Интересно, воздух здесь такой, что делает из человека святого, или человек сам должен для этого что-то сделать?
– Спроси лучше тетю.
– Спрашивала. Она говорит, просто молиться и поститься – еще недостаточно, но если ты действительно смиренен и чист сердцем, на тебя может вдруг, без предупреждения, снизойти божья благодать. Я чиста сердцем, папа?
– Сомневаюсь.
Я услышал, что к замку подъехала машина; Мари-Ноэль подбежала к окну и высунула голову.
– Дядя Поль, – сказала она. – Для него у тебя самый маленький подарок. Не хотела бы я быть на его месте. Но мужчины умеют скрывать свои чувства.
Мы, как заговорщики, спустились вниз, в столовую, где я еще не был, – длинная узкая комната налево от входа с окнами на террасу, – и я, схитрив, попросил девочку разложить подарки, что она сделала с явным удовольствием, забыв прежние сомнения. Во главе стола было, очевидно, мое место, так как оно осталось без подарка, а напротив, к моему удивлению, оказалось место Бланш, а не Франсуазы, как я думал; подарок Рене девочка положила рядом со мной, сверточек, предназначенный Полю, – рядом с Бланш, а свою книжку – с другой стороны от меня. Я пытался разгадать эту головоломку, но тут в столовую вошел Гастон, уже не в полосатой куртке, а во фраке, за ним – розовощекая Жермен и еще одна горничная, которую я раньше не видел, но, судя по полноте и кудрявым, как у барашка, волосам, она была дочерью женщины, стиравшей белье у рва.
– Можете себе представить, Гастон, – сказала Мари-Ноэль, – папа привез всем подарки, даже тете Бланш. Это не потому, что у нас какой-нибудь праздник, просто в знак того, что папа ценит нас всех по заслугам.
Я заметил, как Гастон кинул на меня быстрый взгляд, и спросил себя, что в этом необычного – привезти из поездки подарки. Может быть, ему пришло в голову, что, покупая их, я был пьян? Спустя минуту он распахнул двойные двери в конце столовой, ведущие, как оказалось, в библиотеку, и объявил:
"Госпоже графине подано!". Небольшая группа, открывшаяся моим глазам, могла сойти с жанровой картины, написанной в чопорной манере XVIII века. Франсуаза и Рене сидели поодаль друг от друга в высоких жестких креслах, одна – с книгой, другая – с вышиванием. Поль облокотился на спинку кресла своей жены, высокая темная фигура Бланш вырисовывалась на фоне задней двери. Все подняли головы, когда в комнату вошли мы с Мари-Ноэль.
– Папа приготовил вам сюрприз, – крикнула девочка, – но я не скажу какой.
Я подумал: будь сейчас на моем месте настоящий Жан де Ге, смог бы он увидеть их моими глазами или родственная связь – ведь это была его семья, он составлял с нею единое целое – притупила бы остроту восприятия, и их красноречивые позы ни о чем не говорили бы ему, казались бы естественными, проистекали бы из их прошлого и настоящего, известного ему, как никому иному. Я, чужак, был зрителем в театре, но в каком-то смысле я был также и режиссер: обстоятельства вынуждали их подчиняться мне, их поступки зависели от моих. Я был Мерлин, Просперо, а Мари-Ноэль – Ариэль, исполняющий мои приказания, посредник между двумя различными мирами. Я сразу же увидел страх на лицах Франсуазы и Рене, но выраженный в разной степени и, безусловно, вызванный разными причинами. На первом отразились неуверенность, боязнь, как бы ей не причинили боль. На втором, настороженном и подозрительном, было видно не столько опасение, сколько недоверие. Поль, не скрывая неприязни, кинул на меня косой, враждебный взгляд. Бланш, стоявшая у двери, не проявила вообще никакого интереса. Но я заметил, что она вся напряглась и посмотрела мимо меня на Мари-Ноэль.
– Что это, Жан? – спросила Франсуаза, поднимаясь с места.
– Ничего особенного, – сказал я. – Мари-Ноэль любит все окутывать тайной. Просто я привез вам по подарочку, и мы с ней положили их в столовой у ваших приборов.
Напряжение ослабло. Рене перевела дыхание. Поль пожал плечами.
Франсуаза улыбнулась, дотронувшись до медальона, приколотого к кофточке.
– Боюсь, ты истратил в Париже слишком много денег, – сказала она. – Если ты и дальше будешь дарить мне такие подарки, у нас ничего не останется.
Она прошла в столовую, остальные за ней. Я сделал вид, будто завязываю шнурок, чтобы все остальные сели и я мог убедиться, что мое место действительно во главе стола. Так оно и оказалось, и я тоже сел. Наступила тишина в то время, как Бланш читала молитву, а мы сидели, склонив головы над тарелками. Я заметил, что Мари-Ноэль, как зачарованная, смотрит в конец комнаты на Бланш, а та не сводит взгляда со свертка возле салфетки. На ее обычно неподвижном лице изумление боролось с гадливостью и ужасом, словно перед ней была живая змея. Затем губы ее сжались, она овладела собой и, не глядя больше на подарок, взяла салфетку и положила себе на колени.
– Вы разве не развернете пакет? – спросила Мари-Ноэль.
Бланш не ответила. Она отломила кусок хлеба, лежавшего у ее тарелки, и тут я увидел, что все остальные глядят на меня так, точно произошло нечто небывалое. Может быть, что-нибудь – то, как я сел за стол, как держался, какой-нибудь невольный жест – наконец выдало меня и они догадались, что я обманщик?
– В чем дело? – сказал я. – Почему вы все на меня уставились?
Девочка, мой домашний ангел-хранитель, снова выручила меня:
– Все удивляются, что ты подарил подарок тете Бланш.
Вот оно что! Я вышел из образа. Но уличен пока не был.
– Вы же сами знаете, что я люблю тратить деньги, – громко сказал я, вспомнив слова Жана де Ге в бистро в Ле-Мане и подумав о том, как тщательно он выбирал подарки, чтобы они пришлись по вкусу тем, кому он их купил, добавил:
– Надеюсь, я привез каждому то, в чем он больше всего нуждается.
Это входит в мою систему.
– Знаете, – сказала Мари-Ноэль, – папа подарил мне "Маленький цветочек" – житие святой Терезы из Лизье. А я хотела иметь эту книжку больше всего на свете. Навряд ли папа подарил тете Бланш житие святой Терезы из Авила. Я щупала пакет, там не книга, он не той формы.
– Может быть, ты перестанешь болтать, – сказал я, – и начнешь есть.
Развернуть подарки можно и попозже.
– Лично я хотел бы получить один-единственный подарок, – сказал Поль, – возобновленный контракт с Корвале, ну и неплохо бы еще в придачу чек на десять миллионов франков. Тебе случайно не удалось выполнить мое желание?
– Я бы сказал, что твой подарок тоже не той формы, – ответил я, – и я терпеть не могу говорить о делах во время еды. Однако охотно поеду с тобой после ленча на фабрику.
Ощущение собственной мощи было безграничным. Я ничего не знал ни о делах Жана де Ге, ни о контракте, но чувствовал, что сумел их провести, обман удался, так как все с аппетитом принялись за еду. Моя уверенность в себе росла с каждой минутой, и я кивнул Гастону, чтобы он налил мне вина. Я вспомнил, с каким успехом рассказывал матери о поездке в Париж, о театрах и встрече со старыми друзьями, и решил повторить свой рассказ; и точно так же, как вчера я получил от нее немало полезных сведений, сегодня мне удавалось то тут, то там ухватиться за путеводную нить. Постепенно я узнал, что во время войны Жан де Ге участвовал в движении Сопротивления, а Поль был в плену, что Жан де Ге и Франсуаза встретились и поженились сразу же после Освобождения. Отдельные обрывки фамильной истории мелькали передо мной, никак не связанные между собой. Факты, собранные по мелочам, еще надо было на досуге рассортировать и просеять, я все еще не имел понятия, что связывает между собой Жана де Ге, Поля и Рене, знал лишь, что эти двое – муж и жена и что Поль, по всей видимости, управляет или помогает управлять принадлежащей семье стекольной фабрикой. У Бланш ни в цвете волос и глаз, ни в чертах лица не было ничего общего с матерью, братом и племянницей, так поразительно похожими друг на друга, а Рене и Поль, оба смуглые и черноволосые, вполне могли бы сойти за родственников, не будь мне известно, что это не так.
Бланш почти не участвовала в разговоре и ни разу за время еды не обратилась ко мне; помогала мне больше всех, как это ни странно, Франсуаза – главный источник моей информации. Жалобные нотки исчезли из ее голоса, она казалась счастливой, даже веселой, и я догадывался, что причиной тому был медальон, к которому она то и дело прикасалась. Я полагал, что Рене полностью завладеет разговором, но она сидела хмурая и почти не раскрывала рта, а когда Франсуаза спросила, как ее мигрень, коротко ответила, что лучше ей не стало.
– Почему ты не примешь чего-нибудь? – раздраженно спросил Поль. – Без сомнения, какое-нибудь лекарство против нее есть. Я думал, доктор Лебрен дал тебе таблетки.
– Ты сам прекрасно знаешь, что они мне не помогают, – сказала Рене.
– Лучше лягу днем и попробую уснуть, у меня была ужасная ночь.
– Может быть, тетя Рене заразилась корью? – вступила в разговор Мари-Ноэль. – Говорят, она начинается с головной боли. Но для тети Рене это не страшно, ведь она не собирается рожать ребеночка.
Не очень удачное замечание. Рене вспыхнула и бросила на племянницу злобный взгляд, а Франсуаза, с неодобрением посмотрев на дочь, находчиво, пожалуй, даже слишком, перевела разговор, спросив Поля, как себя чувствует рабочий, который обжег руку в плавильной печи.
– Если бы деньги, которые идут на пособия по болезни, шли в дело, нам легче было бы без страха смотреть в будущее, – сказал Поль. – А теперь рабочие пользуются любым предлогом, чтобы бить баклуши, зная, что спокойно проживут на наш счет. Когда был жив отец, все было по-другому.
– Наш отец был человек умный и честный, – неожиданно произнесла Бланш. – Чего, к сожалению, нельзя сказать о его сыновьях.
"Молодец, Бланш", – подумал я, глядя на нее с удивлением. Поль, выдвинув челюсть и покраснев так же густо, как жена, проговорил быстро:
– Ты хочешь сказать, что я кого-нибудь обманываю?
– Нет, – сказала Бланш, – ты сам обманываешься.
– О, пожалуйста, – утомленно произнесла Франсуаза, – неужели обязательно все это обсуждать за столом… Я думала, мы хоть раз в жизни забудем про дела.
– Моя дорогая Франсуаза, – сказал Поль, – если бы Жан соизволил вложить в фабрику хотя бы четверть того, что он тратит на дурацкие побрякушки, вроде той броши, что приколота у вас на груди, нам вообще не пришлось бы обсуждать дела. Никто бы ни на что не пенял. И меньше всех я.
– Вы прекрасно знаете, что это первый подарок за много месяцев, – сказала Франсуаза.
– Допустим. Но, возможно, другим повезло больше, чем вам.
– Каким другим?
– Этого я вам не скажу. Разъезжает по свету у нас один Жан. Я остаюсь дома. Привилегия младшего брата.
Достаточно злобный выпад, но наконец я получил последнее, недостающее, звено. Поль – тоже де Ге, cadet. И, судя по его поведению, примириться он с этим не может. Мозаичная картина больше не была загадкой, все стало на свои места. Вот только вряд ли Рене будет очень удобной невесткой.
– Если вы хотите намекнуть, – сказала Франсуаза, – что Жан выкидывает деньги на других женщин…
– Ну да, – вклинилась в разговор Мари-Ноэль, – ведь папа купил подарки для тети Бланш и тети Рене, и мне очень хочется узнать, что он им привез.
– Ты успокоишься наконец? – сказала Франсуаза, поворачиваясь к ней.
– Или выставить тебя из-за стола?
Мы уже прикончили телятину и овощи и приступили к фруктам и сыру. Я почувствовал, что пора разрядить атмосферу.
– Может быть, откроем подарки? – весело сказал я. – Я согласен с Франсуазой, давайте забудем о семейных делах. Начинай, Рене, пусть подарок прогонит твою мигрень.
Мари-Ноэль попросила у меня разрешения выйти из-за стола и, подбежав к Рене, стала рядом. Та нехотя развязала ленточку. Отложила в сторону узорчатую обертку и несколько слоев папиросной бумаги. Мелькнул кусочек кружева, Рене приостановилась и торопливо сказала:
– Разверну дальше наверху. Боюсь испачкать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
– Спроси лучше тетю.
– Спрашивала. Она говорит, просто молиться и поститься – еще недостаточно, но если ты действительно смиренен и чист сердцем, на тебя может вдруг, без предупреждения, снизойти божья благодать. Я чиста сердцем, папа?
– Сомневаюсь.
Я услышал, что к замку подъехала машина; Мари-Ноэль подбежала к окну и высунула голову.
– Дядя Поль, – сказала она. – Для него у тебя самый маленький подарок. Не хотела бы я быть на его месте. Но мужчины умеют скрывать свои чувства.
Мы, как заговорщики, спустились вниз, в столовую, где я еще не был, – длинная узкая комната налево от входа с окнами на террасу, – и я, схитрив, попросил девочку разложить подарки, что она сделала с явным удовольствием, забыв прежние сомнения. Во главе стола было, очевидно, мое место, так как оно осталось без подарка, а напротив, к моему удивлению, оказалось место Бланш, а не Франсуазы, как я думал; подарок Рене девочка положила рядом со мной, сверточек, предназначенный Полю, – рядом с Бланш, а свою книжку – с другой стороны от меня. Я пытался разгадать эту головоломку, но тут в столовую вошел Гастон, уже не в полосатой куртке, а во фраке, за ним – розовощекая Жермен и еще одна горничная, которую я раньше не видел, но, судя по полноте и кудрявым, как у барашка, волосам, она была дочерью женщины, стиравшей белье у рва.
– Можете себе представить, Гастон, – сказала Мари-Ноэль, – папа привез всем подарки, даже тете Бланш. Это не потому, что у нас какой-нибудь праздник, просто в знак того, что папа ценит нас всех по заслугам.
Я заметил, как Гастон кинул на меня быстрый взгляд, и спросил себя, что в этом необычного – привезти из поездки подарки. Может быть, ему пришло в голову, что, покупая их, я был пьян? Спустя минуту он распахнул двойные двери в конце столовой, ведущие, как оказалось, в библиотеку, и объявил:
"Госпоже графине подано!". Небольшая группа, открывшаяся моим глазам, могла сойти с жанровой картины, написанной в чопорной манере XVIII века. Франсуаза и Рене сидели поодаль друг от друга в высоких жестких креслах, одна – с книгой, другая – с вышиванием. Поль облокотился на спинку кресла своей жены, высокая темная фигура Бланш вырисовывалась на фоне задней двери. Все подняли головы, когда в комнату вошли мы с Мари-Ноэль.
– Папа приготовил вам сюрприз, – крикнула девочка, – но я не скажу какой.
Я подумал: будь сейчас на моем месте настоящий Жан де Ге, смог бы он увидеть их моими глазами или родственная связь – ведь это была его семья, он составлял с нею единое целое – притупила бы остроту восприятия, и их красноречивые позы ни о чем не говорили бы ему, казались бы естественными, проистекали бы из их прошлого и настоящего, известного ему, как никому иному. Я, чужак, был зрителем в театре, но в каком-то смысле я был также и режиссер: обстоятельства вынуждали их подчиняться мне, их поступки зависели от моих. Я был Мерлин, Просперо, а Мари-Ноэль – Ариэль, исполняющий мои приказания, посредник между двумя различными мирами. Я сразу же увидел страх на лицах Франсуазы и Рене, но выраженный в разной степени и, безусловно, вызванный разными причинами. На первом отразились неуверенность, боязнь, как бы ей не причинили боль. На втором, настороженном и подозрительном, было видно не столько опасение, сколько недоверие. Поль, не скрывая неприязни, кинул на меня косой, враждебный взгляд. Бланш, стоявшая у двери, не проявила вообще никакого интереса. Но я заметил, что она вся напряглась и посмотрела мимо меня на Мари-Ноэль.
– Что это, Жан? – спросила Франсуаза, поднимаясь с места.
– Ничего особенного, – сказал я. – Мари-Ноэль любит все окутывать тайной. Просто я привез вам по подарочку, и мы с ней положили их в столовой у ваших приборов.
Напряжение ослабло. Рене перевела дыхание. Поль пожал плечами.
Франсуаза улыбнулась, дотронувшись до медальона, приколотого к кофточке.
– Боюсь, ты истратил в Париже слишком много денег, – сказала она. – Если ты и дальше будешь дарить мне такие подарки, у нас ничего не останется.
Она прошла в столовую, остальные за ней. Я сделал вид, будто завязываю шнурок, чтобы все остальные сели и я мог убедиться, что мое место действительно во главе стола. Так оно и оказалось, и я тоже сел. Наступила тишина в то время, как Бланш читала молитву, а мы сидели, склонив головы над тарелками. Я заметил, что Мари-Ноэль, как зачарованная, смотрит в конец комнаты на Бланш, а та не сводит взгляда со свертка возле салфетки. На ее обычно неподвижном лице изумление боролось с гадливостью и ужасом, словно перед ней была живая змея. Затем губы ее сжались, она овладела собой и, не глядя больше на подарок, взяла салфетку и положила себе на колени.
– Вы разве не развернете пакет? – спросила Мари-Ноэль.
Бланш не ответила. Она отломила кусок хлеба, лежавшего у ее тарелки, и тут я увидел, что все остальные глядят на меня так, точно произошло нечто небывалое. Может быть, что-нибудь – то, как я сел за стол, как держался, какой-нибудь невольный жест – наконец выдало меня и они догадались, что я обманщик?
– В чем дело? – сказал я. – Почему вы все на меня уставились?
Девочка, мой домашний ангел-хранитель, снова выручила меня:
– Все удивляются, что ты подарил подарок тете Бланш.
Вот оно что! Я вышел из образа. Но уличен пока не был.
– Вы же сами знаете, что я люблю тратить деньги, – громко сказал я, вспомнив слова Жана де Ге в бистро в Ле-Мане и подумав о том, как тщательно он выбирал подарки, чтобы они пришлись по вкусу тем, кому он их купил, добавил:
– Надеюсь, я привез каждому то, в чем он больше всего нуждается.
Это входит в мою систему.
– Знаете, – сказала Мари-Ноэль, – папа подарил мне "Маленький цветочек" – житие святой Терезы из Лизье. А я хотела иметь эту книжку больше всего на свете. Навряд ли папа подарил тете Бланш житие святой Терезы из Авила. Я щупала пакет, там не книга, он не той формы.
– Может быть, ты перестанешь болтать, – сказал я, – и начнешь есть.
Развернуть подарки можно и попозже.
– Лично я хотел бы получить один-единственный подарок, – сказал Поль, – возобновленный контракт с Корвале, ну и неплохо бы еще в придачу чек на десять миллионов франков. Тебе случайно не удалось выполнить мое желание?
– Я бы сказал, что твой подарок тоже не той формы, – ответил я, – и я терпеть не могу говорить о делах во время еды. Однако охотно поеду с тобой после ленча на фабрику.
Ощущение собственной мощи было безграничным. Я ничего не знал ни о делах Жана де Ге, ни о контракте, но чувствовал, что сумел их провести, обман удался, так как все с аппетитом принялись за еду. Моя уверенность в себе росла с каждой минутой, и я кивнул Гастону, чтобы он налил мне вина. Я вспомнил, с каким успехом рассказывал матери о поездке в Париж, о театрах и встрече со старыми друзьями, и решил повторить свой рассказ; и точно так же, как вчера я получил от нее немало полезных сведений, сегодня мне удавалось то тут, то там ухватиться за путеводную нить. Постепенно я узнал, что во время войны Жан де Ге участвовал в движении Сопротивления, а Поль был в плену, что Жан де Ге и Франсуаза встретились и поженились сразу же после Освобождения. Отдельные обрывки фамильной истории мелькали передо мной, никак не связанные между собой. Факты, собранные по мелочам, еще надо было на досуге рассортировать и просеять, я все еще не имел понятия, что связывает между собой Жана де Ге, Поля и Рене, знал лишь, что эти двое – муж и жена и что Поль, по всей видимости, управляет или помогает управлять принадлежащей семье стекольной фабрикой. У Бланш ни в цвете волос и глаз, ни в чертах лица не было ничего общего с матерью, братом и племянницей, так поразительно похожими друг на друга, а Рене и Поль, оба смуглые и черноволосые, вполне могли бы сойти за родственников, не будь мне известно, что это не так.
Бланш почти не участвовала в разговоре и ни разу за время еды не обратилась ко мне; помогала мне больше всех, как это ни странно, Франсуаза – главный источник моей информации. Жалобные нотки исчезли из ее голоса, она казалась счастливой, даже веселой, и я догадывался, что причиной тому был медальон, к которому она то и дело прикасалась. Я полагал, что Рене полностью завладеет разговором, но она сидела хмурая и почти не раскрывала рта, а когда Франсуаза спросила, как ее мигрень, коротко ответила, что лучше ей не стало.
– Почему ты не примешь чего-нибудь? – раздраженно спросил Поль. – Без сомнения, какое-нибудь лекарство против нее есть. Я думал, доктор Лебрен дал тебе таблетки.
– Ты сам прекрасно знаешь, что они мне не помогают, – сказала Рене.
– Лучше лягу днем и попробую уснуть, у меня была ужасная ночь.
– Может быть, тетя Рене заразилась корью? – вступила в разговор Мари-Ноэль. – Говорят, она начинается с головной боли. Но для тети Рене это не страшно, ведь она не собирается рожать ребеночка.
Не очень удачное замечание. Рене вспыхнула и бросила на племянницу злобный взгляд, а Франсуаза, с неодобрением посмотрев на дочь, находчиво, пожалуй, даже слишком, перевела разговор, спросив Поля, как себя чувствует рабочий, который обжег руку в плавильной печи.
– Если бы деньги, которые идут на пособия по болезни, шли в дело, нам легче было бы без страха смотреть в будущее, – сказал Поль. – А теперь рабочие пользуются любым предлогом, чтобы бить баклуши, зная, что спокойно проживут на наш счет. Когда был жив отец, все было по-другому.
– Наш отец был человек умный и честный, – неожиданно произнесла Бланш. – Чего, к сожалению, нельзя сказать о его сыновьях.
"Молодец, Бланш", – подумал я, глядя на нее с удивлением. Поль, выдвинув челюсть и покраснев так же густо, как жена, проговорил быстро:
– Ты хочешь сказать, что я кого-нибудь обманываю?
– Нет, – сказала Бланш, – ты сам обманываешься.
– О, пожалуйста, – утомленно произнесла Франсуаза, – неужели обязательно все это обсуждать за столом… Я думала, мы хоть раз в жизни забудем про дела.
– Моя дорогая Франсуаза, – сказал Поль, – если бы Жан соизволил вложить в фабрику хотя бы четверть того, что он тратит на дурацкие побрякушки, вроде той броши, что приколота у вас на груди, нам вообще не пришлось бы обсуждать дела. Никто бы ни на что не пенял. И меньше всех я.
– Вы прекрасно знаете, что это первый подарок за много месяцев, – сказала Франсуаза.
– Допустим. Но, возможно, другим повезло больше, чем вам.
– Каким другим?
– Этого я вам не скажу. Разъезжает по свету у нас один Жан. Я остаюсь дома. Привилегия младшего брата.
Достаточно злобный выпад, но наконец я получил последнее, недостающее, звено. Поль – тоже де Ге, cadet. И, судя по его поведению, примириться он с этим не может. Мозаичная картина больше не была загадкой, все стало на свои места. Вот только вряд ли Рене будет очень удобной невесткой.
– Если вы хотите намекнуть, – сказала Франсуаза, – что Жан выкидывает деньги на других женщин…
– Ну да, – вклинилась в разговор Мари-Ноэль, – ведь папа купил подарки для тети Бланш и тети Рене, и мне очень хочется узнать, что он им привез.
– Ты успокоишься наконец? – сказала Франсуаза, поворачиваясь к ней.
– Или выставить тебя из-за стола?
Мы уже прикончили телятину и овощи и приступили к фруктам и сыру. Я почувствовал, что пора разрядить атмосферу.
– Может быть, откроем подарки? – весело сказал я. – Я согласен с Франсуазой, давайте забудем о семейных делах. Начинай, Рене, пусть подарок прогонит твою мигрень.
Мари-Ноэль попросила у меня разрешения выйти из-за стола и, подбежав к Рене, стала рядом. Та нехотя развязала ленточку. Отложила в сторону узорчатую обертку и несколько слоев папиросной бумаги. Мелькнул кусочек кружева, Рене приостановилась и торопливо сказала:
– Разверну дальше наверху. Боюсь испачкать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58