примет дело. Добкин — военный человек. Привык требовать полного подчинения и добиваться его. Берг в своей сфере допускал вольности и компромиссы, которые заставляли генералов тянуться к руководствам по проведению военно-полевых судов.
Хоснер подчеркнуто посмотрел на наручные часы:
— Послушайте, единственное, что здесь неверно, так это то, что меня нельзя обвинить в неподчинении приказу, так как здесь командую я. Теперь если кто-нибудь еще не подчинится приказу, в том числе и любой из вас, мы соберемся в этом же составе и будем судить его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
Генерал Гур стоял, опустив голову. Он скорее чувствовал, чем видел, и покрасневшие глаза, и воспаленную кожу, и взъерошенные волосы утомленных сверх всякой меры людей. Генерал не верил в успех мирной конференции, когда вокруг только о ней и говорили, но теперь понимал, как много других людей верили в нее, и чувствовал свою вину из-за того, что она сорвалась. Он посмотрел на премьер-министра:
— Мой опыт военного подсказывает, что люди заботятся о имре лишь в последнюю минуту. А потом часто уже невозможно повернуть ход событий в обратную сторону.
— Сколько же времени в нашем распоряжении, генерал?
— Не могу сказать, сэр. В этом-то и состоит проблема. Никогда нельзя определить, сколько осталось до двенадцати. А потом вдруг видишь: уже пять минут первого.
Помощник принес премьер-министру другой телефон:
— Вашингтон. Государственный департамент.
Премьер-министр бросил взгляд на генерала Гура, потом взял трубку:
— Да, господин секретарь. Как дела на вашей ферме в Виргинии? Да, я знаю, с тех пор как ваши предки поселились там, почвы в прибрежном районе стали весьма солеными. Времена меняются. Прилив неумолим. У нас здесь такие же проблемы. Казалось бы, у моря столько пространства для прогулок, однако кажется, оно хочет забрать и сушу. — В такой манере вокруг да около они проговорили несколько минут, потом премьер-министр положил трубку и повернулся к Гуру: — Наша репутация активного противостояния терроризму нам не повредила, генерал. Все хотят удостовериться, что мы еще настроены беседовать.
И генерал Гур, забыв о том, что он солдат, забыв о своем положении, спросил:
— А мы действительно хотим этого?
Премьер-министр обвел взглядом просторное помещение, помолчал, потом ответил:
— Не знаю, генерал. Мы не можем изменить того, что случилось с «ноль первым». Но я думаю, настроение людей во многом зависит от того, что случилось с «ноль вторым». Почему ничего не слышно от тех, кто захватил его, генерал?
— Понятия не имею.
— Может быть, они не...
— Что, сэр?
— Не важно. Вы видели отчет, который мы получили от аэрокосмической разведки?
— Да. Классический пример того, как закрывают ворота загона, когда стадо уже разбежалось. Отсюда нам нечего ждать помощи.
— Палестинцы, собиравшиеся обстрелять аэропорт из минометов, похоже, ничего не знали.
— Я был бы удивлен, если бы они что-то знали.
— Мы ничего не упустили из виду, Мотти?
Гур отрицательно покачал головой:
— Нет. Не думаю. Мы здесь делаем все, что можем. У нас связь с оперативными центрами от Тегерана до Мадрида, и все они помогают нам. Необходим информационный прорыв.
— Или это, или мистер Ахмад Риш соизволит позвонить и сообщит о том, что происходит.
— Я склоняюсь к тому, что мы сами должны выяснить, что происходит.
Премьер-министр в последний раз оглядел зал:
— Займитесь этим, Мотти. Потом еще поговорим.
— Да, сэр. Где я смогу вас найти, если что-нибудь станет известно?
Премьер-министр задумался. Тель-Авив располагал наилучшими средствами связи и транспорта. В любом случае он более безопасен и менее открыт ударам. Исследования министерства обороны снова подтвердили, что Тель-Авив должен оставаться центром всей деятельности во время любого кризиса. Конечно, Иерусалим остается столицей — не только столицей в политическом смысле, но сердцем и душой Израиля. Это основополагающая идея, состояние ума, древняя духовная твердыня. Даже если сейчас это всего лишь галька да засоленные земли, какими оставили их римляне, все равно Иерусалим всегда будет Иерусалимом.
— В Иерусалиме, я отправляюсь в Иерусалим.
Гур кивнул и позволил себе улыбнуться.
Премьер-министр вышел.
* * *
Тедди Ласков стоял в одиночестве у входа в аэропорт Лод. Восход осветил восточный край неба и очертил холмы Самарии, поднимавшиеся от равнины Шарона. Он долго всматривался в небо, пока зарево не погасло и не пришла пора самого темного часа, Тедди повернул назад, туда, где поперек черных взлетно-посадочных полос стояли двенадцать самолетов «Ф-14», четко выделявшихся на фоне огней международного аэропорта. Они стояли молчаливые, как часовые на страже цивилизации и человечества. Их называли военными самолетами, но их можно было бы именовать и самолетами мира, размышлял Ласков. Он будет скучать по ним. Скучать по запаху кожи и пневматики. Скучать по кофе в дежурках, по треску разрядов в приемниках. А особенно по тем людям, которые делали Хель-Авир чем-то большим, чем просто конструкция из слишком дорогущего металла. От первого самолета в России до последнего в Израиле — сорок лет. В любом случае слишком много.
Тедди отвернулся и пошел к ожидавшему его джипу. Садясь в машину, он позволил себе оглянуться.
Водитель включил зажигание, повернул руль и двинулся по взлетно-посадочной полосе к подъездной дороге аэропорта.
Ласков снял фуражку и китель и положил на колени. Ночной ветерок вился вокруг ветрового стекла, ерошил седеющие волосы. Генерал откинулся на спинку сиденья и стал думать о Мириам. В течение нескольких минут ее судьба буквально находилась в его руках. На самом деле, удерживая штурвал военного самолета, он держал в руках судьбу нации. Теперь — лишь фуражку и мундир. Он испытывал смешанные чувства, оставляя позади трудные обязанности командира: облегчение — потому что избавлялся от них — и пустоту. И еще одиночество. Без Мириам оно будет еще более тягостным.
Водитель отважился бросить на него взгляд, не поворачивая головы.
Ласков отвернулся от окна и вымученно улыбнулся.
Парень кашлянул и спросил:
— Домой, генерал?
— Да, домой.
15
Восход солнца — это 6.03. Небо сияло безупречной безоблачной голубизной. В воздухе чувствовалась прохлада, а холм обволакивали влажные утренние запахи, поднимавшиеся от реки. Чем теплее становился воздух, тем больше клубился туман над поверхностью воды. Где-то зачирикали птицы. В 6.09 солнце встало над далекими пиками Загросских гор в Иране и быстро разогнало стелившийся по земле туман. Интересно, что думали древние обитатели долин Тигра и Евфрата о таинственных заснеженных горах, каждое утро освещаемых солнцем? А потом однажды из-за этих гор пришли персы, полудикие и жаждущие крови, и разрушили старую цивилизацию Тигра и Евфрата.
Но прошло время, и уже завоеватели растворились в культуре жителей долины. Чуть ли не каждое столетие окружающие долину высокогорья, где теперь находились Иран и Турция, выплескивали новые орды сильных и беспощадных горцев. Древние города, селения и хутора подвергались разрушению и разграблению, насилию и резне, а когда пыль оседала и прекращались убийства, оказывались под гнетом новых правителей. Так пришли и арабы из южной пустыни и смели прочь старых богов.
Но хуже всех были монголы. Они налетели и нанесли такой урон, до такой степени разрушили города и ирригационную систему, что Месопотамия никогда уже не оправилась. Некогда цветущая страна с двадцатью — тридцатью миллионами жителей — самая высокая концентрация населения в мире после Египта и Китая — стала пустыней с несколькими миллионами измученных болезнями и парализованных страхом жителей. Почва, которую постоянно возделывали в течение четырех тысяч лет, превратилась в пыль. Малярийные болота и песчаные дюны с обеих сторон надвигались на землю, в то время как реки-близнецы вольно текли по равнине.
Несколько столетий спустя, с приходом турок, земля и народ деградировали еще больше. Когда в 1917 году британцы изгнали турок, они не могли поверить, что когда-то здесь был Плодородный полумесяц. Легендарное место, где находился Эдемский сад, представляло собой смертоносное болото. Томми шутили: «Если это Эдемский сад, то мне совсем не хочется знать, как выглядит ад».
Ничего удивительного, что современные иракцы такие, как они есть, думал Хоснер. Смесь горечи от выпавшей на их долю исторической судьбы и гордости за наследие древности. Вот один из ключей к сложной личности Ахмеда Риша. Если бы кто-нибудь в Тель-Авиве или Иерусалиме понял это, то, может быть, сказал бы: «Вавилонское Пленение».
Хоснер покачал головой. Нет. К такому выводу легко прийти когда находишься в Вавилоне, но ситуация не столь очевидна для людей из военной разведки, которые ориентируются на данные радиоперехвата, на результаты радионаблюдений и аэрокосмической съемки, на донесения агентов. Но вместе с тем представители израильской военной разведки известны сообразительностью, творческим подходом и нестандартным мышлением. Если бы они пристальнее всмотрелись в психологический портрет Риша — романтик с иллюзиями исторического величия и прочее в таком же духе-то, — вполне вероятно, пришли бы к правильным выводам. Хоснер надеялся на это.
Хоснер начал осмотр ненадежной оборонительной линии. К их арсеналу добавилось еще два автомата «АК-47» и некоторое количество патронов, что позволяло надеяться на отражение еще одной ночной атаки.
* * *
Все работали на оборонительных позициях, только одна небольшая группа добровольно отправилась прочесывать восточный склон в поисках брошенного оружия. Они прихватили с собой алюминиевые стойки и листы, чтобы выкопать могилы и похоронить двух арабов, оставленных нападавшими.
У израильтян оказалось семь раненых; один, Хаим Тамир, делегат миссии мира, был ранен тяжело. Все их удобно устроили вместе с Капланом под надзором двух стюардесс в пастушьей хижине, которую Хоснер сделал санитарной частью.
Из песка и глины соорудили вал, доходивший до передней кромки правого крыла, чтобы облегчить доступ в самолет. Голые по пояс, обливающиеся потом мужчины сооружали этот вал, пользуясь примитивными инструментами, сделанными из обломков «конкорда». Землю носили в чемоданах и одеялах, разравнивали руками и утаптывали ногами.
Хоснер поднялся на еще не законченный вал и вспрыгнул на крыло. В салон он попал через аварийный выход.
В хвосте самолета напротив него сидели Добкин и Берг.
Трибунал.
Хоснер двинулся по проходу между креслами. Солнце светило в иллюминаторы, вливалось в салон сквозь дыру в задней перегородке.
— Доброе утро.
Он остановился в проходе. Запах сгоревшего керосина еще не выветрился.
Оба кивнули.
Добкин откашлялся:
— Яков, нам очень неприятно, но для поддержания дисциплины мы вынуждены поступать сурово с теми, кто не исполняет приказы.
— Совершенно согласен.
Генерал подался вперед:
— Значит, ты согласен, что мы имеем право судить тебя?
— Этого я не сказал.
— Не важно, сказал ты это или нет, — заявил Добкин. — Здесь мы представляем закон. Независимо от того, согласен ты или нет.
— Я согласен в том, что мы представляем закон. Мы можем судить людей и накладывать наказание.
Добкин нахмурился:
— Яков, ты переходишь границы дозволенного. Теперь серьезно. Если мы будем судить тебя, то это будет открытый суд со зрителями и все такое, но уже сейчас я могу сказать тебе, что вердикт будет коротким и ясным. Виновен. И единственный приговор, возможный в данных обстоятельствах...
Он оглянулся на Берга в ожидании поддержки. Берг спровоцировал это разбирательство, но был при этом прагматиком до мозга костей, стремившимся выжить в любой ситуации. Он сидел сзади и помалкивал. Раскурил трубку и уклончиво попыхивал ею. Ему хотелось посмотреть, какой оборот примет дело. Добкин — военный человек. Привык требовать полного подчинения и добиваться его. Берг в своей сфере допускал вольности и компромиссы, которые заставляли генералов тянуться к руководствам по проведению военно-полевых судов.
Хоснер подчеркнуто посмотрел на наручные часы:
— Послушайте, единственное, что здесь неверно, так это то, что меня нельзя обвинить в неподчинении приказу, так как здесь командую я. Теперь если кто-нибудь еще не подчинится приказу, в том числе и любой из вас, мы соберемся в этом же составе и будем судить его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72