Она принесла конверт, и Дарнинг просмотрел пачку потрепанных и выцветших бланков Американской авиационной федерации, лицензий, маршрутных карт. На всех стояла подпись Айрин Хоппер, а также регистрационный номер самолета, на котором она летела в тот день, когда они расстались в Джорджии.
В конверте находились и ее пилотские права. Дарнинг бережно держал их в руке, чувствуя, что погружается в мир несвойственных ему переживаний. Он смотрел на фотографию женщины, красивой, светловолосой, совсем еще молодой, с которой он долго был близок, но которую не смог хоть в какой-то мере узнать и понять. Пальцы у него начали дрожать, и он поспешил положить бумаги обратно в конверт.
– Когда вы в последний раз ее видели? – спросил он у Майка.
– Девять с лишним лет назад. Когда она вышла из вашего самолета в Южной Каролине, а я в него сел.
– Вы знали, куда она оттуда направляется?
– Нет.
– А ваш друг?
– Этого я тоже не знал. Ничего о нем не слышал с тех самых пор, как он выудил меня из океана. Мы решили, что так будет лучше всего. Так что я могу сообщить вам только его имя. – Майк снова потянул воду через соломинку и добавил: – Конечно, если оно вам нужно.
Дарнинг посмотрел на больного, откинувшегося на подушки, и на его жену, сидящую на краю постели. Он заметил, как они обменялись взглядами, и понял по выражению глаз, что оба чего-то боятся.
– Мне это нужно, – сказал он.
– Как я вам уже говорил, это стоит денег.
– Сколько?
Майк сделал глубокий и долгий вдох, словно человек, готовящийся к прыжку в воду.
– Сто тысяч. Причем, наличными.
– Кто об этом знает?
– Только Эмма и вы. – Стыд не позволил Майку ограничиться этими словами. – И даже вы не узнали бы, если бы я не готовился к смерти.
– Вы кому-нибудь говорили, что я приеду к вам сегодня?
– Ясное дело, нет. Вы меня за идиота держите?
Дарнинг отвел глаза куда-то вдаль. Он был поистине удивлен, с кем имеет дело.
– Ну что ж, – заговорил он, – если все в порядке, я приеду к вам с деньгами завтра в восемь вечера.
У больного пересохли губы. Он попытался улыбнуться, но мышцы не слушались его.
Когда Эмма на следующий вечер открыла Дарнингу дверь, то посмотрела на него так, словно перед ней стоял пылкий новый поклонник. Она расчесала волосы так, что они блестели, а глаза у нее сияли. Бросив быстрый взгляд на портфель в руках у Дарнинга, она потом избегала смотреть на этот портфель.
Майк в своей спальне наверху тоже явно приободрился. Дыхание сделалось глубже, и прилив крови, вызванный внутренней силой организма, окрасил розовым прозрачную кожу лица. И мышцы вспомнили, как вызвать улыбку. Воздух в комнате был освежен сосновым озонатором.
Дарнинг открыл портфель и положил его на кровать.
– Все банкноты стодолларовые, – сказал он. – Пятьдесят пачек по двадцать купюр в каждой. Вы можете их пересчитать.
Майк лежал и смотрел на открытый портфель. Потом на мгновение закрыл глаза, как бы погрузившись в себя.
– Я ничего не собираюсь пересчитывать. Имя моего друга Батталья… Витторио Батталья…
Майк повторил имя еще раз, медленнее. Потом произнес по буквам. Дарнинг достал ручку, маленькую записную книжку и записал имя. Некоторое время смотрел на два слова, но не видел.
– Откуда он?
– Из Нью-Йорка.
– Какой работой он занимался?
– Он никогда об этом не рассказывал, но я думаю, что работал он на мафию.
Дарнинг молча кивнул; он выглядел вялым и утомленным.
Майк начал кашлять снова; жена принесла ему несколько салфеток и воду. Села на край постели и держала стакан, пока он тянул воду через соломинку.
Дарнинг наблюдал за ними. Видел полную, округлую спину Эммы, когда она наклонялась к мужу; видел, как свет верхней лампы поблескивает на седых нитях в ее волосах. Видел, что Майк закрыл глаза и посасывал соломинку словно бы во сне.
Такими Дарнинг и будет их вспоминать.
Ровно через двадцать девять часов взрыв и пожар уничтожили Майка, его жену, его дом и все, что было в доме. Причина взрыва – баллон для пропана – была обнаружена в подвале.
Кроме этого сохранилось немногое – пыль, искореженные обломки и пепел.
Министр юстиции прочитал об этом в газете и глубоко проникся самим фактом. Истинную ценность жизни не поймешь до тех пор, пока не осознаешь, как легко ее уничтожить.
С его точки зрения, он, конечно, не мог поступить иначе. Зная, что им известно, никак нельзя было оставлять их в живых.
Но это не принесло ему радости.
Десять дней, думал Дарнинг, стоя у окна и глядя на реку внизу с высоты тридцать третьего этажа.
Ему было скверно, а будет, вероятно, еще хуже. Такое ощущение, словно поспешно вынесенный им самим приговор стал известен всей стране. Словно что-то умерло в ярко раскрашенной конфетной коробке. Страшно – и однако вызывает мрачный восторг. После совершения казни мертвые наполняли его душу именно этим чувством. Они выглядели столь безразличными по отношению к происшедшему, что даже смерть не казалась такой уж страшной.
Он почти допил третий стакан “Перье”, когда в номер негромко постучали, и Дарнинг открыл дверь Дону Донатти.
Они обнялись, и министр юстиции вдохнул знакомый запах изготовленного по особому заказу одеколона Карло Донатти. Некоторые вещи остаются неизменными.
Донатти обнял Дарнинга весьма прочувствованно. Они не виделись годами. И поскольку встречу назначил Дарнинг, а Донатти ничего не знал о ее цели, преимущество было на стороне министра.
– Вы хорошо выглядите, Дон Карло. За пять лет не постарели даже на пять минут. Что у вас за секрет молодости?
– Чистые помыслы в здоровом теле.
– И то и другое вне моей досягаемости.
– И моей, поскольку ваша честь посрамляет меня.
Мужчины улыбнулись, и словно что-то промелькнуло между ними.
Дарнинг налил Донатти немного скотча и протянул ему стакан. Потом он включил радио и настроил на волну, по которой передавали запись концерта из филармонии. Усилил громкость звука. Он уже обследовал номер на предмет возможных “жучков” и ничего не обнаружил. Однако во времена новейших электронных изобретений ни в чем нельзя быть слишком уверенным. Все было ясно, и Донатти ничего не сказал. Это делалось во имя обоюдной безопасности.
Под звуки торжественного и возвышенного исполнения Пятой симфонии Бетховена они уселись друг против друга.
– Есть вопрос, – начал Дарнинг. – Он касается того любезного одолжения, которое вы сделали мне девять лет назад. Человека, который этим делом занимался, звали Витторио Батталья?
Лицо у Донатти побелело. Он молча кивнул, но потом спросил:
– Что-нибудь не так?
– Боюсь, что очень многое не так, – ответил Дарнинг и рассказал Донатти о письме Майка и о том, что за этим последовало.
Донатти слушал в молчании. Потом он медленно поднялся, подошел к окну и стал смотреть на город. Обернулся:
– Когда это случилось?
– Десять дней назад.
– Чем же вы занимались эти десять дней?
– Наблюдал, как исчезают люди.
И министр поведал зловещую повесть о том, как бесследно исчезли пять человек, посланных допросить Джьянни Гарецки и Мэри Чан Янг.
Донатти покачал головой:
– Почему вы сразу не обратились ко мне?
Дарнинг глотнул “Перье” и ничего не ответил. Его молчание вызвало у дона улыбку.
– Вы все еще мне не доверяете?
– Девять лет назад вы заверили меня, что с женщиной дело улажено. Теперь я обнаруживаю, что она жива. Разве здесь есть основа для доверия?
– Что я могу сказать. Генри? Это какое-то недоразумение. Ведь Батталья был лучшим из моих людей, и он заверил меня, что все сделано как надо. Сообщения о катастрофе появились в газетах. Я в таком же недоумении, как и вы.
– Где теперь Батталья?
– Один Бог знает. Он исчез через несколько недель после катастрофы, и больше я не слышал о нем ни слова.
– Это не показалось вам странным?
Карло Донатти передернул плечами:
– Ничего странного – при его-то занятии. Всегда найдутся враги. Люди исчезают. Даже лучшие. Я поставил свечку за упокой и послал Витторио прощальный поцелуй.
– А что его друг, художник? Он знает, где Витторио Батталья?
– Сомневаюсь.
– Когда вы последний раз виделись с Гарецки?
Донатти посмотрел на свой скотч из-под полуприкрытых век.
– Несколько дней назад. Был прием в его честь в “Метрополитен”. Я посетил прием и выразил Гарецки свое уважение.
– Он не звонил вам и не обращался за помощью после этого?
– Нет.
– Давайте выложим карты на стол, Карло. Мы двое всегда являли собой удобное quid pro quo[26]. Нечто за нечто. Идет?
Донатти сидел молча.
– Много лет назад, – негромко заговорил министр юстиции, – я как обвинитель отменил выдвинутое против вас серьезное обвинение в убийстве. Через некоторое время вы согласились принять на себя заботы об Айрин Хоппер – ради меня. Теперь выясняется, что вы этого не сделали.
– Я сожалею. Но еще пять минут назад я был уверен, что сделал.
– Возможно, что так, а возможно, и нет. И то и другое уже не существенно. Теперь имеет значение лишь то, что существуют два человека, которые могут уничтожить меня в любое удобное для них время.
Донатти опустил глаза на свой стакан. Так, словно разглядывал внутренности кровавой жертвы.
– Если они не уничтожили вас за девять лет, зачем им делать это теперь?
– Вы упускаете главное. Я не могу жить под дамокловым мечом. И не хочу так жить. Ради Бога, Карло! Я уже не тот, каким был девять лет назад. Ныне я министр юстиции Соединенных Штатов. И могу подняться еще выше. Кто может угадать, что придет людям в голову? Кто предугадает побуждение, которое заставит их сделать то, чего они не делали до сих пор?
Донатти молчал.
– Я как нельзя более серьезен, – сказал Дарнинг.
– Вы полагаете, что мне это надо объяснять?
– Я полагаю, что вы виделись с Джьянни Гарецки после вечера в музее. А это значит, что вы мне уже солгали.
Глаза у Донатти сделались холодными, но он ничего не сказал.
– Я также полагаю, что вы ответственны за эту беду, Карло. И если Гарецки снова свяжется с вами, а я уверен, что он это сделает, то я хотел бы об этом знать.
Дон Донатти произнес с нажимом:
– Вы не там ищете. Мне кажется, что Джьянни Гарецки ничего не знает.
– Позвольте мне самому судить об этом.
Лучи заходящего солнца окрашивали багрянцем стены комнаты. Дарнинг проследил глазами их путь от окна и улыбнулся, но веселья в его улыбке не было.
– А на тот случай, если у вас в голове зреют какие-либо неразумные намерения, пожалуйста, запомните три вещи. Срок давности не применим к обвинениям в убийстве. Доказательства против вас хранятся в банковском сейфе. Если я погибну в результате несчастного случая, все это попадет прямиком к окружному прокурору.
В наступившем молчании лишь торжественно звучала музыка Бетховена.
Глава 20
Мэри Янг сидела за столом в большом читальном зале главного отделения Нью-йоркской публичной библиотеки. Чувствуя все более сильное возбуждение, она не замечала ничего вокруг себя. Целый час она изучала содержимое папки, переданной ей одним из посыльных Джимми Ли.
Вложенные в папку распечатки с микропленки включали все детали… заметки из “Нью-Йорк таймс”, “Ньюсвик” и “Тайм”… все, что касалось гибели Айрин Хоппер в авиакатастрофе более чем девять лет назад. Больше всего ее поразило, что на сцене то и дело появлялся Генри Дарнинг.
Хоппер потерпела аварию на самолете, принадлежавшем Дарнингу.
Дарнинг сообщил, что принял Айрин Хоппер на работу в свою юридическую фирму, стал ее ментором и покровителем, вступил с ней в достаточно близкие отношения вне работы.
Именно Дарнинг выступил с настоящим панегириком во время мемориальной церемонии, происходившей через неделю после гибели Айрин.
Это Дарнинг учредил большую стипендию имени Айрин Хоппер, которая выплачивалась особо одаренным и при этом нуждающимся студентам-юристам университета в Пенсильвании, где училась Хоппер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73