– Нет, Питер, не скажу.
– Слышал? – сказал Эппл.
– Ты! – Питер шагнул к Эпплу и наставил револьвер, целясь ему в голову. – Я бы тебе голову размозжил, сволочь! А теперь – на пол! Сию же минуту! Я серьезно, слышишь?
Эппл тяжело опустился на пол, и это взбесило Питера еще больше. Эппл лежал у его ног; Питер поднял ногу и пнул подошвой в спину лежавшего.
– Питер! – вскрикнула Дженис. – Прекрати!
Он прицелился в голову Эпплу.
– Звони, Дженис!
Эппл поднялся на четвереньки. Питер с силой пихнул его ногой.
– Нет, – с плачем выкрикнула Дженис. – Не могу!
Питер коснулся дулом револьвера головы Эппла.
– Послушайте… ей-богу, черт побери… прошу… – вскрикнул Эппл. – Позвони же, Дженис, пожалуйста!
Питер стал медленно нажимать на курок, зная, что, лишь намеренно согнув палец, он приведет пистолет в боевую готовность, так что тот сможет выстрелить. Он следил за выражением их лиц, застывших в ожидании и панике, и что-то ширилось, раздувалось в его голове, а он, придерживая смертоносное оружие, напрягая мускулы руки, все жал и жал на курок, проверяя его податливость, приближая момент, когда оружие подчинится его воле. Будет грохот, судорожное движение, кровавые брызги на стене. Он чувствовал, как от мозга к его пальцу протянулась тонкая нить самообладания. Эппл лежал ни жив ни мертв.
– Ты изменяла мне, врала, ты месяцами готовила все это! – Он взглянул на Дженис. – Ты брала деньги у моих родителей, думала, что можешь обойти меня, вычеркнуть, как будто меня нет. Ты так ловко мне лгала!
Она кивнула плача.
Он крепко сжимал револьвер и, чувствуя в руке его убийственную тяжесть, не мог не чувствовать и сильного искушения. Джон Эппл не шевелился. Казалось, что убить его – это самое естественное, и желание сделать это пересиливало разум. Эппл помешал ему вернуть жену, разрушил его планы. Дженис упала на колени, по щекам ее теперь струились слезы, выражение лица было горестно-печальным, но он не хотел этого замечать, сопротивлялся виду ее страдания, не желая поддаваться жалости, потому что жалость мешала его решимости убить, сокрушить их обоих.
– Питер, тебе надо уйти. Они уже едут.
– Тебе-то что за дело? – отозвался он.
– Мне есть дело. До того, что из этого выйдет потом.
Он поглядел ей прямо в глаза.
– Ты не можешь этого сделать, Питер, – прошептала она.
– Слушай, что она говорит, – прохрипел Эппл.
– Ты не такой злодей, Питер. В тебе нет такой злобы. Ни к другим, ни даже к себе самому.
Дженис тихо плакала, не сводя с него глаз. И он чувствовал, как в душу его проникает ясность и чистота. Ее слезы всегда так действовали на него – ошеломляли, вымывали из него всякое зло, потому что слезы ее исходили из самой потаенной ее глубины, оттуда, где опять начинал рушиться, распадаясь на части, ее мир. И на большее у него не хватило духу. Он опустил револьвер.
– Я любил тебя, Дженис.
Она кивнула, и опять, и опять молча, без слов. Приближался звук сирены.
– Уходи, Питер, – прошептала Дженис – Уходи. Прошу.
Выйдя, он положил нож рядом с кексом и поспешил к задней двери. Возле окна он задержался. Сирена захлебнулась где-то возле самого дома. Кружок света обшаривал безлистные деревья, подъездную дорожку. Эппл подошел к двери; обеими руками он держался за бок, за то место, куда пихнул его ногой Питер, но Дженис, делая руками яростные и настойчивые жесты, приказала ему идти наверх и не показываться. Хлопнули дверцы машины, и Дженис услышала этот звук, как услышал и ее муж. Она быстро вытерла рукавом глаза, выхватила пальто из шкафа. Стук в дверь. Она открыла, впуская патрульных; покачивая головой, она изображала смущение, по-видимому объясняя, что звонок был случайным, извиняясь за нелепый вызов.
Через несколько минут бега в длинном пальто задыхающийся Питер был уже на причале Пенна реки Делавэр, напротив огней Джерси на другой ее стороне. Перед ним струилась черная вода, и ветер сдувал капли пота с его лица. Здесь, на берегу, на этом историческом месте силами надежды воздвигался город. Позади маячили приземистые кирпичные строения стоявших впритык друг к другу домов, а дальше виднелись Ратуша и стеклянные коробки современных небоскребов. Ему придется – и это он знал – возвращаться назад, ища дорогу среди узких кривых улочек, думая, как выпутаться из неразберихи, в которой очутился, все как следует распланировать и по крайней мере рассказать жителям Филадельфии то, что стало ему известно. Городу надо все знать о себе, и он был готов поведать ему ту часть истины, которой владел. Это был единственный путь, и только так можно было продолжать жить. Он был все еще ужасно сердит, уязвлен до глубины души и мучился сознанием собственной вины. И можно было доставить себе пускай маленькое, но удовольствие, размахнувшись, швырнуть револьвер как можно дальше в темную вздувшуюся пучину. Швырнуть с резким выдохом, с усилием, моментально отозвавшимся болью в плече. И боль эта была приятна.
Эпилог
Питер Скаттергуд сидел в одиночестве в углу старинного Молитвенного Собрания, в большом и строгом зале в окружении белых стен и неструганого дерева, в месте, где в течение нескольких веков поколения квакеров искали ответы на свои вопросы в напряженной и благоговейной тишине богослужения. Здание Молитвенного Собрания располагалось в рощице за кирпичной стеной на углу Четвертой и Арч-стрит. И вот теперь ветреным и сырым апрельским утром, когда дождь порывами начинал хлестать по окнам, омывая их влагой, Питер сидел неподвижно в полумраке, куда не достигал дневной свет, сидел на жесткой деревянной скамье, молча пытаясь найти ответ, решить, что же с ним было такое, что приключилось с ним за восемь недель до этого дня, как мог он так потерять себя для тех, кого он любил, и для себя самого, чтобы наставить заряженный револьвер на Дженис и Джона Эппла. Другие прихожане, обменявшись рукопожатиями с пресвитерами, как то полагалось в конце воскресного собрания, давно разошлись. Никто ни словом не перемолвился с ним. Питер сидел, наклонившись вперед, к передней скамье, как делал всегда, как только у него возникали проблемы, требовавшие обдумывания. Он чувствовал себя усталым и отяжелевшим, ставшим на год старше, изменившимся за прошедшую зиму. Как раз этим утром он искоса поймал в зеркале свое отражение и увидел не себя, а кого-то, немного смахивавшего на его отца, – лицо человека постарше, с морщинами возле глаз и выражением умудренности, опыта.
Дни завертелись бурные, они проносились в вихре света и споров, а Питер вдруг самым невероятным образом вырос в популярнейшую фигуру. Ведущие новостей уже намертво прилепили к его фамилии несдираемые определения, говоря о «воинственном Питере Скаттергуде», «временно лишенном полномочий заместителя окружного прокурора, утверждающем…» и так далее. И этими смешными трансформациями его личности перемены не ограничивались, потому что город теперь с отвращением и осуждением поглядывал на лица всех участников недавнего захватывающего скандала. Невиновных не было, и теперь никто не мог выйти сухим из воды. Питер прижал руки к лицу и закрыл глаза. В пятницу он получил от окружного прокурора официальное уведомление о снятии с должности. В понедельник его допросят в окружной антикоррупционной юридической комиссии о подробностях его связей с Винни. Банк сообщил ему, что начинает процедуру лишения его права выкупа дома на Деланси-стрит за долги.
Он сидел неподвижно, пытаясь понять, как могли окончиться подобным образом лучшие его надежды. В тот вечер он чуть не убил Дженис и ее любовника – и это было, как он решил, моментом истины: он этого желал и был к этому близок настолько, насколько может быть к этому близок человек, так и не нажавший на курок. Он искал тогда справедливости, как его и учили. Все прочие пути казались гибельными, и он позвонил Карен Доннел, репортерше из «Инквайерера», которая, к счастью, в тот вечер задержалась на работе. Стоя на холодном ветру, он вкратце объяснил, что хочет поговорить с ней, и она отнеслась к этому с некоторой опаской, вполне естественной, когда официальное лицо звонит журналисту и говорит, что хочет поделиться информацией. Но все же она согласилась встретиться с ним через час в одном из общественных мест. Она его выслушает, сказала она, но обещать ничего не может. Он достал из машины папку с делом Каротерса и встретился с ней на автобусной станции «Грейхаунд», где среди спящих путешественников и бездомных бродяг и изложил ей проделанную мэром и Хоскинсом аферу, рассказал о настоящем отце Тайлера Генри, все рассказал. Он назвал ей Вестербека и порекомендовал позвонить ему, чтобы тем самым обеспечить арест Геллера. Это должно было стать концом его юридической карьеры в городе, но журналистку это, видимо, никак не взволновало. Он швырнул на скамейку дело. «Вот, – сказал Питер. – Возьмите».
На следующий день, вскоре после того, как Питера известили, что он отстраняется от своих обязанностей, немедленно и без заработной платы, выяснилось, что детектив Вестербек сличил «пальчики» Геллера с найденными в квартире отпечатками и арестовал Геллера. Тот, как вскоре стало ясно, совершенно потерялся и в заснятом на видео признании описал убийство Джонетты Генри. Телевизионные каналы, как того и следовало ожидать, падкие до скандалов, вскоре раздобыли копию видео и прокрутили ее в новостях.
Тем же вечером Питер обзвонил с полдюжины отелей на Бермудах, от всей души надеясь, что Берджер еще не приударил за очередной официанткой, не разругался тем самым с женой и не улетел с Бермудов в результате этой ссоры. В конце концов за потрескиванием телефонных помех и гудением проводов он услышал Берджера, которому и выложил все, что произошло.
– Будет трудно найти работу, – сказал Берджер.
– Ты мне найдешь, – ответил Питер. – Идет?
До него донесся смех Берджера.
– А с Дженис как у тебя? – спросил Берджер.
– Вчера вечером застал ее в постели с одним парнем, а у меня в руке был револьвер, так что я их обоих и шлепнул.
– Ну да, надо думать, – с издевкой произнес Берджер.
А на следующий день, едва в газетах появилась статья Карен Доннел, пространно цитировавшая анонимного заместителя окружного прокурора, мэрия заявила, что прокуратурой скрывается информация, доказывающая, что оба убийства совершены Вэйманом Каротерсом. Выступивший с этим заявлением чиновник призвал к «немедленному и полному раскрытию скрываемых фактов». Контрзаявление не заставило себя ждать, и, наплевав на чины и звания, прокуратура начала бюрократическую атаку на мэра и его службы. Хоскинс зачастил на телевидение, где стал рассказывать с экрана о расследовании. Фамилия Питера не упоминалась. Окружной прокурор, не очень опытный в общении с медийными гуру, решил все же опять появиться перед общественностью и, нацепив на свой жезл еще один свежий скальп, продолжить свое карабканье вверх по политической лестнице.
Разнюхать, что анонимный источник Карен Доннел и Питер – одно и то же лицо, для медийных ищеек было проще простого, они тут же задались вопросом, почему отстранен от должности тот, чьими стараниями и была добыта ценная информация, и уже днем Питер держал речь возле здания Ратуши и, кутаясь в теплый шарф и воротник пальто, обдавая облачками пара журналистов и аппаратуру средств массовых коммуникаций и юпитера, чей слепящий свет заставлял его щуриться, будто он смотрел на солнце, вновь излагал все по порядку, силясь объяснить, как случилось, что молодая чернокожая женщина Джонетта Генри, чьи желания были так типичны: безопасность, жизненная перспектива для ее ребенка, женитьба на способном юноше, была убита мужчиной, на каком-то этапе потерявшим разум, мужчиной, боготворившим того, кого общественность недавно выбрала в лидеры, и как эта трагедия была усугублена простой оплошностью полиции и внезапной вспышкой болезненной ярости Вэймана Каротерса, и как мэр и его приспешники, запаниковав, решили скрыть правду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65