Отыскал ведь он его в подвале? Если и тут?
Ваня судорожно вздыхает, нарочно прикрывает глаза, чтоб ничего раньше времени не видеть, подходит к окну. Открывает. Никого.
За дверью какой-то шум, голоса. Ваня не прислушивается и так ясно: пришли уколы делать. Или еду принесли. Зачем ее носят? Он все равно ничего не ест. Не может. Сунет в рот ложку каши – горько. И котлеты горькие, и капуста. Чего они туда кладут? Может, тоже какое лекарство? Тут не больница, кушать никто не заставляет. Принесут – унесут. Сначала, правда, ругались, так Ваня приспособился: попробует и в унитаз. Дома поест, материного, привычного. Скорее бы. Он уже понял: если больше спать, то время проходит быстрее. Да лежать всяко лучше, голова хотя бы не кружится.
Ваня ложится, отворачивается к стене.
– Вот тут постой, – слышит он недовольный мужской голос, – сейчас узнаю.
– Давай-давай! – щебечет кто-то очень знакомый. Ваня не видит, что происходит за дверью, и разговора почти не слышит, так, бу-бу-бу.
– Товарищ капитан, у нас гости, – оповещает в мобильник дежурный.
– Какие гости? – удивляется трубка. – Откуда? Следак, что ли?
– Нет.
– Адвокат? Чего кота за яйца тянешь, говори!
– Девчонка. Подружка его.
– Какая еще подружка? Кто пустил?
– У нее пропуск, прокурором подписанный.
– Чего? – трубка удивленно свистит. – Интересно... Так-так-так, задержи ее. Буду минут через сорок.
– Проходи, – голос прямо в окошко. – И без глупостей! Я все время за вами наблюдаю.
– Давай-давай, – радуется тот же очень знакомый голос.
По камере пролетает холодный ветерок из отрывшейся двери, топ-топ-топ – прямо к койке.
– Ванька, привет! Спишь, что ли? Вставай. Смотри, что я тебе принесла!
Алка? Откуда? Кто ее пустил в тюрьму? Это у него, наверное, опять глюки. Сколько раз уже такое было. То ночью проснется от того, что Алка лежит рядом и теребит «ваньку-встаньку», то голос ее прямо в ухо всякую ерунду шепчет, от которой тело становится мягким, как Катюшкин пластилин, и начинает знобко колоться, как будто кто-то провод с током к спине поднес.
– Во, блин, засада! – Алкина рука теребит Ваню за плечо. – Приехать не успела, сразу к нему, а он дрыхнет... Уйду, если выпендриваться будешь!
Ваня поворачивает голову. Глюк? Нет. Живая Алка. Красивая, как с картинки, темная, как шоколадка. А зубы сияют, будто она негритоска.
– Ну? – Алка садится на кровать. – Онемел, что ли, от счастья? Гляди! – Прямо перед лицом Вани оказывается что-то странное – темно-зеленое, шипастое, будто кактус из горшка вытянули и за хвостик подвесили. – Это я тебе с Бали привезла. Прикольно, да?
– Откуда?
– Бали, остров такой есть. Видал по ящику рекламу Баунти? Это реально там. Меня предки возили. Мозги прочищать.
– Там лето, что ли? – недоумевает Ваня, оглядываясь на белое окно.
– Ты чё, вообще тупой? – Алка хохочет. – Там всегда лето!
Ваня молчит. Он не понимает, как это так странно течет время: он тут один, кажется, совсем и недолго, а Алка за это время успела скататься черт-те куда, где лето, и загореть.
– Ванька, я соскучилась, жесть! – Алка хитро оглядывается на дверь с раскрытым решетчатым окошком, сквозь которое на них пялятся любопытные глаза. – А у тебя тут и спрятаться негде. Беспонтовое место.
– Как тебя пустили? – наконец разлепляет губы Ваня. – Никого не пускают, даже мать. Это же тюрьма.
– Сам ты тюрьма, – хихикает подружка, – пропуск достала! – И запускает руку Ване под одеяло. – Ну-ка, где там наша неваляшка? Ва-ань, – капризно надувает она губы через секунду, – чё такое? Чё за прикол? Чё он не встает?
– Не знаю, – Ваня смущается и виновато пожимает плечами. – Может, от уколов? Вчера все нормально было.
Он и сам свято верит тому, что говорит. Ведь вчера? Или позавчера? Или... какая разница? Он проснулся от того, что в постели было мокро, как раз снилась Алка. И потом, у него вообще никогда не было, чтоб не вставал...
– Вчера? – Алла настораживается. – А ну, колись, с кем ты тут трахаешься? На санитарку какую-нибудь меня променял?
– Да нет тут санитарок, – оправдывается Ваня – вообще одни мужики.
– Здрасьте! – успокоенная Алка всплескивает руками. – Ты чё, на мальчиков перешел?
Они оба смеются, и подружкина рука продолжает дергать и мять сонного «ваньку-встаньку».
– Я буду не я, – хихикает Алка, – если не встанет! И ты давай помогай. Чего, зря пришла, что ли? Смотри, как я загорела. – Она приподнимает свитер, обнажая красивый плоский живот с лаковой пуговкой пупочка, украшенного колечком пирсинга. – Ну? Нравится?
– Очень! – улыбается Ваня.
– У тебя одна-то рука есть, чего застыл? – Подружка всовывает безвольную Ванину кисть себе под юбку, прямо меж горячих, облитых медовой гладкостью ног.
Ване становится жарко, аж до пота на лбу, он поднимает глаза и натыкается на настороженный взгляд из-за смотрового окошка двери.
– Алл, он смотрит.
– Кто? – Подружка оглядывается. – Во, гад! Ну, ладно. – Она легко поднимается, берет с постели тот самый страшненький балийский кактус, идет к двери. – Извините, – улыбается она охраннику, – у вас нож есть? Я из Бали презент привезла, дуриан называется. Это самый дорогой фрукт в мире. И самый вкусный. Лучшее средство для мужской силы. Хотите попробовать? Вы его там разрежьте сами, а нам половину отдайте.
Охранник в замешательстве, это видно. То, что девчонка держит в руках, фруктом может назвать только полный идиот, но с другой стороны, кто знает, что там на этом Бали аборигены жрут? Вдруг правда – вкусно?
– Самый дорогой, говоришь? – Дежурный приоткрывает решетку, забирает кактус.
– Ну, теперь мы его надолго нейтрализовали, – хихикает Алка, возвращаясь к кровати.
– Он что, ядовитый? – догадывается Ваня.
– Сейчас узнаешь, – подмигивает подружка и снова засовывает Ванину ладонь к себе под юбку.
Алка – умная, проносится в голове у Вани. Наверное, этот фрукт какой-то сонный. Она так специально придумала, чтобы им никто не мешал. Сейчас охранник попробует и уснет. Тогда и выход будет свободным? А что, если вообще домой уйти? Погоню, что ли, объявят? Закрыться дома, будто нет никого. Мать, понятно, не выдаст. А на суд он сам придет. Чего бояться, когда не виноват?
– Алл, а он надолго уснет? – шепчет Ваня. Вместо ответа из коридора раздается громкое «Фу-у!» и следом – шести– или десятиэтажный мат. Ваня такого никогда и не слышал.
– Дура! – вопит в окно охранник. – Сама травись! – И с силой запускает в окошко располовиненный кактус.
Кособокая тушка шлепается под окно и тут же в камере начинает дико, просто нестерпимо вонять, будто не фрукт забросили, а кусок падали.
– Алл... – Ваня зажимает нос и вопросительно смотрит на подругу.
– Я его ела, что ли, – гундосит сквозь пальцы, зажавшие нос, девушка. – Только слышала, что запах гадкий, зато вкус, говорят, классный. Их с острова вывозить запрещено, отцу прямо в самолет принесли три штуки. Подарок. Ну, я один и сперла. Думала, пока этот козел разбираться будет, мы с тобой успеем...
– О! – слышится из-за двери удивленный голос. – Газовая атака, что ли? Чем так несет? Канализацию прорвало?
И этот голос тоже Ване очень знаком, только не понять, чей он.
– Кто приперся? – поворачивается Алка к двери. И тут же расслабленно и кокетливо улыбается: – Привет, Путятя, сто лет не виделись!
* * *
Валентина одергивает на себе неудобный куцый халат. Нервно поправляет на голове шапочку.
– Да не трясись ты, – подталкивает ее в спину Клара Марковна. – За сына идешь просить. Не за убийцу какого-нибудь. Зайдешь, так, мол, и так. Не губите мальчишку, не виноват он. Расскажешь, что руки лишился.
– Так вспомнит же, что это он его ножом... Решит, что Ванечка с самого начала там был.
– Ты мать или кто? – злится Клара Марковна. – Меня же убедила, что Иван ни при чем, и его убедишь!
– Страшно мне, – ежится Валюша. – Он дочку потерял. Я бы на его месте вообще разговаривать не стала.
– Ты пока на своем месте! И вообще-то, – докторша останавливается, – чего я тебя уговариваю? На нарушение иду? Не хочешь – не ходи. Суд не моему сыну грозит. Все, снимай халат, пока тебя в этой одежде никто не застукал и меня не уволили. Давай-давай! – Она разворачивает безвольную Валентину в обратную сторону и снова начинает подталкивать. Теперь уже от дверей палаты.
Валюта покорно движется и у самой лестницы вдруг начинает тормозить. Будто ноги попадают в вязкое тесто, туловище еще дергается вперед, а ступни, как вклеенные, остаются сзади.
– Ты чего? – подхватывает Клара Марковна ее заваливающееся вперед тело. – Плохо, что ли?
– Нет! – отталкивает ее Валентина и, возвращая равновесие собственному туловищу, разворачивается назад. – Я пойду! Я скажу! Ведь не зверь же он! Сам ребенка потерял, зачем еще одну жизнь губить? Ванечка не мог. Он не трогал его девочку! Слушайте, – Валентина крепко хватает Клару Марковну за руку, – а может, мне ему сказать, что Ванечкин отец... ну... тоже не русский?
– Зачем? – изумляется докторша. – Кому от этого легче?
– Ну как же! – горячо шепчет Валентина. – Они же своих не трогают. Значит, он поверит, что Ванечка не мог.
– Не знаю, – качает головой Клара Марковна. – Сама решай. Поглядишь, как разговор пойдет. Сердце подскажет, говорить или нет. Ну? Идешь? С богом! Танечка, – приоткрывает она дверь, – мы пришли, как договаривались.
Секунда, и из палаты выскальзывает дежурная медсестра.
– Только недолго. Я пока на посту побуду, чтоб никто из посетителей не явился, а то к нему земляки как на дежурство ходят. А вы, Клара Марковна, тут на стреме постойте. На всякий пожарный.
В палате тихо и светло. И сама палата сильно отличается от той, где лежал Ванечка. Ковер на полу, сбоку – синий диван, рядом на тумбочке телевизор, огромная ваза с фруктами... Кровать – у самого окна. Под одеялом – крупное тело, на подушке перебинтованная голова. Спит?
Валентина на цыпочках движется к кровати, осторожно, неслышно, боясь потревожить больного. Останавливается за деревянной спинкой, задерживает дыхание.
– Что, снова укол? – вдруг открывает глаза лежащий. Голос скрипуч и глух. Как у старика...
– Н-нет, – мотает головой Валентина. – Я к вам по делу...
Мужчина устало и равнодушно смотрит на нее. Или сквозь? По крайней мере, лицо не выражает никаких эмоций.
– Новый доктор? – снова глухо скрипит он. – А где Роза? Дай очки, плохо вижу.
Валентина оглядывается. Находит глазами стекла в золотой оправе, лежащие на тумбочке. Протягивает мужчине. Он пристраивает их на нос, приподнимает голову, морщит переносицу, видно пытаясь разглядеть молчаливую незнакомку, и из-под повязки, белой, как снег за окном, выползает черная шевелящаяся гусеница. Доползает до носа и вдруг переламывается ровно посередине, словно кто-то невидимый, спрятанный под бинтами, перекусил ее ровно на две части...
– Нет... – шепчет Валюша, – не может быть!
Глаза, как приклеенные, не могут оторваться от кровавой круглой проплешины, что разделила шевелящуюся гадину пополам.
– Нет...
Она пятится задом, по-прежнему не отрывая взгляда от конвульсирующего мохнатого червяка, а он будто ползет следом за ней, прямо по нитке ее взгляда, жуткий, вспухающий, превращающийся с каждым мигом в неуправляемого дикого монстра.
Спиной в дверь, ноги, будто горячая вата, такой же ватно-обжигающий дым в глазах.
– Господи, что такое? – бросается к ней Клара Марковна. – Отказал, что ли?
– Эй, – слышится из-за открытой двери мужской голос. – Чего доктор испугалась? Я такой страшный, да?
– Машуня, – зовет Клара Марковна сестричку, усадив полумертвую женщину уже в своей ординаторской, – дай-ка нам димедрольчик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51