Тише… вы ее разбудили. Что теперь делать?
Однако виновата была сама Жюли. Ее громкий, негодующий голос заставил Цезаря залаять, а его лай поднял Мари-Ноэль. Ее глаза вдруг открылись и с живым любопытством уставились на нас из-под груды одеял. Она приподнялась, села прямо, переводя выжидательный взгляд с одного лица на другое.
– Мне снился ужасный, гадкий сон, – сказала она.
Бланш тут же склонилась над девочкой и, словно защищая, обвила руками.
– Все хорошо, cherie, – сказала она. – Ты в безопасности, ты со мной. Я увезу тебя туда, где тебя поймут, где о тебе позаботятся. Не бойся, тот ужас, что ты испытала в колодце, никогда больше не повторится.
Мари-Ноэль спокойно посмотрела на нас.
– Там не было ничего ужасного, и я не испугалась, – ответила она. – Жермена говорит, что в нем водятся привидения, но я не видела ни одного.
Verrerie – хорошее место. Замок – вот где полно привидений.
Цезарь, успокоенный звуком ее голоса, снова улегся у ее ног. Мари-Ноэль погладила его по голове.
– Он голоден, и я тоже. Можно мы пойдем к мадам Ив и возьмем у нее хлеба?
В другом конце дома, в конторе, вдруг зазвонил телефон. Неожиданный в такое время звонок резко вернул нас к действительности. Жюли направилась к дверям. Я открыл их. Бланш поднялась с колен. Встретившись с настоящим, мы все трое действовали механически, безотчетно. Встревоженной казалась только Мари-Ноэль.
– Надеюсь, это не начало, – сказала она.
– Начало чего? – спросил я.
– Начало моего гадкого сна. – Сбросив одеяла, она потянулась, отряхнула пальто от пыли и взяла меня за руку. – Святая Дева тревожится из-за нас, – добавила она. – Она сказала мне, что бабушка желает маман смерти. И во сне я тоже хотела, чтобы она умерла. И ты хотел. Мы все были виноваты. Ведь это грешно. Нельзя ли сделать что-нибудь, чтобы этот сон не сбылся?
Звонки вдруг прекратились, – должно быть, пришел Жак, – и в открытую дверь через все пустые комнаты до меня долетел его приглушенный голос.
Ничего не говоря, Жюли прошла мимо меня в кухню; через минуту голос Жака смолкнул, затем послышался их негромкий разговор: Жак и Жюли что-то обсуждали, и Жюли снова появилась в кухонных дверях. Постояла немного неподвижно и молча поманила меня. Я выпустил руку Мари-Ноэль и подошел к ней.
– Это Шарлотта, – сказала Жюли. – Спрашивала месье Поля. Я сказала ей, что тут вы и мадемуазель Бланш. Она просит вас как можно скорей вернуться в замок. Произошел несчастный случай. Она говорит, чтобы вы не брали Мари-Ноэль.
На этот раз интуиция меня не подвела. Жюли опустила глаза. Я оглянулся через плечо: Мари-Ноэль, стоя на коленях, вынимала из карманов крошечные стеклянные флаконы и располагала их ряд за рядом на пыльном полу. Впереди она поставила миниатюрный замок с отломанными башнями и тут заметила, что у нее поранены руки. Повернув их кверху ладонями, девочка сказала Бланш:
– Я, должно быть, порезалась. Не знаю как. Порезы сами заживут или руки придется бинтовать, как папе?
Глава 20
Неведомая беда вместо того, чтобы объединить сестру и брата, еще сильней нас разобщила. Пока рабочий по имени Эрнест вез нас в грузовике обратно в замок, ни Бланш ни разу не обратилась ко мне, ни я к ней.
Многолетнее ожесточение нависло над нами плотной, непроницаемой пеленой.
В замке было пусто. Все его обитатели ушли на поиски Мари-Ноэль.
Встретили нас лишь истерически причитающая Шарлотта, женщина, которая доила коров, визгливо вопившая что-то мне прямо в ухо, и кухарка, которую я еще ни разу не видел, но знал, что она – жена Гастона. Когда мы вошли в холл, она появилась из кухни – растрепанная, в глазах ужас – и сказала:
– Карету "скорой помощи" прислали из Виллара. Я не знала, куда еще звонить.
Только сейчас я понял, что Эрнест, которого Жюли послала на грузовике в Сен-Жиль, так как телефон не отвечал, встретил Бланш, когда она шла из церкви, и она тут же, не заезжая в замок, отправилась с ним на фабрику.
Всякое чувство времени исчезло. Я не знал, сколько я пробыл в лесу.
День, сдвинувшийся со своей точки в тот миг, когда Франсуаза заколотила в мою дверь, крича, что Мари-Ноэль исчезла, тек вперед без часов и минут, и, переводя взгляд с зияющего окна спальни на истоптанную траву во рву внизу, я не мог сказать, полдень сейчас или ранний вечер. Мари-Ноэль, спящая на полу под одеялами, ушла в далекое прошлое, в другую эру. Все было зыбко. Знал я лишь одно: неожиданное несчастье обрушилось на замок, когда он был пуст.
Скрюченный палец женщины, доившей коров, тыкал в островок травы; поворачиваясь то к Бланш, то ко мне, она повторяла пронзительным голосом какие-то нечленораздельные слова, из которых я понял лишь пять: "Я видела, как она упала… Я видела, как она упала". Указывающий вниз палец, поднятые вверх глаза, внезапный мах руки, рисующей, как падало на землю тело, были наглядны до ужаса – – ведовское действо, и Шарлотта, хватающая за рукав и всхлипывающая: "Она еще дышала, мадемуазель, я поднесла зеркальце к ее губам", – казалось, подыгрывала ей в этой чудовищной пьесе.
Мы снова пустились в тягостный путь: подъездная дорожка, ворота, аллея, и вот мы уже на дороге в Виллар – мчимся по пятам кареты "скорой помощи", которая обогнала нас на какие-то двадцать минут. И по-прежнему, несмотря на то, что дурное предчувствие переросло в уверенность, единственным звеном, связующим нас с Бланш, был Эрнест, который вел грузовик.
– Я была в церкви, – сказала Бланш. – Я была в церкви, я молилась, когда это произошло.
– Я не заметил никаких карет "скорой помощи", мадемуазель, – сказал Эрнест. – Должно быть, вы вышли из церкви и увидели мой грузовик еще до того, как она появилась.
– Мне следовало вернуться в замок, – сказала Бланш. – Мне следовало вернуться и сказать, что девочка в безопасности. Я еще могла успеть.
Прошло несколько минут, и – так всегда бывает, когда произойдет несчастье, – она принялась безнадежно перечислять все предшествующие события, чтобы найти, как можно было бы его предотвратить.
– И зачем только надо было всем участвовать в поисках? Если бы кто-нибудь из нас остался в замке, этого не случилось бы.
И наконец:
– Больница в Вилларе может быть не оснащена для таких случаев. Надо было везти ее прямо в Ле-Ман.
Направо, налево, снова направо, прямо – дорога в Виллар настолько вошла в мою жизнь, что я знал здесь каждый изгиб и поворот. Вот перекресток, где вчера вечером у Гастона занесло машину, здесь лужа, сверкавшая золотом сегодня утром. Виллар, чисто вымытый, сияющий под солнцем в шесть часов утра, сейчас был полон шума и пыли. Рабочие бурили боковую дорогу, машины были припаркованы одна за другой, и здание больницы, которое я не заметил, когда мы с Мари-Ноэль гуляли по рыночной площади, из-за моих собственных страхов показалось мне огромным и уродливым и сразу бросилось в глаза.
Бланш, не я, первая вошла в дверь. Бланш, не я, первая заговорила с молодым человеком в белом халате, стоявшим в коридоре. И та же Бланш толкнула меня в голую, безликую комнату ожидания, а сама пошла следом за ним и исчезла за дверью в противоположной стене. Сестра, которая вернулась вместе с ней, была спокойна, бесстрастна, обучена, как все медицинские сестры мира, соприкасаться с чужим несчастьем, и язык ее был из штампов – такие выражения можно встретить во фразеологическом словаре любой страны.
– Трудно сказать, насколько серьезны поражения. Доктор осматривает ее, – обронила она, переводя нас из общей комнаты ожидания в другую, поменьше, для частных посетителей.
Бланш не присела, хотя сестра предложила ей кресло. Она подошла к окну и стояла там спиной ко мне. Я думаю, она молилась. Голова ее была опущена, ладони сложены перед грудью. Я стал разглядывать карту района, висевшую в рамке на стене, и увидел, что Виллар находится всего в двадцати километрах от Мортаня, а от Мортаня проселочная дорога ведет прямо к монастырю траппистов. На столе лежал большой календарь. Завтра будет ровно неделя со дня моего приезда в Ле-Ман… Ровно неделя… Все, что я сказал, все, что сделал за эту неделю, приблизило семью де Ге к беде и горю. Моя ответственность, моя вина. Жан де Ге, смеявшийся, глядя в зеркало в номере отеля, предоставил мне решать его проблемы на мой страх и риск. И теперь, глядя назад, я видел, что каждый мой шаг, совершенный за последние дни, причинял страдания и вред. Безрассудство, неведенье, обман и слепое тщеславие привели к той минуте, которая истекала сейчас.
– Господин граф?
Вошедший человек, высокий, дородный, несомненно, вызывал доверие у ждущих родственников, но во время войны я перевидал столько врачей, что для меня выражение его лица говорило одно: конец.
– Я – доктор Мотьер. Я хочу вас заверить: делается абсолютно все, что можно сделать. Ранения обширны, и с моей стороны было бы легкомысленно выражать особенно большую надежду. Графиня, естественно, без сознания.
Насколько я понял, никого из вас не было в замке, когда произошло несчастье?
И снова не я, а Бланш ответила ему от имени нас обоих и повторила ту же ненужную историю.
– Окна в замке большие, – сказала Бланш. – Графине нездоровилось.
Должно быть, она подошла к окну, почувствовав дурноту, и слишком его распахнула, и когда высунулась…
Бланш не кончила фразы.
"Естественно, естественно", – механически повторял врач и затем добавил:
– Графиня была одета. По-видимому, она собиралась тоже отправиться на поиски девочки.
Я взглянул на Бланш, но ее глаза были прикованы к врачу.
– Она была в ночной рубашке, когда мы ушли из замка, и лежала в постели. Никому из нас и в голову не могло прийти, что она встанет.
– Мадемуазель, непредвиденные обстоятельства как раз и ведут к несчастным случаям. Простите…
Он отвернулся от нас и вышел в коридор к сестре. Их быстрый разговор почти не был слышен, но до меня долетело несколько слов: "переливание крови" и "Ле-Ман"; по лицу Бланш я понял, что она тоже уловила их.
– Они собираются сделать переливание крови, – проговорила она, – врач сказал, что им пришлют кровь из Ле-Мана.
Бланш смотрела на дверь, и я спросил себя, осознала ли она, что это были первые слова, обращенные к брату за пятнадцать лет. Они прозвучали слишком поздно. Они оказались бесполезны. Его не было здесь.
Доктор снова обернулся к нам:
– Простите меня, месье, и вы, мадемуазель. Подождите, пожалуйста, здесь – сюда никто не зайдет из посторонних. Как только можно будет сказать что-нибудь определенное, я вам сообщу.
Бланш придержала его за рукав.
– Простите, доктор. Я невольно расслышала кое-что из ваших слов, когда вы разговаривали с сестрой. Вы послали в Ле-Ман за кровью?
– Да, мадемуазель.
– Вам не кажется, что мы сэкономим время, если мой брат даст свою кровь? И у него, и у нашего младшего брата Поля, у обоих группа "О" – кровь, которая, если я не ошибаюсь, годится для всех и не представляет опасности.
Какое-то мгновение врач, глядя на меня, колебался. В ужасе от того, что может случиться, – ведь Франсуазу моя кровь не спасет, напротив, – я быстро проговорил:
– Я бы отдал все на свете, чтобы у меня была группа "О". Но это не так.
Бланш, пораженная, взглянула на меня.
– Это не правда. Вы оба – универсальные доноры, и ты, и Поль. Я помню, Поль говорил мне об этом всего несколько месяцев назад.
Я покачал головой.
– Нет, – сказал я, – ты что-то спутала. Поль, возможно, да, я – нет. У меня группа "А". Я ничем не могу помочь.
Доктор махнул рукой.
– Не расстраивайтесь, пожалуйста, – сказал он. – Мы предпочитаем использовать кровь прямо из лаборатории. Задержка будет ничтожной. Все, в чем мы нуждаемся, уже в пути.
Он смолк, с любопытством переводя взгляд с Бланш на меня, и вышел из комнаты.
Несколько мгновений Бланш молчала. Затем тревожное, страдальческое выражение ее лица странно, пугающе изменилось. Она знает, подумал я, наконец-то она знает!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Однако виновата была сама Жюли. Ее громкий, негодующий голос заставил Цезаря залаять, а его лай поднял Мари-Ноэль. Ее глаза вдруг открылись и с живым любопытством уставились на нас из-под груды одеял. Она приподнялась, села прямо, переводя выжидательный взгляд с одного лица на другое.
– Мне снился ужасный, гадкий сон, – сказала она.
Бланш тут же склонилась над девочкой и, словно защищая, обвила руками.
– Все хорошо, cherie, – сказала она. – Ты в безопасности, ты со мной. Я увезу тебя туда, где тебя поймут, где о тебе позаботятся. Не бойся, тот ужас, что ты испытала в колодце, никогда больше не повторится.
Мари-Ноэль спокойно посмотрела на нас.
– Там не было ничего ужасного, и я не испугалась, – ответила она. – Жермена говорит, что в нем водятся привидения, но я не видела ни одного.
Verrerie – хорошее место. Замок – вот где полно привидений.
Цезарь, успокоенный звуком ее голоса, снова улегся у ее ног. Мари-Ноэль погладила его по голове.
– Он голоден, и я тоже. Можно мы пойдем к мадам Ив и возьмем у нее хлеба?
В другом конце дома, в конторе, вдруг зазвонил телефон. Неожиданный в такое время звонок резко вернул нас к действительности. Жюли направилась к дверям. Я открыл их. Бланш поднялась с колен. Встретившись с настоящим, мы все трое действовали механически, безотчетно. Встревоженной казалась только Мари-Ноэль.
– Надеюсь, это не начало, – сказала она.
– Начало чего? – спросил я.
– Начало моего гадкого сна. – Сбросив одеяла, она потянулась, отряхнула пальто от пыли и взяла меня за руку. – Святая Дева тревожится из-за нас, – добавила она. – Она сказала мне, что бабушка желает маман смерти. И во сне я тоже хотела, чтобы она умерла. И ты хотел. Мы все были виноваты. Ведь это грешно. Нельзя ли сделать что-нибудь, чтобы этот сон не сбылся?
Звонки вдруг прекратились, – должно быть, пришел Жак, – и в открытую дверь через все пустые комнаты до меня долетел его приглушенный голос.
Ничего не говоря, Жюли прошла мимо меня в кухню; через минуту голос Жака смолкнул, затем послышался их негромкий разговор: Жак и Жюли что-то обсуждали, и Жюли снова появилась в кухонных дверях. Постояла немного неподвижно и молча поманила меня. Я выпустил руку Мари-Ноэль и подошел к ней.
– Это Шарлотта, – сказала Жюли. – Спрашивала месье Поля. Я сказала ей, что тут вы и мадемуазель Бланш. Она просит вас как можно скорей вернуться в замок. Произошел несчастный случай. Она говорит, чтобы вы не брали Мари-Ноэль.
На этот раз интуиция меня не подвела. Жюли опустила глаза. Я оглянулся через плечо: Мари-Ноэль, стоя на коленях, вынимала из карманов крошечные стеклянные флаконы и располагала их ряд за рядом на пыльном полу. Впереди она поставила миниатюрный замок с отломанными башнями и тут заметила, что у нее поранены руки. Повернув их кверху ладонями, девочка сказала Бланш:
– Я, должно быть, порезалась. Не знаю как. Порезы сами заживут или руки придется бинтовать, как папе?
Глава 20
Неведомая беда вместо того, чтобы объединить сестру и брата, еще сильней нас разобщила. Пока рабочий по имени Эрнест вез нас в грузовике обратно в замок, ни Бланш ни разу не обратилась ко мне, ни я к ней.
Многолетнее ожесточение нависло над нами плотной, непроницаемой пеленой.
В замке было пусто. Все его обитатели ушли на поиски Мари-Ноэль.
Встретили нас лишь истерически причитающая Шарлотта, женщина, которая доила коров, визгливо вопившая что-то мне прямо в ухо, и кухарка, которую я еще ни разу не видел, но знал, что она – жена Гастона. Когда мы вошли в холл, она появилась из кухни – растрепанная, в глазах ужас – и сказала:
– Карету "скорой помощи" прислали из Виллара. Я не знала, куда еще звонить.
Только сейчас я понял, что Эрнест, которого Жюли послала на грузовике в Сен-Жиль, так как телефон не отвечал, встретил Бланш, когда она шла из церкви, и она тут же, не заезжая в замок, отправилась с ним на фабрику.
Всякое чувство времени исчезло. Я не знал, сколько я пробыл в лесу.
День, сдвинувшийся со своей точки в тот миг, когда Франсуаза заколотила в мою дверь, крича, что Мари-Ноэль исчезла, тек вперед без часов и минут, и, переводя взгляд с зияющего окна спальни на истоптанную траву во рву внизу, я не мог сказать, полдень сейчас или ранний вечер. Мари-Ноэль, спящая на полу под одеялами, ушла в далекое прошлое, в другую эру. Все было зыбко. Знал я лишь одно: неожиданное несчастье обрушилось на замок, когда он был пуст.
Скрюченный палец женщины, доившей коров, тыкал в островок травы; поворачиваясь то к Бланш, то ко мне, она повторяла пронзительным голосом какие-то нечленораздельные слова, из которых я понял лишь пять: "Я видела, как она упала… Я видела, как она упала". Указывающий вниз палец, поднятые вверх глаза, внезапный мах руки, рисующей, как падало на землю тело, были наглядны до ужаса – – ведовское действо, и Шарлотта, хватающая за рукав и всхлипывающая: "Она еще дышала, мадемуазель, я поднесла зеркальце к ее губам", – казалось, подыгрывала ей в этой чудовищной пьесе.
Мы снова пустились в тягостный путь: подъездная дорожка, ворота, аллея, и вот мы уже на дороге в Виллар – мчимся по пятам кареты "скорой помощи", которая обогнала нас на какие-то двадцать минут. И по-прежнему, несмотря на то, что дурное предчувствие переросло в уверенность, единственным звеном, связующим нас с Бланш, был Эрнест, который вел грузовик.
– Я была в церкви, – сказала Бланш. – Я была в церкви, я молилась, когда это произошло.
– Я не заметил никаких карет "скорой помощи", мадемуазель, – сказал Эрнест. – Должно быть, вы вышли из церкви и увидели мой грузовик еще до того, как она появилась.
– Мне следовало вернуться в замок, – сказала Бланш. – Мне следовало вернуться и сказать, что девочка в безопасности. Я еще могла успеть.
Прошло несколько минут, и – так всегда бывает, когда произойдет несчастье, – она принялась безнадежно перечислять все предшествующие события, чтобы найти, как можно было бы его предотвратить.
– И зачем только надо было всем участвовать в поисках? Если бы кто-нибудь из нас остался в замке, этого не случилось бы.
И наконец:
– Больница в Вилларе может быть не оснащена для таких случаев. Надо было везти ее прямо в Ле-Ман.
Направо, налево, снова направо, прямо – дорога в Виллар настолько вошла в мою жизнь, что я знал здесь каждый изгиб и поворот. Вот перекресток, где вчера вечером у Гастона занесло машину, здесь лужа, сверкавшая золотом сегодня утром. Виллар, чисто вымытый, сияющий под солнцем в шесть часов утра, сейчас был полон шума и пыли. Рабочие бурили боковую дорогу, машины были припаркованы одна за другой, и здание больницы, которое я не заметил, когда мы с Мари-Ноэль гуляли по рыночной площади, из-за моих собственных страхов показалось мне огромным и уродливым и сразу бросилось в глаза.
Бланш, не я, первая вошла в дверь. Бланш, не я, первая заговорила с молодым человеком в белом халате, стоявшим в коридоре. И та же Бланш толкнула меня в голую, безликую комнату ожидания, а сама пошла следом за ним и исчезла за дверью в противоположной стене. Сестра, которая вернулась вместе с ней, была спокойна, бесстрастна, обучена, как все медицинские сестры мира, соприкасаться с чужим несчастьем, и язык ее был из штампов – такие выражения можно встретить во фразеологическом словаре любой страны.
– Трудно сказать, насколько серьезны поражения. Доктор осматривает ее, – обронила она, переводя нас из общей комнаты ожидания в другую, поменьше, для частных посетителей.
Бланш не присела, хотя сестра предложила ей кресло. Она подошла к окну и стояла там спиной ко мне. Я думаю, она молилась. Голова ее была опущена, ладони сложены перед грудью. Я стал разглядывать карту района, висевшую в рамке на стене, и увидел, что Виллар находится всего в двадцати километрах от Мортаня, а от Мортаня проселочная дорога ведет прямо к монастырю траппистов. На столе лежал большой календарь. Завтра будет ровно неделя со дня моего приезда в Ле-Ман… Ровно неделя… Все, что я сказал, все, что сделал за эту неделю, приблизило семью де Ге к беде и горю. Моя ответственность, моя вина. Жан де Ге, смеявшийся, глядя в зеркало в номере отеля, предоставил мне решать его проблемы на мой страх и риск. И теперь, глядя назад, я видел, что каждый мой шаг, совершенный за последние дни, причинял страдания и вред. Безрассудство, неведенье, обман и слепое тщеславие привели к той минуте, которая истекала сейчас.
– Господин граф?
Вошедший человек, высокий, дородный, несомненно, вызывал доверие у ждущих родственников, но во время войны я перевидал столько врачей, что для меня выражение его лица говорило одно: конец.
– Я – доктор Мотьер. Я хочу вас заверить: делается абсолютно все, что можно сделать. Ранения обширны, и с моей стороны было бы легкомысленно выражать особенно большую надежду. Графиня, естественно, без сознания.
Насколько я понял, никого из вас не было в замке, когда произошло несчастье?
И снова не я, а Бланш ответила ему от имени нас обоих и повторила ту же ненужную историю.
– Окна в замке большие, – сказала Бланш. – Графине нездоровилось.
Должно быть, она подошла к окну, почувствовав дурноту, и слишком его распахнула, и когда высунулась…
Бланш не кончила фразы.
"Естественно, естественно", – механически повторял врач и затем добавил:
– Графиня была одета. По-видимому, она собиралась тоже отправиться на поиски девочки.
Я взглянул на Бланш, но ее глаза были прикованы к врачу.
– Она была в ночной рубашке, когда мы ушли из замка, и лежала в постели. Никому из нас и в голову не могло прийти, что она встанет.
– Мадемуазель, непредвиденные обстоятельства как раз и ведут к несчастным случаям. Простите…
Он отвернулся от нас и вышел в коридор к сестре. Их быстрый разговор почти не был слышен, но до меня долетело несколько слов: "переливание крови" и "Ле-Ман"; по лицу Бланш я понял, что она тоже уловила их.
– Они собираются сделать переливание крови, – проговорила она, – врач сказал, что им пришлют кровь из Ле-Мана.
Бланш смотрела на дверь, и я спросил себя, осознала ли она, что это были первые слова, обращенные к брату за пятнадцать лет. Они прозвучали слишком поздно. Они оказались бесполезны. Его не было здесь.
Доктор снова обернулся к нам:
– Простите меня, месье, и вы, мадемуазель. Подождите, пожалуйста, здесь – сюда никто не зайдет из посторонних. Как только можно будет сказать что-нибудь определенное, я вам сообщу.
Бланш придержала его за рукав.
– Простите, доктор. Я невольно расслышала кое-что из ваших слов, когда вы разговаривали с сестрой. Вы послали в Ле-Ман за кровью?
– Да, мадемуазель.
– Вам не кажется, что мы сэкономим время, если мой брат даст свою кровь? И у него, и у нашего младшего брата Поля, у обоих группа "О" – кровь, которая, если я не ошибаюсь, годится для всех и не представляет опасности.
Какое-то мгновение врач, глядя на меня, колебался. В ужасе от того, что может случиться, – ведь Франсуазу моя кровь не спасет, напротив, – я быстро проговорил:
– Я бы отдал все на свете, чтобы у меня была группа "О". Но это не так.
Бланш, пораженная, взглянула на меня.
– Это не правда. Вы оба – универсальные доноры, и ты, и Поль. Я помню, Поль говорил мне об этом всего несколько месяцев назад.
Я покачал головой.
– Нет, – сказал я, – ты что-то спутала. Поль, возможно, да, я – нет. У меня группа "А". Я ничем не могу помочь.
Доктор махнул рукой.
– Не расстраивайтесь, пожалуйста, – сказал он. – Мы предпочитаем использовать кровь прямо из лаборатории. Задержка будет ничтожной. Все, в чем мы нуждаемся, уже в пути.
Он смолк, с любопытством переводя взгляд с Бланш на меня, и вышел из комнаты.
Несколько мгновений Бланш молчала. Затем тревожное, страдальческое выражение ее лица странно, пугающе изменилось. Она знает, подумал я, наконец-то она знает!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58