Есть еще что-нибудь?
Добкин вскинулся:
— Это что, бунт?
— Я бы не назвал это так.
— Зато я это так называю. Самый высокий ранг здесь у министра иностранных дел. Как избранный член кнессета он...
— Забудьте об этом, генерал. У меня есть полномочия от имеющегося здесь большинства военных. Министр иностранных дел может быть главным де-юре, но де-факто мы берем командование на себя, и вы это знаете. Именно поэтому вы и не позаботились пригласить его на это маленькое совещание. Единственный камень преткновения в том, кто из нас троих главный. Я говорю, что это я. Но если вы хотите, чтобы приказы отдавались через министра иностранных дел или через одного из вас, это меня устраивает. До тех пор, пока вы понимаете, кто отдает эти приказы. Идет?
Все долго молчали, потом впервые подал голос Берг:
— Вот видите, это классический маневр, основанный на теории планирования игры фон Неймана-Моргенштерна, как я полагаю. Яков узурпировал власть с нашего молчаливого согласия, отобрав ее у министра иностранных дел. Мы предприняли определенный шаг и отрезали себе пути к отступлению. Яков нас перехитрил.
Берг говорил очень нейтральным тоном.
Хоснер ничего не ответил.
Снова пауза затянулась.
— Почему ты делаешь это, Яков? — тихо спросил Добкин.
— Думаю, я единственный, кто понимает, как действовать в нынешней ситуации. Я доверяю сам себе. Лишь немного нервничаю из-за вас.
Хоснер пожал плечами. Добкин покачал головой:
— Нет. Это потому, что ты втянул нас в это дело. А теперь хочешь нас вытащить. Хочешь быть героем, ведь если когда-нибудь мы окажемся дома, ты сможешь ходить с гордо поднятой головой. И ты не остановишься перед тем, чтобы перешагнуть через кого угодно или растоптать кого угодно.
Кровь бросилась Хоснеру в лицо:
— Можете говорить что угодно, генерал. — Он повернулся и зашагал к двери, потом оглянулся через плечо: — Сбор команды ровно в полдень. Здесь, в самолете. — И вышел.
На земле Хоснер нашел Беккера и Кана. Они сидели над схемой вспомогательной силовой установки. Он склонился над ними в тени крыла:
— Почему ночью ничего не получилось с передатчиком?
Ответил Кан:
— Были помехи, усиленные всем этим чертовым шумом, который здесь устроили.
Хоснер улыбнулся:
— Извини. Сегодня вечером постараемся вести себя потише.
— Надеюсь на Бога, что к наступлению ночи нас уже здесь не будет, — сказал Кан.
Хоснер посмотрел на него:
— Думаю, это в большой степени зависит от вас обоих.
Беккер поднялся на ноги:
— От меня. Я капитан. Если мы наладим связь по радио, я оправдаю доверие. Если нет, позор падет на меня, — проговорил он холодно.
Хоснер тоже встал:
— Конечно. Все ищут в небе самолеты. Как только кто-то заметит самолет, мигом прибежит сюда и доложит вам. Трап подготовят через несколько часов. У вас будет две минуты, чтобы подняться в кабину и выйти на связь. Этого достаточно?
— Вполне, — сказал Беккер.
Хоснер посмотрел вверх на дельтовидное крыло. Казалось, он принял решение:
— Я спущу оставшееся горючее.
Беккер удивленно уставился на него:
— Мне нужно горючее, чтобы запустить вспомогательную силовую установку, тогда мы сможем получить ток и включить радиопередатчик.
— Силовая установка не работает и вряд ли заработает. Главное сейчас — не пустить сюда арабов. Даже если вы запустите силовую установку, от нее не будет никакой пользы, если в кабине сядет Ахмед Риш. Мне нужно горючее, чтобы сделать всякие штуки, которые взрываются, капитан.
— Я не могу позволить вам забрать горючее.
Хоснер пристально посмотрел на него. Технические специалисты недалеко ушли от многих более чем обыкновенных смертных.
— Вы теряете время с этой силовой установкой. Не стоит биться над ней. Возвращайтесь в кабину и работайте с радиопередатчиком, пока не сядут батареи. У нас нет времени заботиться о выработке собственной электроэнергии на будущее. У нас может и не быть никакого будущего. — Он посмотрел на Беккера, потом на Кана. И понизил голос: — Кроме того, я не хочу, чтобы все это горючее оставалось в крыльях. Одна трассирующая пуля может поджечь его и изжарить вас обоих в кабине.
Беккер знал, что слова Хоснера не лишены смысла. Но их с Каном работа тоже не была бессмысленной. Каждая проблема имеет несколько возможных решений.
— Послушай, — сказал он, — мы постараемся наладить силовую установку, ведь прием на радиопередатчике плохой. Ты возьмешь столько горючего, сколько тебе надо. Мне кажется, там осталось больше, чем мы думаем. Нужное количество горючего можно перелить в резервуары, а остальное оставить в крыльях. Согласен?
Хоснер улыбнулся:
— Когда мы были в полете, ты требовал полного подчинения и получал его от меня и от всех остальных без каких-либо споров и компромиссов. Ты был капитаном. Теперь, на земле, я командир. Почему же я не могу требовать того же?
Беккер покачал головой:
— В полете все по-другому. Это техническая сторона дела. Здесь же все субъективно. Есть возможность для обсуждения.
— Чепуха. — Хоснер глянул вверх на «конкорд». Белая краска на его корпусе отливала желтизной в лучах восходящего солнца. — Окончательное решение я приму позже. Тем временем начнем делать «коктейль Молотова» из горючего. Пока.
Он повернулся и ушел.
* * *
Под поврежденной хвостовой частью самолета прямо на земле сидел министр иностранных дел с двумя своими молодыми помощниками Шимоном Пеледом и Эсфирью Аронсон. Здесь находились двое делегатов, Яков Сапир, член левого крыла кнессета, до которого Хоснеру не было дела, и Мириам Бернштейн, до которой Хоснеру дело было.
Хоснер видел, что они прервали работу и занялись оживленными парламентскими дебатами. Он направился прямо к ним.
Министр иностранных дел посмотрел на него снизу вверх. Сначала он, казалось, удивился, увидев Хоснера. Потом кивнул своим мыслям. Он правильно догадался, что Добкин и Берг потерпели неудачу в попытке призвать Хоснера к порядку. Политик быстро оценил ситуацию и встал на ноги, чтобы поздороваться:
— Я не успел как следует поблагодарить вас за вашу роль в ночном бою.
Хоснер кивнул:
— Благодарю, господин министр. — Он посмотрел на тех четверых, которые, сидя в пыли, пытались не замечать его. — Прошу прощения, но у меня не было времени сегодня утром, чтобы засвидетельствовать вам мое почтение.
— Все в порядке. Мы были бы рады получить какие-нибудь указания.
— Вот что я думаю, господин министр, нужно собрать весь разбросанный багаж, который выпал при посадке самолета. Кое-что валяется на склоне холма, поэтому будьте осторожны за пределами линии обороны. Вытряхните все из сумок и чемоданов и рассортируйте вещи. Отнесите сумки, чемоданы и одежду тем, кто находится на оборонительной линии. Они заполнят сумки землей и глиной, чтобы укрепить вал. Одежду набьют песком и тряпками и сделают манекены. Мне хотелось бы, чтобы эта работа была выполнена как следует. Когда сгустятся сумерки, манекены расставят на позициях. Оставьте кое-какую одежду для перевязок и сделайте список всего, что может быть полезным из найденного, например, алкоголь, продукты, лекарства и прочее. — Он помолчал, потом тихо проговорил: — Я хочу также, чтобы вы поискали среди лекарств такие, что приведут к быстрой и безболезненной смерти в случае передозировки. Но храните это в тайне. — И громко спросил: — Все ясно?
Министр иностранных дел кивнул:
— Конечно. Мы начнем, как только закроем заседание.
Хоснер едва заметно покачал головой.
— Ну, хорошо, наверное, мы закончим совещание прямо сейчас, — спохватился министр и повернулся к группе своих сотрудников, которые продолжали сидеть. — Кто за то, чтобы закрыть заседание, скажите «да».
Несколько голосов что-то промямлили в ответ. Люди с неохотой медленно поднялись с земли и разошлись, но Мириам Бернштейн осталась на месте.
Хоснер повернулся и пошел в противоположном направлении. Бернштейн догнала его:
— Ты сейчас унизил прекрасного человека.
Он не ответил.
— Ты меня слушаешь, черт побери?
Хоснер остановился, но не повернул головы.
— Любой, кто собирается играть со мной в какие-то игры, сам себя подвергает унижениям, если не чему-то похуже. И у меня нет ни времени, ни терпения для твоих лекций, Мириам.
Она встала перед ним, глядя ему в лицо, и заговорила совсем тихо:
— Что с тобой происходит, Яков? Я не могу поверить, что ты так ведешь себя.
Он вплотную подошел к Мириам и заглянул ей в глаза. В них закипали слезы, но неизвестно, были ли то слезы печали или гнева. Никогда Хоснер не мог распознать, что на самом деле таилось в ее глазах, и это больно задевало его. Иногда она казалась роботом, запрограммированным на произнесение проповедей о миролюбии и примирении. Но он все-таки подозревал, что Мириам Бернштейн — это женщина из плоти и крови, что в ней есть страсть. Настоящая страсть.
Хоснер понял это, когда они сидели вместе в «конкорде». Но тогда ему пришлось туго, а она проявила сочувствие. Мириам одна из тех женщин, которые отзывчивы к тем, кто нуждается в поддержке. Сила и самоуверенность в мужчине отталкивают ее. Яков предполагал, что это каким-то образом связано с черными мундирами из ее детских воспоминаний. Боже, он никогда не поймет евреев, побывавших в лагерях. Он мог понять нахальных, задиристых сабра, хотя не был одним из них. Небольшая группа людей, к которым он причислял себя, таяла год от года. Хоснер никогда не чувствовал себя дома в этом новом Израиле. Никогда ему не было легко с евреями, пережившими концлагерь, с такими, как Мириам Бернштейн.
Взгляд его опустился на ее руку с вытатуированным номером. Многие избавились от этих номеров с помощью пластической хирургии. Цифры на руке Мириам были более бледными и менее четкими, чем обычно. Результат роста. Номер нанесли на ручку ребенка.
— Ты не собираешься отвечать мне?
— Что? Ах да. Что со мной происходит? Хорошо, я скажу тебе, Мириам. Несколько минут назад генерал Добкин и мистер Берг чуть не поставили меня к стенке. — Он поднял руку, останавливая Мириам, затем продолжал: — Пойми меня правильно. Я на них не сержусь. Я согласен с мыслью, которая привела их к такому выводу. Только не согласен с ними в выборе жертвы. Знаешь, они воспринимают происходящее гораздо четче, чем все остальные. Знают, что следует делать в таких обстоятельствах. Могу заверить тебя, Мириам, что, если эта ситуация продлится еще сорок восемь часов, все вы станете требовать казни тех, кто ворует запасы продовольствия, симулянтов, предателей и тех, кто засыпает на посту. Но мы не можем позволить себе роскошь дожидаться консенсуса. То, что сегодня кажется тебе грубостью, завтра будет казаться снисходительностью.
Она отерла слезу и покачала головой:
— У тебя совсем нет веры в человечество. Большинство из нас совсем не такие. Я скорее умру, чем проголосую за чью-нибудь казнь.
— Ты умрешь, если будешь придерживаться такой позиции. И мне непонятно, как может придерживаться таких взглядов человек, видевший то, что видела ты.
— Я сказала, люди в большинстве своем хорошие. А отыскать несколько фашистов можно везде и всегда.
— На самом деле ты имеешь в виду, что во всех нас есть немного от фашистов. И эта часть тебя станет доминировать, когда дело обернется плохо. Я же призываю эту часть себя, чтобы выжить. Призываю сознательно и по своей воле. Зверя. Темную сторону. — Он посмотрел на Мириам. Та была бледна. — Знаешь, для женщины, проводящей так много времени с генералом ВВС, ты удивительно миролюбива...
Она бросила на него быстрый взгляд. Краска окрасила бледные щеки.
— Ты...
Мириам повернулась и быстро пошла прочь.
16
Хоснер сидел с Брином и Наоми Хабер на их огневой позиции. Посматривал вниз на восточный склон, покуривал сигарету и разговаривал с молодыми людьми.
— Ты научил ее пользоваться оптическим прицелом и стрелять из винтовки?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
Добкин вскинулся:
— Это что, бунт?
— Я бы не назвал это так.
— Зато я это так называю. Самый высокий ранг здесь у министра иностранных дел. Как избранный член кнессета он...
— Забудьте об этом, генерал. У меня есть полномочия от имеющегося здесь большинства военных. Министр иностранных дел может быть главным де-юре, но де-факто мы берем командование на себя, и вы это знаете. Именно поэтому вы и не позаботились пригласить его на это маленькое совещание. Единственный камень преткновения в том, кто из нас троих главный. Я говорю, что это я. Но если вы хотите, чтобы приказы отдавались через министра иностранных дел или через одного из вас, это меня устраивает. До тех пор, пока вы понимаете, кто отдает эти приказы. Идет?
Все долго молчали, потом впервые подал голос Берг:
— Вот видите, это классический маневр, основанный на теории планирования игры фон Неймана-Моргенштерна, как я полагаю. Яков узурпировал власть с нашего молчаливого согласия, отобрав ее у министра иностранных дел. Мы предприняли определенный шаг и отрезали себе пути к отступлению. Яков нас перехитрил.
Берг говорил очень нейтральным тоном.
Хоснер ничего не ответил.
Снова пауза затянулась.
— Почему ты делаешь это, Яков? — тихо спросил Добкин.
— Думаю, я единственный, кто понимает, как действовать в нынешней ситуации. Я доверяю сам себе. Лишь немного нервничаю из-за вас.
Хоснер пожал плечами. Добкин покачал головой:
— Нет. Это потому, что ты втянул нас в это дело. А теперь хочешь нас вытащить. Хочешь быть героем, ведь если когда-нибудь мы окажемся дома, ты сможешь ходить с гордо поднятой головой. И ты не остановишься перед тем, чтобы перешагнуть через кого угодно или растоптать кого угодно.
Кровь бросилась Хоснеру в лицо:
— Можете говорить что угодно, генерал. — Он повернулся и зашагал к двери, потом оглянулся через плечо: — Сбор команды ровно в полдень. Здесь, в самолете. — И вышел.
На земле Хоснер нашел Беккера и Кана. Они сидели над схемой вспомогательной силовой установки. Он склонился над ними в тени крыла:
— Почему ночью ничего не получилось с передатчиком?
Ответил Кан:
— Были помехи, усиленные всем этим чертовым шумом, который здесь устроили.
Хоснер улыбнулся:
— Извини. Сегодня вечером постараемся вести себя потише.
— Надеюсь на Бога, что к наступлению ночи нас уже здесь не будет, — сказал Кан.
Хоснер посмотрел на него:
— Думаю, это в большой степени зависит от вас обоих.
Беккер поднялся на ноги:
— От меня. Я капитан. Если мы наладим связь по радио, я оправдаю доверие. Если нет, позор падет на меня, — проговорил он холодно.
Хоснер тоже встал:
— Конечно. Все ищут в небе самолеты. Как только кто-то заметит самолет, мигом прибежит сюда и доложит вам. Трап подготовят через несколько часов. У вас будет две минуты, чтобы подняться в кабину и выйти на связь. Этого достаточно?
— Вполне, — сказал Беккер.
Хоснер посмотрел вверх на дельтовидное крыло. Казалось, он принял решение:
— Я спущу оставшееся горючее.
Беккер удивленно уставился на него:
— Мне нужно горючее, чтобы запустить вспомогательную силовую установку, тогда мы сможем получить ток и включить радиопередатчик.
— Силовая установка не работает и вряд ли заработает. Главное сейчас — не пустить сюда арабов. Даже если вы запустите силовую установку, от нее не будет никакой пользы, если в кабине сядет Ахмед Риш. Мне нужно горючее, чтобы сделать всякие штуки, которые взрываются, капитан.
— Я не могу позволить вам забрать горючее.
Хоснер пристально посмотрел на него. Технические специалисты недалеко ушли от многих более чем обыкновенных смертных.
— Вы теряете время с этой силовой установкой. Не стоит биться над ней. Возвращайтесь в кабину и работайте с радиопередатчиком, пока не сядут батареи. У нас нет времени заботиться о выработке собственной электроэнергии на будущее. У нас может и не быть никакого будущего. — Он посмотрел на Беккера, потом на Кана. И понизил голос: — Кроме того, я не хочу, чтобы все это горючее оставалось в крыльях. Одна трассирующая пуля может поджечь его и изжарить вас обоих в кабине.
Беккер знал, что слова Хоснера не лишены смысла. Но их с Каном работа тоже не была бессмысленной. Каждая проблема имеет несколько возможных решений.
— Послушай, — сказал он, — мы постараемся наладить силовую установку, ведь прием на радиопередатчике плохой. Ты возьмешь столько горючего, сколько тебе надо. Мне кажется, там осталось больше, чем мы думаем. Нужное количество горючего можно перелить в резервуары, а остальное оставить в крыльях. Согласен?
Хоснер улыбнулся:
— Когда мы были в полете, ты требовал полного подчинения и получал его от меня и от всех остальных без каких-либо споров и компромиссов. Ты был капитаном. Теперь, на земле, я командир. Почему же я не могу требовать того же?
Беккер покачал головой:
— В полете все по-другому. Это техническая сторона дела. Здесь же все субъективно. Есть возможность для обсуждения.
— Чепуха. — Хоснер глянул вверх на «конкорд». Белая краска на его корпусе отливала желтизной в лучах восходящего солнца. — Окончательное решение я приму позже. Тем временем начнем делать «коктейль Молотова» из горючего. Пока.
Он повернулся и ушел.
* * *
Под поврежденной хвостовой частью самолета прямо на земле сидел министр иностранных дел с двумя своими молодыми помощниками Шимоном Пеледом и Эсфирью Аронсон. Здесь находились двое делегатов, Яков Сапир, член левого крыла кнессета, до которого Хоснеру не было дела, и Мириам Бернштейн, до которой Хоснеру дело было.
Хоснер видел, что они прервали работу и занялись оживленными парламентскими дебатами. Он направился прямо к ним.
Министр иностранных дел посмотрел на него снизу вверх. Сначала он, казалось, удивился, увидев Хоснера. Потом кивнул своим мыслям. Он правильно догадался, что Добкин и Берг потерпели неудачу в попытке призвать Хоснера к порядку. Политик быстро оценил ситуацию и встал на ноги, чтобы поздороваться:
— Я не успел как следует поблагодарить вас за вашу роль в ночном бою.
Хоснер кивнул:
— Благодарю, господин министр. — Он посмотрел на тех четверых, которые, сидя в пыли, пытались не замечать его. — Прошу прощения, но у меня не было времени сегодня утром, чтобы засвидетельствовать вам мое почтение.
— Все в порядке. Мы были бы рады получить какие-нибудь указания.
— Вот что я думаю, господин министр, нужно собрать весь разбросанный багаж, который выпал при посадке самолета. Кое-что валяется на склоне холма, поэтому будьте осторожны за пределами линии обороны. Вытряхните все из сумок и чемоданов и рассортируйте вещи. Отнесите сумки, чемоданы и одежду тем, кто находится на оборонительной линии. Они заполнят сумки землей и глиной, чтобы укрепить вал. Одежду набьют песком и тряпками и сделают манекены. Мне хотелось бы, чтобы эта работа была выполнена как следует. Когда сгустятся сумерки, манекены расставят на позициях. Оставьте кое-какую одежду для перевязок и сделайте список всего, что может быть полезным из найденного, например, алкоголь, продукты, лекарства и прочее. — Он помолчал, потом тихо проговорил: — Я хочу также, чтобы вы поискали среди лекарств такие, что приведут к быстрой и безболезненной смерти в случае передозировки. Но храните это в тайне. — И громко спросил: — Все ясно?
Министр иностранных дел кивнул:
— Конечно. Мы начнем, как только закроем заседание.
Хоснер едва заметно покачал головой.
— Ну, хорошо, наверное, мы закончим совещание прямо сейчас, — спохватился министр и повернулся к группе своих сотрудников, которые продолжали сидеть. — Кто за то, чтобы закрыть заседание, скажите «да».
Несколько голосов что-то промямлили в ответ. Люди с неохотой медленно поднялись с земли и разошлись, но Мириам Бернштейн осталась на месте.
Хоснер повернулся и пошел в противоположном направлении. Бернштейн догнала его:
— Ты сейчас унизил прекрасного человека.
Он не ответил.
— Ты меня слушаешь, черт побери?
Хоснер остановился, но не повернул головы.
— Любой, кто собирается играть со мной в какие-то игры, сам себя подвергает унижениям, если не чему-то похуже. И у меня нет ни времени, ни терпения для твоих лекций, Мириам.
Она встала перед ним, глядя ему в лицо, и заговорила совсем тихо:
— Что с тобой происходит, Яков? Я не могу поверить, что ты так ведешь себя.
Он вплотную подошел к Мириам и заглянул ей в глаза. В них закипали слезы, но неизвестно, были ли то слезы печали или гнева. Никогда Хоснер не мог распознать, что на самом деле таилось в ее глазах, и это больно задевало его. Иногда она казалась роботом, запрограммированным на произнесение проповедей о миролюбии и примирении. Но он все-таки подозревал, что Мириам Бернштейн — это женщина из плоти и крови, что в ней есть страсть. Настоящая страсть.
Хоснер понял это, когда они сидели вместе в «конкорде». Но тогда ему пришлось туго, а она проявила сочувствие. Мириам одна из тех женщин, которые отзывчивы к тем, кто нуждается в поддержке. Сила и самоуверенность в мужчине отталкивают ее. Яков предполагал, что это каким-то образом связано с черными мундирами из ее детских воспоминаний. Боже, он никогда не поймет евреев, побывавших в лагерях. Он мог понять нахальных, задиристых сабра, хотя не был одним из них. Небольшая группа людей, к которым он причислял себя, таяла год от года. Хоснер никогда не чувствовал себя дома в этом новом Израиле. Никогда ему не было легко с евреями, пережившими концлагерь, с такими, как Мириам Бернштейн.
Взгляд его опустился на ее руку с вытатуированным номером. Многие избавились от этих номеров с помощью пластической хирургии. Цифры на руке Мириам были более бледными и менее четкими, чем обычно. Результат роста. Номер нанесли на ручку ребенка.
— Ты не собираешься отвечать мне?
— Что? Ах да. Что со мной происходит? Хорошо, я скажу тебе, Мириам. Несколько минут назад генерал Добкин и мистер Берг чуть не поставили меня к стенке. — Он поднял руку, останавливая Мириам, затем продолжал: — Пойми меня правильно. Я на них не сержусь. Я согласен с мыслью, которая привела их к такому выводу. Только не согласен с ними в выборе жертвы. Знаешь, они воспринимают происходящее гораздо четче, чем все остальные. Знают, что следует делать в таких обстоятельствах. Могу заверить тебя, Мириам, что, если эта ситуация продлится еще сорок восемь часов, все вы станете требовать казни тех, кто ворует запасы продовольствия, симулянтов, предателей и тех, кто засыпает на посту. Но мы не можем позволить себе роскошь дожидаться консенсуса. То, что сегодня кажется тебе грубостью, завтра будет казаться снисходительностью.
Она отерла слезу и покачала головой:
— У тебя совсем нет веры в человечество. Большинство из нас совсем не такие. Я скорее умру, чем проголосую за чью-нибудь казнь.
— Ты умрешь, если будешь придерживаться такой позиции. И мне непонятно, как может придерживаться таких взглядов человек, видевший то, что видела ты.
— Я сказала, люди в большинстве своем хорошие. А отыскать несколько фашистов можно везде и всегда.
— На самом деле ты имеешь в виду, что во всех нас есть немного от фашистов. И эта часть тебя станет доминировать, когда дело обернется плохо. Я же призываю эту часть себя, чтобы выжить. Призываю сознательно и по своей воле. Зверя. Темную сторону. — Он посмотрел на Мириам. Та была бледна. — Знаешь, для женщины, проводящей так много времени с генералом ВВС, ты удивительно миролюбива...
Она бросила на него быстрый взгляд. Краска окрасила бледные щеки.
— Ты...
Мириам повернулась и быстро пошла прочь.
16
Хоснер сидел с Брином и Наоми Хабер на их огневой позиции. Посматривал вниз на восточный склон, покуривал сигарету и разговаривал с молодыми людьми.
— Ты научил ее пользоваться оптическим прицелом и стрелять из винтовки?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72