Питеру нравился этот запах – запах детства, невинности, запах мальчишеской щеки, трущейся о подушку. Издав сигнальный клич, Питер кидался на лежавшего в постели Бобби, крича: «Великан Макги, человек-гора, начинает поединок!» Младший брат стонал от восторга, но притворялся недовольным. Питер подначивал его, тыча кулаком ему под ребра, заставляя Бобби корчиться под одеялом. «Макги выходил победителем в четырехстах шестнадцати схватках!» Тут Бобби начинал парировать удары. «Но в последнее время он, кажется, стал сдавать». Брат вытягивал ноги, ища удобную позу. «Его противник новичок, но говорят, что в мышцах его таится сила девяти титанов!» – и начиналась настоящая битва. Позже, когда они оба, он и Бобби, отбыли в колледж, ритуал возобновлялся на время каникул. Только теперь под одеялом Питера ожидал куда более мощный противник. Иногда брат говорил: «Пусти, мне надо пописать», и когда Питер не реагировал, Бобби, вес которого достигал 230 фунтов, сбрасывал с себя Питера; высвобождаясь и поднимая вместе с собой пахучую волну, он вразвалку шел по коридору в ванную в своем ароматном нижнем белье, и волосы его были всклокочены на манер вороньего гнезда, причесанные же, они цветом своим напоминали красное дерево, а широченные плечи Бобби еле проходили в дверной проем. Питер любил Бобби за его естественную доброту и порядочность – качества, которые Питер уже тогда для себя считал недостижимыми.
Сейчас он почувствовал себя лучше – любовь к Бобби примиряла его с самим собой. Выключив свет, он улыбался в темноте. Он почти засыпал, когда раздался телефонный звонок. Питер надеялся, что это Дженис.
– Да? Слушаю!
– Господин заместитель прокурора, так тебя и растак! Мой брат гниет в тюряге, и это не…
– Не туда попал, приятель!
Питер бросил трубку. Сердце его колотилось, подкатывая к горлу. Он включил стоявший возле кровати магнитофон и, ожидая повторного звонка от того, кто только что говорил с ним – кто бы это ни был, – пытался идентифицировать голос. Он слышал этот голос. Грудь пульсировала болью. Он пожалел, что телефон его имеется в справочнике, но как государственному чиновнику ему полагалось быть доступным.
Звонок не заставил себя ждать. Он дал звонку прозвенеть трижды.
– Да? Здравствуйте! – сказал Питер с легким призвуком женоподобности в голосе, так чтобы еще сильнее взбесить звонившего и тем заставить его выдать себя.
– Так вот, господин заместитель прокурора, мать твою! Это тебя благодарить надо, что брата моего не разрешили взять на поруки и он гниет в тюряге! А там педики его в душе трахают и за неделю уже всю жопу ему расколошматили! А недавно, уже на этой неделе, охранник избил его ни за что! И все из-за тебя, сукин ты сын, из-за тебя, мать твою так и разэтак! Тебе это даром не пройдет! – Пауза, во время которой до Питера донеслись обрывки сторонних разговоров и музыка из музыкального автомата. Видать, звонит из какого-нибудь бара. – Слушай меня внимательно, сукин ты сын! Слушаешь? Очень скоро, когда ты выйдешь мыть свой «мерседес», или «БМВ», или другую какую-нибудь треклятую тачку, на которой ты ездишь, я и еще парочка моих приятелей уж заставят тебя пожалеть, что ты в прокуроры подался, а не сладкой кукурузой в «Вулворте» торгуешь! И заруби себе…
– Нарушаешь закон, Робинсон. – Питер выключил магнитофон. – Раздел 4702, параграф А-3, пункт 18. Угроза насильственных действий государственному служащему с намерением помешать ему исполнять его законные обязанности. Уголовное преступление третьей степени тяжести. На этот раз я тебе это прощаю, потому что кретинам, вроде тебя, первый раз не засчитывается. Но если что-нибудь случится со мной или моим имуществом, Робинсон, полиция первым долгом заявится к тебе. Учти это. Звонок твой записан, так что отрицать, что это звонил не ты, будет бессмысленно. Твой голос с легкостью идентифицируют лучшие специалисты, которых мы время от времени привлекаем к расследованиям. И повторяю еще раз, чтобы ты хорошенько запомнил, мерзавец: если ты, Робинсон, станешь звонить мне еще или как-нибудь иначе мне докучать, жизнь твоя станет еще поганее, чем сейчас!
Он повесил трубку, второй раз почистил зубы, отвергнув шелковую нитку, в чем тут же себя упрекнул, сказал себе, что причины для бессонницы у него нет, выпил стакан молока и уже сильно за полночь, протянув руку, нащупал телефон. Ему хотелось позвонить Дженис, но он знал, что это невозможно, и думал о том, не трахает ли сейчас Дженис Джон Эппл во все места, в эту минуту и всего в миле от него. При слабом мерцании огонька на керосиновом обогревателе. Он представил себе, как Дженис делает Эпплу минет, как медленно, неспешно берет в рот нечто огромное, влажное… От этой мысли его чуть не стошнило. Надо как-то научиться прогонять от себя такие видения… Он весь день и не вспоминал о Кассандре, но сейчас он ей позвонил. Позвонил, не зная, хочет ли, чтобы она ответила, но после второго звонка она сняла трубку.
– Мне одиноко, Кассандра. Я устал и одинок.
Через полчаса она будет у него, сказала Кассандра, и он предупредил ее, что не встанет, а ключ от двери будет завернут и привязан к ручке второй двери. Ему не хотелось лишний раз вылезать из постели, но оставлять дверь незапертой, к сожалению, в его городе было небезопасно; он, конечно, помнил, что оставляемый ключ был тот самый, который отдала ему Дженис, но ирония, заключенная в этой ситуации, его не волновала – он был слишком возбужден сексуально и слишком устал, чтобы волноваться насчет этого.
Приехала Кассандра, и он услышал, как она запирает за собой дверь на засов, как гремит ключом, услышал звук ее шагов на лестнице.
– Питер? – В комнате было темно.
– Я здесь, – отозвался он, не поворачивая лица от окна.
Он слышал, как она раздевается, как позванивают серьги, когда, сняв их, она кладет их на комод в блюдечко из слоновой кости. Это блюдечко он подарил когда-то Дженис, но, уходя, она не взяла с собой подарка. В комнате сладко запахло духами.
Как это Кассандра догадалась, куда положить серьги?
– Я очень благодарен тебе за то, что ты приехала, Кассандра.
– Не говори глупостей.
Она скользнула под одеяло, угнездилась, тесно прижавшись к его телу. Ее крупные соски упирались ему в спину, одну ногу она сунула ему между ног. Поцеловав его в ухо, она принялась гладить ему грудь, но он, тут же возбудившись, противился желанию и ее ласкам, ему даже были неприятны ее соблазнительность и чуткость. Раздражение его проявилось в грубости охватившей его похоти, и, перевернув ее на спину и раздвинув ей ноги, он ощутил, как был зол. Кассандра только что вымылась, от нее пахло мылом и чистотой, и он принялся ласкать ее. Водя языком и легонько ударяя ей по клитору, он не забывал о том, что любовь достигается лишь путем страдания. Но сколько требуется этого страдания? И какова цена этой мудрости? Питер чувствовал жар, исходивший от бедер Кассандры, и, вспоминая Дженис и женщин до нее, ласкал языком, дразнил и задавал ритм, временами отступая от него, как это делает джазист, замирая до еле слышной пульсации, чтобы потом разразиться оглушительным аккордом, то наращивая звук, то приглушая его. С каждой минутой Кассандра отзывалась все полнее и жестче, пока он не решился на ритм, неумолимости которого, как казалось ему, она не выдержит; живот Кассандры сжался в тугой, как кулак, узел, бедра свело, они подтянулись к голове, и, чувствуя это, он прекратил, но лишь на секунду. Одним глазом он поглядывал на электронные часы. Она кончила раз пять с почти одинаковым интервалом – в минуту, после чего ее рука поползла, чтобы, коснувшись его лба, взмолиться о пощаде – наслаждение ее было острым до боли; но он лишь сбавил темп – хитрый и изворотливый любовник, – и рука ее, прежде чем упасть, на секунду повисла в воздухе, беспомощная и нерешительная; язык его перешел теперь на мягкое дрожание, трепет, давая Кассандре передышку. Да – это было нужно им обоим, эти счастливые минуты отдыха. Она вздохнула и только начала расслабляться, как вновь наступил момент атаки. Он слегка увеличил темп, и тело Кассандры вновь напряглось. Ее ладони, по-паучьи прокравшись между грудей, ухватили его за голову, и в то время, как его язык быстрыми и частыми, но не до конца, ударами бился о ее лоно, пальцы ее больно и восхитительно впивались ему в кожу черепа, и он был благодарен ей за это, так как со всею откровенностью перед собой и сонмищем бесов, его одолевавших, должен был признаться, что счастлив от такого интимного соприкосновения с другим человеческим существом. Он улыбнулся, утыкаясь в нее лицом, зная, что она открыта перед ним, верит ему, что он может увести ее куда захочет, дать ей все, что пожелает. И он искренне любил ее всем сердцем. Он находился сейчас в надежном и безопасном уголке реальности, где уверенность возобладала над ожиданием, он был с кем-то связан, а это означало и не окончательную оторванность от самого себя. Мускулы его шеи и спины расслабились, и его пенис изверг из себя жидкость в простыню. Ладони Кассандры теребили его голову, ероша волосы, завитки которых были влажны от пота. Ляжки ее безотчетно подрагивали. Кончив, она хриплым шепотом вскрикнула: «Да!» – и вонзила ногти обеих рук в хрящ над его ушами. Он шептал что-то ей в унисон. Сильными руками Кассандра втащила его на себя, на свои худые ребра. Затем, поплевав в ладонь, она смочила ему пенис.
– Давай, Питер, – шепнула она, и хриплый шепот ее гулко разнесся по комнате. – Посильнее, как только сможешь.
– Это будет довольно сильно.
– Не страшно.
Он начал, подложив ладони ей под ягодицы, и с силой прижимал ее к себе.
– Хорошо, – прошептала она.
Спустя несколько минут, когда сердце его перестало колотиться так неистово, а в уши ему стало веять дыхание Кассандры, спокойное и удовлетворенное, какая-то часть его – он мог бы поклясться, что так оно и было, – недреманно встала на часах возле кровати. Что-то стояло в углу, одетое в черное и, скрестив руки, глядело на него, верша над ним суд. Что он за человек? И если плохой, какое наказание следует ему присудить? Глаза непонятной фигуры сверкали страшным гневом – его клятвы Дженис и Дженис ему были нарушены.
7
В субботу, когда опять похолодало, Питер сел в местный пригородный экспресс «Паоли» на Мейн-Лайн. Накануне в три часа дня Робинсону был вынесен обвинительный приговор – он был признан виновным в убийстве первой степени. Старшина присяжных, менеджер из страховой компании, зачитала вердикт: «Виновен». Разумеется, Питер, как и Морган, знали это заранее. Да и догадаться можно было, глядя, как входят в полупустой зал присяжные; они избегали смотреть Робинсону в лицо, смотреть на его странные гримасы, в которых теперь появилось что-то жалкое. Вместо этого они старались сохранить вид строгой объективности, выработанной в изоляции и сохраненной до вынесения приговора. В то время как Робинсону-младшему зачитывали приговор, его старший брат маячил в задних рядах. Питер позволил себе кинуть на него долгий значительный взгляд. Родные Джуди Уоррен, услышав приговор, ахнули и, переглянувшись, захлопали – удовлетворенно и с облегчением, но радость их, если говорить откровенно, была не столь уж чистой, потому что момент этот как бы подтвердил окончательно гибель их Джуди. Робинсон, чей рассудок, возможно, впервые за время процесса и у всех на глазах, прояснился, внезапно потупился и закрыл глаза.
Толпа внизу постепенно рассосалась, но на выходе на Питера налетели репортеры. Они стали допытываться у него, как подвигается дело Уитлока и про второй арест Каротерса. Получил ли Питер новые доказательства причастности Каротерса к убийствам? Репортеры не отставали, и он воспользовался случаем прокомментировать приговор Робинсону. Наутро одна из газет поместила об этом короткое сообщение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Сейчас он почувствовал себя лучше – любовь к Бобби примиряла его с самим собой. Выключив свет, он улыбался в темноте. Он почти засыпал, когда раздался телефонный звонок. Питер надеялся, что это Дженис.
– Да? Слушаю!
– Господин заместитель прокурора, так тебя и растак! Мой брат гниет в тюряге, и это не…
– Не туда попал, приятель!
Питер бросил трубку. Сердце его колотилось, подкатывая к горлу. Он включил стоявший возле кровати магнитофон и, ожидая повторного звонка от того, кто только что говорил с ним – кто бы это ни был, – пытался идентифицировать голос. Он слышал этот голос. Грудь пульсировала болью. Он пожалел, что телефон его имеется в справочнике, но как государственному чиновнику ему полагалось быть доступным.
Звонок не заставил себя ждать. Он дал звонку прозвенеть трижды.
– Да? Здравствуйте! – сказал Питер с легким призвуком женоподобности в голосе, так чтобы еще сильнее взбесить звонившего и тем заставить его выдать себя.
– Так вот, господин заместитель прокурора, мать твою! Это тебя благодарить надо, что брата моего не разрешили взять на поруки и он гниет в тюряге! А там педики его в душе трахают и за неделю уже всю жопу ему расколошматили! А недавно, уже на этой неделе, охранник избил его ни за что! И все из-за тебя, сукин ты сын, из-за тебя, мать твою так и разэтак! Тебе это даром не пройдет! – Пауза, во время которой до Питера донеслись обрывки сторонних разговоров и музыка из музыкального автомата. Видать, звонит из какого-нибудь бара. – Слушай меня внимательно, сукин ты сын! Слушаешь? Очень скоро, когда ты выйдешь мыть свой «мерседес», или «БМВ», или другую какую-нибудь треклятую тачку, на которой ты ездишь, я и еще парочка моих приятелей уж заставят тебя пожалеть, что ты в прокуроры подался, а не сладкой кукурузой в «Вулворте» торгуешь! И заруби себе…
– Нарушаешь закон, Робинсон. – Питер выключил магнитофон. – Раздел 4702, параграф А-3, пункт 18. Угроза насильственных действий государственному служащему с намерением помешать ему исполнять его законные обязанности. Уголовное преступление третьей степени тяжести. На этот раз я тебе это прощаю, потому что кретинам, вроде тебя, первый раз не засчитывается. Но если что-нибудь случится со мной или моим имуществом, Робинсон, полиция первым долгом заявится к тебе. Учти это. Звонок твой записан, так что отрицать, что это звонил не ты, будет бессмысленно. Твой голос с легкостью идентифицируют лучшие специалисты, которых мы время от времени привлекаем к расследованиям. И повторяю еще раз, чтобы ты хорошенько запомнил, мерзавец: если ты, Робинсон, станешь звонить мне еще или как-нибудь иначе мне докучать, жизнь твоя станет еще поганее, чем сейчас!
Он повесил трубку, второй раз почистил зубы, отвергнув шелковую нитку, в чем тут же себя упрекнул, сказал себе, что причины для бессонницы у него нет, выпил стакан молока и уже сильно за полночь, протянув руку, нащупал телефон. Ему хотелось позвонить Дженис, но он знал, что это невозможно, и думал о том, не трахает ли сейчас Дженис Джон Эппл во все места, в эту минуту и всего в миле от него. При слабом мерцании огонька на керосиновом обогревателе. Он представил себе, как Дженис делает Эпплу минет, как медленно, неспешно берет в рот нечто огромное, влажное… От этой мысли его чуть не стошнило. Надо как-то научиться прогонять от себя такие видения… Он весь день и не вспоминал о Кассандре, но сейчас он ей позвонил. Позвонил, не зная, хочет ли, чтобы она ответила, но после второго звонка она сняла трубку.
– Мне одиноко, Кассандра. Я устал и одинок.
Через полчаса она будет у него, сказала Кассандра, и он предупредил ее, что не встанет, а ключ от двери будет завернут и привязан к ручке второй двери. Ему не хотелось лишний раз вылезать из постели, но оставлять дверь незапертой, к сожалению, в его городе было небезопасно; он, конечно, помнил, что оставляемый ключ был тот самый, который отдала ему Дженис, но ирония, заключенная в этой ситуации, его не волновала – он был слишком возбужден сексуально и слишком устал, чтобы волноваться насчет этого.
Приехала Кассандра, и он услышал, как она запирает за собой дверь на засов, как гремит ключом, услышал звук ее шагов на лестнице.
– Питер? – В комнате было темно.
– Я здесь, – отозвался он, не поворачивая лица от окна.
Он слышал, как она раздевается, как позванивают серьги, когда, сняв их, она кладет их на комод в блюдечко из слоновой кости. Это блюдечко он подарил когда-то Дженис, но, уходя, она не взяла с собой подарка. В комнате сладко запахло духами.
Как это Кассандра догадалась, куда положить серьги?
– Я очень благодарен тебе за то, что ты приехала, Кассандра.
– Не говори глупостей.
Она скользнула под одеяло, угнездилась, тесно прижавшись к его телу. Ее крупные соски упирались ему в спину, одну ногу она сунула ему между ног. Поцеловав его в ухо, она принялась гладить ему грудь, но он, тут же возбудившись, противился желанию и ее ласкам, ему даже были неприятны ее соблазнительность и чуткость. Раздражение его проявилось в грубости охватившей его похоти, и, перевернув ее на спину и раздвинув ей ноги, он ощутил, как был зол. Кассандра только что вымылась, от нее пахло мылом и чистотой, и он принялся ласкать ее. Водя языком и легонько ударяя ей по клитору, он не забывал о том, что любовь достигается лишь путем страдания. Но сколько требуется этого страдания? И какова цена этой мудрости? Питер чувствовал жар, исходивший от бедер Кассандры, и, вспоминая Дженис и женщин до нее, ласкал языком, дразнил и задавал ритм, временами отступая от него, как это делает джазист, замирая до еле слышной пульсации, чтобы потом разразиться оглушительным аккордом, то наращивая звук, то приглушая его. С каждой минутой Кассандра отзывалась все полнее и жестче, пока он не решился на ритм, неумолимости которого, как казалось ему, она не выдержит; живот Кассандры сжался в тугой, как кулак, узел, бедра свело, они подтянулись к голове, и, чувствуя это, он прекратил, но лишь на секунду. Одним глазом он поглядывал на электронные часы. Она кончила раз пять с почти одинаковым интервалом – в минуту, после чего ее рука поползла, чтобы, коснувшись его лба, взмолиться о пощаде – наслаждение ее было острым до боли; но он лишь сбавил темп – хитрый и изворотливый любовник, – и рука ее, прежде чем упасть, на секунду повисла в воздухе, беспомощная и нерешительная; язык его перешел теперь на мягкое дрожание, трепет, давая Кассандре передышку. Да – это было нужно им обоим, эти счастливые минуты отдыха. Она вздохнула и только начала расслабляться, как вновь наступил момент атаки. Он слегка увеличил темп, и тело Кассандры вновь напряглось. Ее ладони, по-паучьи прокравшись между грудей, ухватили его за голову, и в то время, как его язык быстрыми и частыми, но не до конца, ударами бился о ее лоно, пальцы ее больно и восхитительно впивались ему в кожу черепа, и он был благодарен ей за это, так как со всею откровенностью перед собой и сонмищем бесов, его одолевавших, должен был признаться, что счастлив от такого интимного соприкосновения с другим человеческим существом. Он улыбнулся, утыкаясь в нее лицом, зная, что она открыта перед ним, верит ему, что он может увести ее куда захочет, дать ей все, что пожелает. И он искренне любил ее всем сердцем. Он находился сейчас в надежном и безопасном уголке реальности, где уверенность возобладала над ожиданием, он был с кем-то связан, а это означало и не окончательную оторванность от самого себя. Мускулы его шеи и спины расслабились, и его пенис изверг из себя жидкость в простыню. Ладони Кассандры теребили его голову, ероша волосы, завитки которых были влажны от пота. Ляжки ее безотчетно подрагивали. Кончив, она хриплым шепотом вскрикнула: «Да!» – и вонзила ногти обеих рук в хрящ над его ушами. Он шептал что-то ей в унисон. Сильными руками Кассандра втащила его на себя, на свои худые ребра. Затем, поплевав в ладонь, она смочила ему пенис.
– Давай, Питер, – шепнула она, и хриплый шепот ее гулко разнесся по комнате. – Посильнее, как только сможешь.
– Это будет довольно сильно.
– Не страшно.
Он начал, подложив ладони ей под ягодицы, и с силой прижимал ее к себе.
– Хорошо, – прошептала она.
Спустя несколько минут, когда сердце его перестало колотиться так неистово, а в уши ему стало веять дыхание Кассандры, спокойное и удовлетворенное, какая-то часть его – он мог бы поклясться, что так оно и было, – недреманно встала на часах возле кровати. Что-то стояло в углу, одетое в черное и, скрестив руки, глядело на него, верша над ним суд. Что он за человек? И если плохой, какое наказание следует ему присудить? Глаза непонятной фигуры сверкали страшным гневом – его клятвы Дженис и Дженис ему были нарушены.
7
В субботу, когда опять похолодало, Питер сел в местный пригородный экспресс «Паоли» на Мейн-Лайн. Накануне в три часа дня Робинсону был вынесен обвинительный приговор – он был признан виновным в убийстве первой степени. Старшина присяжных, менеджер из страховой компании, зачитала вердикт: «Виновен». Разумеется, Питер, как и Морган, знали это заранее. Да и догадаться можно было, глядя, как входят в полупустой зал присяжные; они избегали смотреть Робинсону в лицо, смотреть на его странные гримасы, в которых теперь появилось что-то жалкое. Вместо этого они старались сохранить вид строгой объективности, выработанной в изоляции и сохраненной до вынесения приговора. В то время как Робинсону-младшему зачитывали приговор, его старший брат маячил в задних рядах. Питер позволил себе кинуть на него долгий значительный взгляд. Родные Джуди Уоррен, услышав приговор, ахнули и, переглянувшись, захлопали – удовлетворенно и с облегчением, но радость их, если говорить откровенно, была не столь уж чистой, потому что момент этот как бы подтвердил окончательно гибель их Джуди. Робинсон, чей рассудок, возможно, впервые за время процесса и у всех на глазах, прояснился, внезапно потупился и закрыл глаза.
Толпа внизу постепенно рассосалась, но на выходе на Питера налетели репортеры. Они стали допытываться у него, как подвигается дело Уитлока и про второй арест Каротерса. Получил ли Питер новые доказательства причастности Каротерса к убийствам? Репортеры не отставали, и он воспользовался случаем прокомментировать приговор Робинсону. Наутро одна из газет поместила об этом короткое сообщение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65