Да, я думаю, власти они хотели больше всего на свете. А мною двигала жадность. — Человек говорил стремительно, прямо-таки захлебываясь своей речью, как будто он жил много лет в заколоченном ящике и теперь получил, наконец, возможность пообщаться с другим человеком. — Я просто хотел денег. И чем больше денег я получал, тем больше мне хотелось, пока, в конце концов, моя жажда денег не стала вообще неутолимой. Я чувствовал себя обжорой, у которого нет сил оторваться от стола с изысканными яствами. Чем больше я ел, тем сильней разгорался мой аппетит. Остановиться я уже не мог.
Не столько то, что он говорил, сколько то, как он говорил, заставило о. Гуарду подумать, что, по-видимому, человек этот сохранил в глубине души кроху от богатства, данного ему Богом при рождении, которая трепещет, как огонек свечи на ветру, — и священнику захотелось поддержать этот огонек.
— Тем не менее, вы пришли сюда, — заметил о. Гуарда. — И это самый существенный знак того, что в вас что-то переменилось.
Но человек продолжал, как будто не слыша замечания священника.
— Многие месяцы меня пожирал демон стяжательства, сидящий внутри меня. Всеядный и ненасытный, он заставлял меня действовать, и я действовал. Какой еще у меня был выбор?
— Вы сделали свой выбор, — сказал о. Гуарда. — Вы пришли сюда.
— Нет! Нет! — воскликнул исповедующийся. — Мои руки уже обагрены кровью! — О. Гуарда подумал, что это, пожалуй, первая реакция на его слова. — Для меня уже все слишком поздно. Нет мне прощения!
— Такого не бывает, чтобы человеку не было...
— И именно поэтому я здесь, — поспешил прервать его исповедующийся. — Не ради себя. Я уже мертв. Да я и забыл, что такое жизнь. Давно уже я не чувствую ни радостей, ни печалей. Я все забыл, что когда-то знал. Мой демон отнял у меня все, что было когда-то моим.
Тут о. Гуарда начал всерьез опасаться, что у человека не все в порядке с психикой.
— Я здесь потому, — продолжал человек, — что мне больше некуда идти, некому довериться. Но священнику-то я могу доверять, по крайней мере? Мне с детства внушали, что для вас главное — доверие. — Речь человека опять набирала бешеную скорость. Между отдельными словами и даже между предложениями уже совсем не было пауз. — Даже здесь мне страшно. А ведь, бывало, в церкви на меня нисходил покой. Покой и мир. А теперь я уже не помню, каковы эти ощущения. Но ведь есть люди, которые помнят. И кто-то и сейчас может помочь мне.
К этому времени о. Гуарда был уже настолько обеспокоен состоянием исповедующегося, что не выдержал и прервал его стремительную речь.
— Оставайтесь на месте, — попросил он. — Я найду человека, который поможет вам.
И тотчас же о. Гуарда услышал шорох по ту сторону ширмы исповедальни, и, сообразив, что его слова могли попросту напугать человека, он оставил свое место и сунул голову в исповедальню, но человека там уже не было. Только обрывок бумаги лежал на деревянной скамье. О. Гуарда поднял его. Бумажка была смята и со следами пота, будто исповедующийся сжимал ее в руке какое-то время. На ней было написано имя и адрес.
До поздней ночи о. Гуарда думал, каким образом он мог бы помочь тому человеку. Поэтому он закончил готовиться к проповеди только сейчас, когда уже почти пришло время идти в церковь и произносить ее.
Смотря в окно на собирающуюся паству, он услышал за спиной вежливое покашливание. Это о. Доннелли, один из его помощников, пришел напомнить ему, что пора идти на мессу.
— Сейчас приду, — сказал о. Гуарда, все еще раздумывая над тайной, окружающей вчерашнюю исповедь. Он отвернулся от вековых вязов и от пионов на клумбе. За чьей помощью приходил человек в церковь Святой Троицы, если не за его собственной? Он достал из кармана обрывок бумаги, оставленной исповедующимся на скамье, и еще раз прочел имя, написанное на нем. Взяв со стола ручку, он написал наискосок бумажки «Спасен?» — и подчеркнул знак вопроса. Затем он снова сунул записку к себе в карман, чтобы она напоминала ему, что это дело не закончено. Он помнил последние слова исповедующегося, будто они были написаны в его сознании огненными буквами: Кто-то и сейчас может помочь мне.
На стоянке перед церковью уже не было людей. Теперь это была лишь асфальтовая площадка, заставленная машинами — золото обетованной земли, Нью-Ханаана.
И это все в руке Господа, думал о. Гуарда, собирая со стола листы с проповедью и направляясь к двери, через которую можно попасть прямо в церковь.
«Господи помилуй. Господи помилуй. Господи поми-и-и-луй!»
О. Гуарда пел вместе с о. Доннелли и паствой. Он закончил покаянные песнопения, начал настраиваться на проповедь, пока о. Доннелли читал из главы 16 Левита о благословении за послушание и о наказаниях непослушным.
Когда о. Доннелли закончил, он взошел на кафедру, открыл Библию на предварительно отмеченной странице и начал читать отрывок из Первого послания апостола Иоанна: «Дети мои! Сие пишу вам, чтобы вы не грешили; а если бы кто согрешил, то мы имеем ходатая перед Отцом в лице Иисуса Христа, Праведника...»
О. Гуарда продолжал читать отрывок из Евангелия, который выбрал, как он теперь понимал, не без влияния мыслей о том человеке, который приходил к нему исповедоваться.
Когда он закончил, он отодвинул в сторону Библию, разложил перед собой свои бумаги, с удивлением осознавая, что не помнит, что читал.
— Наши мысли о состоянии, в котором нам хотелось бы пребывать, незаметно претерпевают изменения с течением нашей жизни: от десятилетия к десятилетию, — начал о. Гуарда. Он стоял, вцепившись руками в полированные края дубовой кафедры. За его спиной был образ Христа, перед ним — внимательные лица его прихожан. — Кем мы хотели быть в годы отрочества, часто совсем не похоже на то, кем мы хотим стать десять лет спустя. И, опять-таки, мысли о поприще, которые согревали нас до того, как нам исполнилось тридцать, могут показаться мелкими и незначительными десять лет спустя.
О. Гуарда оглядел лица прихожан.
— Почему это так? И справедливо ли это для всех людей — как мужчин, так и женщин? Это кажется одним из универсальных законов, что все мыслящие существа продолжают расти после того, как их тела — и даже ум — достигли возмужания.
О. Гуарда считал для себя обязательным не только знать каждого из своих прихожан в лицо, но и, при необходимости, уметь вспомнить его имя, место жительства и прочую полезную информацию.
— Возможно, это связано с постоянно изменяющимся понятием свободы. На этой земле свободных людей об этом понятии много думают, говорят, спорят. В соответствии с Декларацией Независимости, составленной отцами-основателями этой страны, свобода является нашим «неотъемлемым правом».
О. Гуарда любил смотреть на лица своих прихожан во время проповеди, и поэтому он не любил читать для них библейские тексты: тогда он не видел их лиц.
— Но можем ли мы сказать, что понимаем значение свободы и знаем ей цену?
«Возможно, это потому, — подумал он, — что необходимо знать, какой эффект производят твои собственные слова на слушателей, в то время, как эффект, производимый на них словом Бога, — это скорее их собственная забота».
— То, что нам надо знать, так это параметры свободы. В лексиконе человеческой мысли, пожалуй, не хватит слов, чтобы дать все возможные определения слова «свобода», тем не менее они помогут нам составить этот набор параметров. Однако, надо сразу оговориться, что свобода может существовать вне всяческих параметров — и часто существует. В каком-то смысле свобода есть синоним хаоса.
О. Гуарда продолжал проповедь, и в его воображении возник образ человека в исповедальне — смутный, как таинственный туман; висящий над болотом. Лицо затенено и черты неразличимы, но тем не менее, боль и отчаяние, написанные на нем, отчетливы, как стигматы. О. Гуарде было совершенно непонятно, каким образом ему известно, что это лицо принадлежит человеку в исповедальне — он ведь не видел его — но он знал, что это лицо именно этого человека. Его так испугали эти вклинившиеся в проповедь мысли, что он даже остановился на мгновение. Страх был такой, какого он не чувствовал с самого Вьетнама. Встряхнувшись, чтобы очистить мысли, он взял себя в руки и продолжал проповедь.
— Хаос есть смерть, — сказал он, вспомнив войну. — Это смерть духа, смерть Природы, смерть естественного хода вещей. Это смерть Бога. Без свободы нет выбора. Все это так. Но когда есть только свобода, выбор становится иллюзорным. В мире безграничной свободы нет никакого пейзажа, никаких горизонтов, никаких вех, по которым можно было бы судить, идем ли мы вперед или отступаем. Фактически, здесь нет прошлого и, соответственно, — будущего. Есть только настоящее, неизменное, окостенелое.
Продолжая говорить, о. Гуарда чувствовал все возрастающий страх. Ощущение было такое, что за его спиной стоит призрак: призрак человека в исповедальне. Но это значило бы, что тот человек умер!
— Подобное окостенение жизни — истинное Зло, — упрямо продолжал о. Гуарда. — Оно не существовало до того, как Сатана был изгнан из Рая. Оно — дело рук Сатаны. Так называемые семь смертных грехов — следствие окостенения жизни. По правде говоря. Сатана не придумал эти «меньшие» грехи. Он уже сделал свое дело, вызвав окостенение жизни. Господь придумал семь смертных грехов, чтобы сдерживать сатанинскую власть, чтобы враг человеческий никогда не понял, какую силу он получил, создав хаос.
Этого Враг никогда не поймет, потому что Сатана есть Зло. Уже по определению он статичен, не способен к изменениям. А Бог никогда не стоит на месте. Он как лунный свет, играющий на волнах безбрежного океана. Он освещает, ласкает, танцует и поет, скользя по вершинам вздымающихся волн, то уменьшаясь, то увеличиваясь. Бог един и тысячелик. Бог есть все-все, кроме Зла. Бог позволил Сатане иметь его собственную сатанинскую гордость, ибо чувствовал необходимость дать ему, а через него и всем людям, свободу выбора.
Еще в Эдеме змий искушал Адама и Еву познанием, и это была сладкая песня сирен: узнать то, что знает Бог. Но по сути он искушал их возможностью сделать свой выбор. И они выбрали гордыню: стать впереди самого Бога. Власть змия над сердцами людей состоит в том, что он сумел скрыть грех гордыни под личиной свободы.
А теперь о Сатане...
И тут о. Гуарда увидел его. Оглядывая лица прихожан, он заметил среди них лицо, которое было ему незнакомо. Смуглое, вытянутое, худое лицо — лицо хищника.
— Следует ли бояться Сатаны? Следует ли его ненавидеть? Давайте в этом разберемся.
Незнакомец наблюдал за ним со странной напряженностью во взоре. — Сатана хитер, но не умен. Будь он умен, он бы понимал, какого рода силой Господь наделил его. А он не понимает.
Господь об этом, конечно, знает. Иначе он не препоручил бы Сатане открытие Зла. Но хитрости Сатане не занимать. Она выражается в его способности концентрировать внимание на деталях. У него своего рода туннельное видение мира: фокус зрения необычайно узок. Вот благодаря такому зрению он такой изобретателен по части пыток. Здесь он непревзойденный мастер, как и по части обмана.
Господь прекрасно об этом знает, но позволяет ему обманывать людей. Самая зловредная ложь из тех, что распространяются Сатаной, есть свобода. Свобода от тирании Бога, от тирании Рая, Церкви и, в конце концов, от Веры.
Как видите, все упирается в Веру, которая является главным параметром человеческого бытия. Вера определяет мир: его границы, его горизонты, его ограниченность. Вера позволяет все видеть в перспективе. Вера показывает человеку его место в мироздании, она отличает его от всего остального на земле: от гор, деревьев, от творений его собственных рук. Вера и возвышает человека, и учит его смирению.
Сатана говорит: «Послушайте меня и обнимитесь со свободой. Она ваша, стоит вам только пожелать».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
Не столько то, что он говорил, сколько то, как он говорил, заставило о. Гуарду подумать, что, по-видимому, человек этот сохранил в глубине души кроху от богатства, данного ему Богом при рождении, которая трепещет, как огонек свечи на ветру, — и священнику захотелось поддержать этот огонек.
— Тем не менее, вы пришли сюда, — заметил о. Гуарда. — И это самый существенный знак того, что в вас что-то переменилось.
Но человек продолжал, как будто не слыша замечания священника.
— Многие месяцы меня пожирал демон стяжательства, сидящий внутри меня. Всеядный и ненасытный, он заставлял меня действовать, и я действовал. Какой еще у меня был выбор?
— Вы сделали свой выбор, — сказал о. Гуарда. — Вы пришли сюда.
— Нет! Нет! — воскликнул исповедующийся. — Мои руки уже обагрены кровью! — О. Гуарда подумал, что это, пожалуй, первая реакция на его слова. — Для меня уже все слишком поздно. Нет мне прощения!
— Такого не бывает, чтобы человеку не было...
— И именно поэтому я здесь, — поспешил прервать его исповедующийся. — Не ради себя. Я уже мертв. Да я и забыл, что такое жизнь. Давно уже я не чувствую ни радостей, ни печалей. Я все забыл, что когда-то знал. Мой демон отнял у меня все, что было когда-то моим.
Тут о. Гуарда начал всерьез опасаться, что у человека не все в порядке с психикой.
— Я здесь потому, — продолжал человек, — что мне больше некуда идти, некому довериться. Но священнику-то я могу доверять, по крайней мере? Мне с детства внушали, что для вас главное — доверие. — Речь человека опять набирала бешеную скорость. Между отдельными словами и даже между предложениями уже совсем не было пауз. — Даже здесь мне страшно. А ведь, бывало, в церкви на меня нисходил покой. Покой и мир. А теперь я уже не помню, каковы эти ощущения. Но ведь есть люди, которые помнят. И кто-то и сейчас может помочь мне.
К этому времени о. Гуарда был уже настолько обеспокоен состоянием исповедующегося, что не выдержал и прервал его стремительную речь.
— Оставайтесь на месте, — попросил он. — Я найду человека, который поможет вам.
И тотчас же о. Гуарда услышал шорох по ту сторону ширмы исповедальни, и, сообразив, что его слова могли попросту напугать человека, он оставил свое место и сунул голову в исповедальню, но человека там уже не было. Только обрывок бумаги лежал на деревянной скамье. О. Гуарда поднял его. Бумажка была смята и со следами пота, будто исповедующийся сжимал ее в руке какое-то время. На ней было написано имя и адрес.
До поздней ночи о. Гуарда думал, каким образом он мог бы помочь тому человеку. Поэтому он закончил готовиться к проповеди только сейчас, когда уже почти пришло время идти в церковь и произносить ее.
Смотря в окно на собирающуюся паству, он услышал за спиной вежливое покашливание. Это о. Доннелли, один из его помощников, пришел напомнить ему, что пора идти на мессу.
— Сейчас приду, — сказал о. Гуарда, все еще раздумывая над тайной, окружающей вчерашнюю исповедь. Он отвернулся от вековых вязов и от пионов на клумбе. За чьей помощью приходил человек в церковь Святой Троицы, если не за его собственной? Он достал из кармана обрывок бумаги, оставленной исповедующимся на скамье, и еще раз прочел имя, написанное на нем. Взяв со стола ручку, он написал наискосок бумажки «Спасен?» — и подчеркнул знак вопроса. Затем он снова сунул записку к себе в карман, чтобы она напоминала ему, что это дело не закончено. Он помнил последние слова исповедующегося, будто они были написаны в его сознании огненными буквами: Кто-то и сейчас может помочь мне.
На стоянке перед церковью уже не было людей. Теперь это была лишь асфальтовая площадка, заставленная машинами — золото обетованной земли, Нью-Ханаана.
И это все в руке Господа, думал о. Гуарда, собирая со стола листы с проповедью и направляясь к двери, через которую можно попасть прямо в церковь.
«Господи помилуй. Господи помилуй. Господи поми-и-и-луй!»
О. Гуарда пел вместе с о. Доннелли и паствой. Он закончил покаянные песнопения, начал настраиваться на проповедь, пока о. Доннелли читал из главы 16 Левита о благословении за послушание и о наказаниях непослушным.
Когда о. Доннелли закончил, он взошел на кафедру, открыл Библию на предварительно отмеченной странице и начал читать отрывок из Первого послания апостола Иоанна: «Дети мои! Сие пишу вам, чтобы вы не грешили; а если бы кто согрешил, то мы имеем ходатая перед Отцом в лице Иисуса Христа, Праведника...»
О. Гуарда продолжал читать отрывок из Евангелия, который выбрал, как он теперь понимал, не без влияния мыслей о том человеке, который приходил к нему исповедоваться.
Когда он закончил, он отодвинул в сторону Библию, разложил перед собой свои бумаги, с удивлением осознавая, что не помнит, что читал.
— Наши мысли о состоянии, в котором нам хотелось бы пребывать, незаметно претерпевают изменения с течением нашей жизни: от десятилетия к десятилетию, — начал о. Гуарда. Он стоял, вцепившись руками в полированные края дубовой кафедры. За его спиной был образ Христа, перед ним — внимательные лица его прихожан. — Кем мы хотели быть в годы отрочества, часто совсем не похоже на то, кем мы хотим стать десять лет спустя. И, опять-таки, мысли о поприще, которые согревали нас до того, как нам исполнилось тридцать, могут показаться мелкими и незначительными десять лет спустя.
О. Гуарда оглядел лица прихожан.
— Почему это так? И справедливо ли это для всех людей — как мужчин, так и женщин? Это кажется одним из универсальных законов, что все мыслящие существа продолжают расти после того, как их тела — и даже ум — достигли возмужания.
О. Гуарда считал для себя обязательным не только знать каждого из своих прихожан в лицо, но и, при необходимости, уметь вспомнить его имя, место жительства и прочую полезную информацию.
— Возможно, это связано с постоянно изменяющимся понятием свободы. На этой земле свободных людей об этом понятии много думают, говорят, спорят. В соответствии с Декларацией Независимости, составленной отцами-основателями этой страны, свобода является нашим «неотъемлемым правом».
О. Гуарда любил смотреть на лица своих прихожан во время проповеди, и поэтому он не любил читать для них библейские тексты: тогда он не видел их лиц.
— Но можем ли мы сказать, что понимаем значение свободы и знаем ей цену?
«Возможно, это потому, — подумал он, — что необходимо знать, какой эффект производят твои собственные слова на слушателей, в то время, как эффект, производимый на них словом Бога, — это скорее их собственная забота».
— То, что нам надо знать, так это параметры свободы. В лексиконе человеческой мысли, пожалуй, не хватит слов, чтобы дать все возможные определения слова «свобода», тем не менее они помогут нам составить этот набор параметров. Однако, надо сразу оговориться, что свобода может существовать вне всяческих параметров — и часто существует. В каком-то смысле свобода есть синоним хаоса.
О. Гуарда продолжал проповедь, и в его воображении возник образ человека в исповедальне — смутный, как таинственный туман; висящий над болотом. Лицо затенено и черты неразличимы, но тем не менее, боль и отчаяние, написанные на нем, отчетливы, как стигматы. О. Гуарде было совершенно непонятно, каким образом ему известно, что это лицо принадлежит человеку в исповедальне — он ведь не видел его — но он знал, что это лицо именно этого человека. Его так испугали эти вклинившиеся в проповедь мысли, что он даже остановился на мгновение. Страх был такой, какого он не чувствовал с самого Вьетнама. Встряхнувшись, чтобы очистить мысли, он взял себя в руки и продолжал проповедь.
— Хаос есть смерть, — сказал он, вспомнив войну. — Это смерть духа, смерть Природы, смерть естественного хода вещей. Это смерть Бога. Без свободы нет выбора. Все это так. Но когда есть только свобода, выбор становится иллюзорным. В мире безграничной свободы нет никакого пейзажа, никаких горизонтов, никаких вех, по которым можно было бы судить, идем ли мы вперед или отступаем. Фактически, здесь нет прошлого и, соответственно, — будущего. Есть только настоящее, неизменное, окостенелое.
Продолжая говорить, о. Гуарда чувствовал все возрастающий страх. Ощущение было такое, что за его спиной стоит призрак: призрак человека в исповедальне. Но это значило бы, что тот человек умер!
— Подобное окостенение жизни — истинное Зло, — упрямо продолжал о. Гуарда. — Оно не существовало до того, как Сатана был изгнан из Рая. Оно — дело рук Сатаны. Так называемые семь смертных грехов — следствие окостенения жизни. По правде говоря. Сатана не придумал эти «меньшие» грехи. Он уже сделал свое дело, вызвав окостенение жизни. Господь придумал семь смертных грехов, чтобы сдерживать сатанинскую власть, чтобы враг человеческий никогда не понял, какую силу он получил, создав хаос.
Этого Враг никогда не поймет, потому что Сатана есть Зло. Уже по определению он статичен, не способен к изменениям. А Бог никогда не стоит на месте. Он как лунный свет, играющий на волнах безбрежного океана. Он освещает, ласкает, танцует и поет, скользя по вершинам вздымающихся волн, то уменьшаясь, то увеличиваясь. Бог един и тысячелик. Бог есть все-все, кроме Зла. Бог позволил Сатане иметь его собственную сатанинскую гордость, ибо чувствовал необходимость дать ему, а через него и всем людям, свободу выбора.
Еще в Эдеме змий искушал Адама и Еву познанием, и это была сладкая песня сирен: узнать то, что знает Бог. Но по сути он искушал их возможностью сделать свой выбор. И они выбрали гордыню: стать впереди самого Бога. Власть змия над сердцами людей состоит в том, что он сумел скрыть грех гордыни под личиной свободы.
А теперь о Сатане...
И тут о. Гуарда увидел его. Оглядывая лица прихожан, он заметил среди них лицо, которое было ему незнакомо. Смуглое, вытянутое, худое лицо — лицо хищника.
— Следует ли бояться Сатаны? Следует ли его ненавидеть? Давайте в этом разберемся.
Незнакомец наблюдал за ним со странной напряженностью во взоре. — Сатана хитер, но не умен. Будь он умен, он бы понимал, какого рода силой Господь наделил его. А он не понимает.
Господь об этом, конечно, знает. Иначе он не препоручил бы Сатане открытие Зла. Но хитрости Сатане не занимать. Она выражается в его способности концентрировать внимание на деталях. У него своего рода туннельное видение мира: фокус зрения необычайно узок. Вот благодаря такому зрению он такой изобретателен по части пыток. Здесь он непревзойденный мастер, как и по части обмана.
Господь прекрасно об этом знает, но позволяет ему обманывать людей. Самая зловредная ложь из тех, что распространяются Сатаной, есть свобода. Свобода от тирании Бога, от тирании Рая, Церкви и, в конце концов, от Веры.
Как видите, все упирается в Веру, которая является главным параметром человеческого бытия. Вера определяет мир: его границы, его горизонты, его ограниченность. Вера позволяет все видеть в перспективе. Вера показывает человеку его место в мироздании, она отличает его от всего остального на земле: от гор, деревьев, от творений его собственных рук. Вера и возвышает человека, и учит его смирению.
Сатана говорит: «Послушайте меня и обнимитесь со свободой. Она ваша, стоит вам только пожелать».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101