Я так думаю, она была ему вроде как развлечение. Заигрывала она с ним, понятно. Не отрицаю. Но месяца два прошло, и уже стало ясно, что она беременна, и все знали, что от Каротерса и что она прогнала его! И когда забеременела, уже стало ей не до шуток и не до тисканья в уголке. И вот вы не понимаете, наверное, мистер Скаттергуд, что мэр – человек серьезный, и все, что свято в жизни, он уважает. А потом однажды, уже после истории с ребенком, является она в офис с Даррилом и объявляет всем, что они с ним собираются пожениться и что она нашла себе другую работу и в офис больше не придет. И потом ни слуху ни духу об этой Джонетте не было, все о ней и думать забыли, и где она, и что с ней, не знали. А после она уже с Даррилом жила, и с ребенком ее никто не видел – понятно, бабка ее все это время за ним присматривала. Вот все, что мне известно, а больше ничего сказать не могу. Ясно вам?
Было похоже, что Джонетта, забеременев от мэра, окрутила Даррила, защищаясь от гнева мэра. А обманув Каротерса и выставив его отцом ребенка, она дала возможность мэру сорваться с крючка. Геллер же, по всей видимости, и не догадывался о том, что отцом Тайлера мог быть мэр. Его преданность мэру была замешена на слепоте. И кто знал, какую мотивировку измыслил себе Геллер и какая извращенная логика толкала его на преступление? Вопрос состоял в том, действовал ли Геллер в ту ночь самостоятельно или же это мэр приказал ему – возможно, только припугнуть Джонетту Генри, а возможно, и убить ее. По размышлении Питер решил, что приказ убить маловероятен. Судя по всему, мэр, несмотря на хитрость и жажду власти – свойство всех политиков, – был человеком приличным, его идеи сострадания и единения всех жителей города казались искренними и вряд ли могли принадлежать заказчику убийства. Но определенно было, что живая Джонетта Генри могла угрожать благополучию мэра, так как была способна уничтожить его, утверждая, и быть может, справедливо, что он является отцом ребенка, а с другой стороны, что его избирательная кампания финансировалась из незаконных источников. Возможно, он выразил лишь свое недовольство Джонеттой, свою досаду, что и мог услышать Геллер. Но – и это было даже определеннее – если мэр и не заказывал убийства, то сейчас он паниковал и старался все замять.
– Как это вы решились мне это рассказать? – спросил Питер.
Геллер встретился с ним взглядом, и в этот момент Питер понял, что этот испытавший множество побоев и страданий человек ничуть не боится ареста.
– Потому что чувствую, что мы тут правильное дело стараемся сделать. Мэр – большой человек, очень, очень большой. Он бы не стал возражать, что мы тут вот с вами разговариваем. Он о другом думает, о большем – что ему до наших разговоров! У него горе ужасное – он Даррила потерял, и все, что я могу сделать, чтобы помочь пережить ему это горе, я сделаю. И просить меня помочь не надо. Не надо тыкать пальцем, указывать: «О, вот это будет очень хорошо для мэра!» Он знает, что идет правильным путем и что я иду за ним следом. Мы оба с ним идем одним путем. Это наш путь. И мы все одолеем.
– Понятно, – отвечал Питер тоном задумчивости и уважения – точно так же терпеливо, сочувственно выслушивал он свидетелей Иеговы или мормонов, когда те являлись к нему на крыльцо в своих старомодных пиджаках и при галстуке и очень вежливо пытались втянуть его в дискуссию по вопросам веры. Он знал теперь, что времени у него в обрез, что ему надо побыстрее спровадить Геллера.
– Кто убил Джонетту Генри? – спросил Питер. Геллер сжал руки в кулаки.
– Кто-то, решивший, что это будет правильно.
После этого оба замолчали. Питер думал о том, как, возможно, и с Джонеттой Геллер бормотал это свое противоестественное заклинание, грозя ей, обвиняя в том, что она вредит мэру, что она опасна для него, оттесняя ее в ванную всем своим плотным, хорошо тренированным телом, нанося удары, сжимая ее шею, чтобы заставить ее признать его правоту и подчиниться ей. Геллер, как в конце концов решил Питер, глубоко нездоров, даже его приступы ярости не выходят за узкие рамки морали и вызываются ими; это человек, который убивает, стремясь к высоким идеалам. Большинство на убийство толкает либо удаль, либо гнев, ревность, жадность, а порой – паника, в целом – причины самого низменного свойства. Попадались ему убийцы – немногие, – планировавшие преступление с педантизмом гранильщика бриллиантов, попадались и некоторые с искаженным восприятием реальности – к последним можно было отнести и Робинсона. Также – если перейти теперь к убийцам наиболее страшным и жестоким – существуют люди, у которых сексуальное удовлетворение способно вызвать только мертвое тело. И может быть, последнее – люди, чей нравственный космос оказался разрушенным, что и служит им единственной причиной убивать, люди, чья душа – это сгусток памяти о давних обидах, сгусток, окаменевший в тяжкую ненависть. В непостижимо узкое пространство этой ненависти втиснута почти вся их жизнь, даже вместе с повседневными ее функциями, с работой, в которой они могут проявлять усердие и способности; эти несчастные нераскаявшиеся грешники украшают тесные клетки своей тюрьмы причудливыми лозунгами и изречениями и исполняют непостижимо странные ритуалы. Для того, чтобы выжить, они следуют за теми, кто, приемля их, объясняет им законы общежития. Они понимают свою чуждость миру, осознают свою тихую, но такую ровную ненависть, лишь изредка находящую для себя выражение, знают, что обычным людям они не нужны, что мир осуждает их и их привычки и, даже сострадая, смотрит на них с подозрением. Они хладнокровны, эти люди, а в смерти ближних, а может быть, и своей собственной, видят выход и ежесекундно предоставляемую им возможность.
– Жена ждет, – пробормотал, прерывая молчание, Геллер. – Так что я лучше…
– У меня есть еще один вопрос, – прервал его Питер.
Геллер встал, застегнул молнию на куртке и стал ждать вопроса.
– Если не возражаете, откуда у вас этот шрам на подбородке?
На лице Геллера впервые за все время разговора появилось подобие улыбки.
– С женой поцапался лет десять назад. Ну, она и полосни бритвой. А я тогда ни сном ни духом.
– И все время с одной женой? – с искренним любопытством спросил Питер.
– С одной, – кивнул Геллер. – Теперь у нас все ладится.
Спустя час Хоскинс еще не вернулся, но в кабинет вошла пожилая пара.
– О, здравствуйте, мистер и миссис Уоррен!
– Вот пришли засвидетельствовать вам свое почтение, мистер Скаттергуд, – сказала миссис Уоррен, мать девушки, убитой Билли Робинсоном. Обоим родителям было лишь немногим за пятьдесят, но выглядели они старше. – Мы знаем, что вы человек занятой, так что отнимем у вас не более минуты. – Мистер Уоррен был тощ и походил на висячий на плечиках костюм, он лишь сжимал в руках перчатки и отводил взгляд. – После вынесения приговора мы испытали такое облегчение, как камень с души свалился, что я даже позабыла сказать вам… Знаете, потерять дитя свое – это дико, вот и ходишь, как дурная и думаешь: лучше бы тебе умереть, все равно одной ногой в могиле! И муж вот совсем сдал, не знаю, оправится ли. Мы так понимаем, что это вы все для нас так провернули, нашли что сказать, – продолжала жена, чувствуя, что мужу мешает говорить неловкость. Глаза его поблескивали, но выдавить что-то из себя он не мог. – Я просто даже передать вам не могу… – Она запнулась, заморгала, потом овладела собой. – Ведь надо же было такому случиться… Как в страшном сне…
Дверь распахнулась, и появился Хоскинс. Для такого коротышки вид его был внушителен. Желтые подтяжки туго обтянули хлопчатобумажный массив груди, шею перерезал давящий воротничок.
– Вынужден прервать вашу беседу! – возвестил он.
– О, простите, простите! – заморгала миссис Уоррен. – Мы уходим! Простите!
– Погодите, – распорядился Питер. – Оставайтесь, где сидите. – Он повернулся к Хоскинсу. – Это мистер и миссис Уоррен, Билл, те самые, чью дочь в августе убили. На прошлой неделе мы осудили их убийцу, если помните, и Уоррены пришли выразить благодарность прокуратуре.
Окинув пару беглым взглядом, Хоскинс вновь обратился к Питеру:
– Нам надо поговорить. Срочно. Насчет того, где тебя носило прошлой ночью и что ты, черт возьми, наговорил мэру.
– Почему бы нам не назначить время?
Хоскинс оценивающе взглянул ему в лицо и понял:
– Через десять минут.
– Идет.
– Здесь. Через десять.
И Хоскинс вылетел, оставив дверь открытой.
– Извините, что прервали, – сказал Питер. – Можете подождать еще минутку? Мне хочется договорить с вами. Потерпите, не уходите.
Питер набрал номер Вестербека, молодого детектива, работавшего в Западной Филадельфии на месте преступления.
– Вы допрашивали водителя хлебного фургона или это был Джонси?
– Кого это интересует?
– Меня.
– С парнем беседовал Джонси.
– Почему я не получил рапорта?
– Он сказал, что парень ничего не видел и не знает, так что печатать не стоит.
Единственным желанием Вестербека, как надеялся Питер, было раскрыть преступление и отличиться перед старшими по званию.
– Помните, что на зеркале в ванной были найдены неопознанные отпечатки? – спросил детектива Питер.
– Да, но обвиняется-то Каротерс.
– Только в одном из убийств, мистер Вестербек.
– Может быть, – раздраженно ответил детектив. – И что из того?
– Знаю, что вы обо мне думаете, и тем не менее собираюсь оказать вам одну услугу.
– Я от кого ни попадя услуг не принимаю.
– В чем дело, Вестербек? Вы, кажется, хотели…
– А вот вы, кажется, хотели все делать сами и чтоб другие не лезли. Чего ж вам вдруг помощь понадобилась?
Выпад этот Питер проигнорировал.
– Существует некто Геллер. – Он назвал адрес. – Почему бы не забрать его для снятия «пальчиков»? Это ведь нетрудно. А если отпечатки совпадут…
– Как бы не так!
– Если вам требуются основания и если вы не боитесь, что Геллер растворится, допросите водителя хлебного фургона, объезжающего окрестные магазины, поинтересуйтесь тем, что он видел в ночь убийства. Поставьте Геллера в ряд с несколькими другими и проверьте, не опознает ли его водитель. Убедитесь сами.
Пауза, во время которой Вестербек постепенно понял, что ему вручают щедрый подарок.
– Вы это еще кому-нибудь говорили?
– Нет. Пусть это будете только вы.
– Правильно.
И детектив повесил трубку.
– Ну, теперь нам остается только откланяться, мистер Скаттергуд, – сказала миссис Уоррен. Она покосилась на мужа, все еще мявшего в руках перчатки. Мужчина не проронил ни слова, и хоть он и не плакал, глаза его были влажными, как камни дамбы, – неизбывная скорбь его накатывала волнами и время от времени хлестала через край.
– Для него это было ужасным ударом, он с тех пор сам не свой, – опять повторила миссис Уоррен. Она доверительно наклонилась к Питеру. – Он винит себя, вот что. Считает, что если бы не его воспитание, она никогда бы не пересеклась с тем парнем…
Мистер Уоррен застонал и покачал головой.
– Вам цветы, Питер. – Вошла Мелисса с чем-то громоздким.
– Недавно принесли?
– Только что. – Она окинула взглядом букет в подарочной упаковке. – Уродство какое!
Питер раскрыл конверт с карточкой. На карточке была стандартная отпечатанная надпись: «Скорейшего выздоровления!» Внутри была сложенная несколько раз записка, написанная почерком Берджера, и он начал читать ее, пока миссис Уоррен опять что-то говорила.
«Питер,
К этому времени тебе уже стало известно, что Хоскинс вышвырнул меня вон. Меня приперли к стенке. Я заработался в кабинете, и вдруг стук в дверь; явился Хоскинс с полицейским и немецкой овчаркой. У меня в кармане был косячок, собака мгновенно его учуяла и чуть мне ногу не оторвала. Сочувствия от тебя я не жду, если б ты его проявил, я бы только рассердился, потому что это значило бы, что ты становишься сентиментальным кретином.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Было похоже, что Джонетта, забеременев от мэра, окрутила Даррила, защищаясь от гнева мэра. А обманув Каротерса и выставив его отцом ребенка, она дала возможность мэру сорваться с крючка. Геллер же, по всей видимости, и не догадывался о том, что отцом Тайлера мог быть мэр. Его преданность мэру была замешена на слепоте. И кто знал, какую мотивировку измыслил себе Геллер и какая извращенная логика толкала его на преступление? Вопрос состоял в том, действовал ли Геллер в ту ночь самостоятельно или же это мэр приказал ему – возможно, только припугнуть Джонетту Генри, а возможно, и убить ее. По размышлении Питер решил, что приказ убить маловероятен. Судя по всему, мэр, несмотря на хитрость и жажду власти – свойство всех политиков, – был человеком приличным, его идеи сострадания и единения всех жителей города казались искренними и вряд ли могли принадлежать заказчику убийства. Но определенно было, что живая Джонетта Генри могла угрожать благополучию мэра, так как была способна уничтожить его, утверждая, и быть может, справедливо, что он является отцом ребенка, а с другой стороны, что его избирательная кампания финансировалась из незаконных источников. Возможно, он выразил лишь свое недовольство Джонеттой, свою досаду, что и мог услышать Геллер. Но – и это было даже определеннее – если мэр и не заказывал убийства, то сейчас он паниковал и старался все замять.
– Как это вы решились мне это рассказать? – спросил Питер.
Геллер встретился с ним взглядом, и в этот момент Питер понял, что этот испытавший множество побоев и страданий человек ничуть не боится ареста.
– Потому что чувствую, что мы тут правильное дело стараемся сделать. Мэр – большой человек, очень, очень большой. Он бы не стал возражать, что мы тут вот с вами разговариваем. Он о другом думает, о большем – что ему до наших разговоров! У него горе ужасное – он Даррила потерял, и все, что я могу сделать, чтобы помочь пережить ему это горе, я сделаю. И просить меня помочь не надо. Не надо тыкать пальцем, указывать: «О, вот это будет очень хорошо для мэра!» Он знает, что идет правильным путем и что я иду за ним следом. Мы оба с ним идем одним путем. Это наш путь. И мы все одолеем.
– Понятно, – отвечал Питер тоном задумчивости и уважения – точно так же терпеливо, сочувственно выслушивал он свидетелей Иеговы или мормонов, когда те являлись к нему на крыльцо в своих старомодных пиджаках и при галстуке и очень вежливо пытались втянуть его в дискуссию по вопросам веры. Он знал теперь, что времени у него в обрез, что ему надо побыстрее спровадить Геллера.
– Кто убил Джонетту Генри? – спросил Питер. Геллер сжал руки в кулаки.
– Кто-то, решивший, что это будет правильно.
После этого оба замолчали. Питер думал о том, как, возможно, и с Джонеттой Геллер бормотал это свое противоестественное заклинание, грозя ей, обвиняя в том, что она вредит мэру, что она опасна для него, оттесняя ее в ванную всем своим плотным, хорошо тренированным телом, нанося удары, сжимая ее шею, чтобы заставить ее признать его правоту и подчиниться ей. Геллер, как в конце концов решил Питер, глубоко нездоров, даже его приступы ярости не выходят за узкие рамки морали и вызываются ими; это человек, который убивает, стремясь к высоким идеалам. Большинство на убийство толкает либо удаль, либо гнев, ревность, жадность, а порой – паника, в целом – причины самого низменного свойства. Попадались ему убийцы – немногие, – планировавшие преступление с педантизмом гранильщика бриллиантов, попадались и некоторые с искаженным восприятием реальности – к последним можно было отнести и Робинсона. Также – если перейти теперь к убийцам наиболее страшным и жестоким – существуют люди, у которых сексуальное удовлетворение способно вызвать только мертвое тело. И может быть, последнее – люди, чей нравственный космос оказался разрушенным, что и служит им единственной причиной убивать, люди, чья душа – это сгусток памяти о давних обидах, сгусток, окаменевший в тяжкую ненависть. В непостижимо узкое пространство этой ненависти втиснута почти вся их жизнь, даже вместе с повседневными ее функциями, с работой, в которой они могут проявлять усердие и способности; эти несчастные нераскаявшиеся грешники украшают тесные клетки своей тюрьмы причудливыми лозунгами и изречениями и исполняют непостижимо странные ритуалы. Для того, чтобы выжить, они следуют за теми, кто, приемля их, объясняет им законы общежития. Они понимают свою чуждость миру, осознают свою тихую, но такую ровную ненависть, лишь изредка находящую для себя выражение, знают, что обычным людям они не нужны, что мир осуждает их и их привычки и, даже сострадая, смотрит на них с подозрением. Они хладнокровны, эти люди, а в смерти ближних, а может быть, и своей собственной, видят выход и ежесекундно предоставляемую им возможность.
– Жена ждет, – пробормотал, прерывая молчание, Геллер. – Так что я лучше…
– У меня есть еще один вопрос, – прервал его Питер.
Геллер встал, застегнул молнию на куртке и стал ждать вопроса.
– Если не возражаете, откуда у вас этот шрам на подбородке?
На лице Геллера впервые за все время разговора появилось подобие улыбки.
– С женой поцапался лет десять назад. Ну, она и полосни бритвой. А я тогда ни сном ни духом.
– И все время с одной женой? – с искренним любопытством спросил Питер.
– С одной, – кивнул Геллер. – Теперь у нас все ладится.
Спустя час Хоскинс еще не вернулся, но в кабинет вошла пожилая пара.
– О, здравствуйте, мистер и миссис Уоррен!
– Вот пришли засвидетельствовать вам свое почтение, мистер Скаттергуд, – сказала миссис Уоррен, мать девушки, убитой Билли Робинсоном. Обоим родителям было лишь немногим за пятьдесят, но выглядели они старше. – Мы знаем, что вы человек занятой, так что отнимем у вас не более минуты. – Мистер Уоррен был тощ и походил на висячий на плечиках костюм, он лишь сжимал в руках перчатки и отводил взгляд. – После вынесения приговора мы испытали такое облегчение, как камень с души свалился, что я даже позабыла сказать вам… Знаете, потерять дитя свое – это дико, вот и ходишь, как дурная и думаешь: лучше бы тебе умереть, все равно одной ногой в могиле! И муж вот совсем сдал, не знаю, оправится ли. Мы так понимаем, что это вы все для нас так провернули, нашли что сказать, – продолжала жена, чувствуя, что мужу мешает говорить неловкость. Глаза его поблескивали, но выдавить что-то из себя он не мог. – Я просто даже передать вам не могу… – Она запнулась, заморгала, потом овладела собой. – Ведь надо же было такому случиться… Как в страшном сне…
Дверь распахнулась, и появился Хоскинс. Для такого коротышки вид его был внушителен. Желтые подтяжки туго обтянули хлопчатобумажный массив груди, шею перерезал давящий воротничок.
– Вынужден прервать вашу беседу! – возвестил он.
– О, простите, простите! – заморгала миссис Уоррен. – Мы уходим! Простите!
– Погодите, – распорядился Питер. – Оставайтесь, где сидите. – Он повернулся к Хоскинсу. – Это мистер и миссис Уоррен, Билл, те самые, чью дочь в августе убили. На прошлой неделе мы осудили их убийцу, если помните, и Уоррены пришли выразить благодарность прокуратуре.
Окинув пару беглым взглядом, Хоскинс вновь обратился к Питеру:
– Нам надо поговорить. Срочно. Насчет того, где тебя носило прошлой ночью и что ты, черт возьми, наговорил мэру.
– Почему бы нам не назначить время?
Хоскинс оценивающе взглянул ему в лицо и понял:
– Через десять минут.
– Идет.
– Здесь. Через десять.
И Хоскинс вылетел, оставив дверь открытой.
– Извините, что прервали, – сказал Питер. – Можете подождать еще минутку? Мне хочется договорить с вами. Потерпите, не уходите.
Питер набрал номер Вестербека, молодого детектива, работавшего в Западной Филадельфии на месте преступления.
– Вы допрашивали водителя хлебного фургона или это был Джонси?
– Кого это интересует?
– Меня.
– С парнем беседовал Джонси.
– Почему я не получил рапорта?
– Он сказал, что парень ничего не видел и не знает, так что печатать не стоит.
Единственным желанием Вестербека, как надеялся Питер, было раскрыть преступление и отличиться перед старшими по званию.
– Помните, что на зеркале в ванной были найдены неопознанные отпечатки? – спросил детектива Питер.
– Да, но обвиняется-то Каротерс.
– Только в одном из убийств, мистер Вестербек.
– Может быть, – раздраженно ответил детектив. – И что из того?
– Знаю, что вы обо мне думаете, и тем не менее собираюсь оказать вам одну услугу.
– Я от кого ни попадя услуг не принимаю.
– В чем дело, Вестербек? Вы, кажется, хотели…
– А вот вы, кажется, хотели все делать сами и чтоб другие не лезли. Чего ж вам вдруг помощь понадобилась?
Выпад этот Питер проигнорировал.
– Существует некто Геллер. – Он назвал адрес. – Почему бы не забрать его для снятия «пальчиков»? Это ведь нетрудно. А если отпечатки совпадут…
– Как бы не так!
– Если вам требуются основания и если вы не боитесь, что Геллер растворится, допросите водителя хлебного фургона, объезжающего окрестные магазины, поинтересуйтесь тем, что он видел в ночь убийства. Поставьте Геллера в ряд с несколькими другими и проверьте, не опознает ли его водитель. Убедитесь сами.
Пауза, во время которой Вестербек постепенно понял, что ему вручают щедрый подарок.
– Вы это еще кому-нибудь говорили?
– Нет. Пусть это будете только вы.
– Правильно.
И детектив повесил трубку.
– Ну, теперь нам остается только откланяться, мистер Скаттергуд, – сказала миссис Уоррен. Она покосилась на мужа, все еще мявшего в руках перчатки. Мужчина не проронил ни слова, и хоть он и не плакал, глаза его были влажными, как камни дамбы, – неизбывная скорбь его накатывала волнами и время от времени хлестала через край.
– Для него это было ужасным ударом, он с тех пор сам не свой, – опять повторила миссис Уоррен. Она доверительно наклонилась к Питеру. – Он винит себя, вот что. Считает, что если бы не его воспитание, она никогда бы не пересеклась с тем парнем…
Мистер Уоррен застонал и покачал головой.
– Вам цветы, Питер. – Вошла Мелисса с чем-то громоздким.
– Недавно принесли?
– Только что. – Она окинула взглядом букет в подарочной упаковке. – Уродство какое!
Питер раскрыл конверт с карточкой. На карточке была стандартная отпечатанная надпись: «Скорейшего выздоровления!» Внутри была сложенная несколько раз записка, написанная почерком Берджера, и он начал читать ее, пока миссис Уоррен опять что-то говорила.
«Питер,
К этому времени тебе уже стало известно, что Хоскинс вышвырнул меня вон. Меня приперли к стенке. Я заработался в кабинете, и вдруг стук в дверь; явился Хоскинс с полицейским и немецкой овчаркой. У меня в кармане был косячок, собака мгновенно его учуяла и чуть мне ногу не оторвала. Сочувствия от тебя я не жду, если б ты его проявил, я бы только рассердился, потому что это значило бы, что ты становишься сентиментальным кретином.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65