– И все-таки – как вы тут очутились и сразу нашли меня?
– Я солдат партии, вот потому и оказался здесь, выполняю ее приказ, – ответил Анвар Абидович несколько высокопарно, но Шубарин понял, что тот не шутит, да и вряд ли без согласования с самыми верхами он мог выйти на свободу, даже временно, и тут же вылететь на Запад. За визитом человека из лагеря, безуслов­но, стояли какие-то высшие силы, а то и государственные интере­сы, Шубарин почувствовал это.
– Хорошо, что ты не вышел из партии, как поступили многие приспособленцы, перевертыши, иначе бы ко мне не обратились. Хотя кто знает, теперь я уж совсем не понимаю, что творится на воле, хотя регулярно смотрю телевизор и читаю газеты.
– Какой я коммунист, Анвар Абидович? Я предприниматель, теперь вот становлюсь банкиром, открываю в Ташкенте коммерче­ский банк. Я чужд идеологии, любой, левой, и правой, и даже серединной, я за правовое государство, за верховенство закона, за права личности, гражданина. Зная реальное положение в стране, в ее экономике после шести лет перестройки, общаясь лично с теми, кто пришел сегодня к власти и кто рвется к ней, я убежден, что только настоящие коммунисты, узнавшие о том, сколько от их имени делалось преступлений за семьдесят лет, способны спасти эту великую страну от краха, потери государственности, дело и до этого докатилось…
– Спасибо, Артур, примерно так я аттестовал тебя, сказал, что ты наш человек…
Шубарин хотел возразить, сказать – я не ваш человек, но тут же передумал, не стоило разочаровывать Анвара Абидовича, сби­вать его с толку, ясно было, что он объявился в Мюнхене с серьез­ными делами. Но даже если бы Анвар Абидович сбежал из тюрьмы и каким-то немыслимым образом оказался рядом с ним, он в любой ситуации, даже на чужой территории, предпринял бы все, чтобы спасти жизнь своего бывшего патрона, – в этом была вся его натура, суть, он не предавал друзей.
Принесли горячее, и они по традиции выпили еще по рюмке «горбачевской» водки немецкого разлива. Анвар Абидович про­комментировал ее кратко: гадость, до нашей, любой областной «Русской» или «Столичной», ей тянуть и тянуть.
Барин остается барином, подумал Артур Александрович, сидел шесть лет, наверное, уже забыл вкус спиртного, а вот «горбачевку» не признал… Да и вообще Анвар Абидович с каждой минутой держался свободнее, вальяжнее, невольно вызывая в памяти дав­ние дни в Заркенте.
– Я очень рад, что когда-то не ошибся, разгадал в тебе предпринимателя, бизнесмена, хотя это и шло вразрез с нашей идеологией. Воистину нет правил без исключения. Иногда я думаю, что все мои прегрешения перед партией, за которые я отбываю справедливое наказание, перевешивают одно мое деяние, тоже как бы противоправное, – я создал тебя, открыл в области режим наибольшего благоприятствования всем твоим начинаниям, и, говорят, ты сегодня вполне официальный миллионер. Теперь в тебе нуждается страна, народ… – тут Анвар Абидович слегка понизил голос, воровато окинул взглядом зал и добавил тихо, но торже­ственно, по слогам: – И пар-ти-я!
Японец подумал, что гость опьянел, но, глянув повнимательнее на Анвара Абидовича, понял, что ошибся, тот просто переходил к делу, а важность возложенной на него миссии, в случае успеха которой, возможно, ему пообещали свободу, тянула его на патети­ку, высокопарность.
Артур Александрович внимательно оглядел ресторан, сразу отыскал людей, вероятней всего, сопровождающих Тилляходжаева, увидел еще двух-трех подозрительных, на его взгляд, гостей и решил не искушать судьбу: разговор их легко могли прослуши­вать и записывать, а Анвару Абидовичу не терпелось скорее перейти к делу.
Как только гость попытался вернуться к главной теме разгово­ра, Японец бесцеремонно перебил его, сказав, что о делах они побеседуют у него дома за чашкой кофе, и заговорил о том, как они сегодня вечером приятно проведут время в известном загород­ном клубе, куда он был приглашен заранее… Рассказывая о ноч­ной жизни Мюнхена, Артур Александрович наблюдал, как один за одним исчезли все люди, вызвавшие его подозрения, видимо, он не ошибся, их прослушивали, и они поспешили уйти из ресторана.
Отъезжая, Артур Александрович увидел, как серая «Порше» тронулась вслед за его белым «Мерседесом». Шубарин ехал не спеша, рассказывая гостю о магазинах, салонах, театрах на Кайзерштрассе, двигался он по направлению к дому, усыпляя бдитель­ность следовавших за ним людей. Поймав на каком-то светофоре момент, когда «Порше» не успевало на «зеленый», он резко приба­вил газ и свернул в ближайший же переулок, потом повернул еще раз и опять оказался на Кайзерштрассе, правда, он ехал в обрат­ном направлении, и минут через пять припарковал машину на хорошо знакомой ему стоянке отеля «Риц».
Оказавшись в уютном номере на седьмом этаже, Артур Алек­сандрович заказал по телефону зеленый китайский чай «лунь-цзинь» и, обращаясь к гостю, сказал:
– Вот теперь, дорогой Анвар Абидович, мы можем спокойно поговорить о делах. Я слушаю вас…
Гость сразу без предисловий начал:
– Вчера утром у меня в каптерке предстоял горячий день, меняли белье четвертому и пятому бараку. Благодаря тебе, если не предстояла какая-нибудь проверка или комиссия, я обычно и ночую у себя на складе при прачечной. Ты не представляешь, какое это счастье – иметь там такую работу и жить в отдалении от озверевших людей, хотя в зоне знают, что за меня держат мазу самые крутые уголовники, но все равно… Едва я отобрал самое лучшее, по лагерным понятиям, белье для «выдающихся» людей из этих бараков, не приведи Господь кого-нибудь из них запамято­вать, как вошли двое штатских без сопровождения нашей администрации. По тому, как они держались, говорили, были одеты, сразу чувствовалось, что они не имеют никакого отношения ни к прессе, ни к прокуратуре, ни к МВД, ни к юстиции вообще – мы ведь все там пишем жалобы день и ночь… Они поздоровались, на восточный манер поинтересовались здоровьем, жизнью, настроением и пред­ложили поехать с ними пообедать в одной компании, где будут знакомые мне люди. В нашем положении отказываться и задавать вопросы не принято, и я, представляя, что за «обед» мне предсто­ит, молча вышел вслед за ними. Машина, стоявшая у проходной, тут же рванула в город. Мы приехали, как я понял, на какую-то загородную дачу местных властей, где в зале действительно был накрыт богатый стол, и среди джентльменов, прогуливавшихся вокруг него, я увидел двух знакомых мне прежде мужчин. Впрочем, ни фамилий их, ни должностей я так и не вспомнил. Да и как вспомнить, ведь я в Заркенте принимал тьму людей, членов Полит­бюро, и даже зятя Брежнева, красавчика Юру Чурбанова, которого я время от времени встречаю в соседнем лагере, он шьет для нас простыни… Но то, что эти люди из аппарата ЦК КПСС, я не сомневался. Сомневался в другом – то ли я их принимал, то ли я у них бывал по делам. Позже я вспомнил, что один из них был помощником Кручины, управляющего делами ЦК КПСС, и я решал с ним вопрос о строительстве нового дома улучшенной планировки для работников обкома. Вот эти двое встретили меня радушно, вспомнили, как бывали у нас в Заркенте, как щедро мы их прини­мали и одаривали, по-хански, как они выразились. Объяснили, что, оказавшись здесь в командировке, узнали, что я отбываю тут срок, и решили увидеться, помочь хоть чем-нибудь и заодно представить вот этим людям, которым я вдруг оказался нужен.
Трое незнакомых мне мужчин, назвавшись наверняка вымыш­ленными именами, тепло пожали мне руки и пригласили за стол. Обед длился долго, вспоминали прежние времена и прежних хозя­ев, ныне оказавшихся без власти, я старался изо всех сил поддер­живать разговор, не понимая, что может означать для меня эта встреча с коллегами, соратниками по партии, мне постоянно вспо­минался мой смертный приговор, которого я чудом избежал.
Во время десерта раздался телефонный звонок, и двое моих бывших коллег, сославшись на неотложные дела и встречи, тороп­ливо распрощались, и я остался наедине с новыми знакомыми. У них, наверное, со временем тоже была напряженка, и мы тут же перешли в гостиную, где все было подготовлено для беседы со мной, хотя, если точнее, первую часть разговора без обиняков можно было назвать допросом. Меня они усадили в глубокое кожаное кресло с высокой спинкой, отгородили от себя длинным журнальным столиком, а сами уселись так, что я видел перед собой только одного из них, а двое других, задававших больше всего вопросов, сидели сбоку от меня. Тактика не новая, так поступают всегда, когда идет перекрестный допрос.
Первый же заданный вопрос касался тебя, Артур. И второй, и третий, и целый шквал последующих – тоже. Они не оставляли мне время для раздумий, требовали точного и быстрого ответа, порою мне казалось, что меня усадили на замаскированный детек­тор лжи. Я не понимал, что им от меня нужно, одно стало ясно: досье на тебя составлено внушительное. Порою я думал, что ты влип в какую-то историю, связанную с государственными интере­сами, ты ведь по-мелкому не играешь, иначе не занимались бы тобою на таком уровне. Но я ведь регулярно имел от тебя инфор­мацию и знал, что ты «на плаву», процветаешь, да и по другим каналам доходили сведения, тут «деловых» сидит немало. Но как бы ловко ни строились вопросы, я скоро понял: они ищут не компромат на тебя, а подтверждение тому, что знают о тебе, ты почему-то очень был нужен им. И вскоре я разгадал тайну допро­са – их интересовал твой коммерческий банк, который ты намерен открыть на паях с немцами в Ташкенте, хотя слово «банк» произнесено еще не было. С той минуты нить разговора я держал в руках твердо, подтверждение тому – я рядом с тобой;
– Банк? Которого еще нет? – изумился Шубарин.
– Да, да, Артур, банк. Оттого им понадобился посредник, зна­ют: на такую щекотливую тему ты с каждым разговаривать не станешь. К тому же им нужна гарантия – а в нашем случае ею служит моя жизнь, они хорошо все взвесили, учли твои слабые стороны.
– Мерзавцы! – гневно вырвалось у Японца.
– В такое критическое для страны время не должно быть однозначных оценок, не горячись, Артур. Если в данной ситуации моя жизнь стала разменной монетой, я не жалею, даже рад, что вновь понадобился партии.
– Партии? – снова с удивлением переспросил Шубарин.
– Да, Артур, партии. Разговор идет о партийных деньгах, пар­тийной кассе.
И только тут для Шубарина стал проясняться смысл беседы.
– Сегодня, когда трудные дни настали не только для страны, но и для партии, она должна подумать о тылах, – продолжил Тилляходжаев. – Не исключено, при такой оголтелой реакции, прикрывающейся видимостью демократии, щедро финансируемой из-за границы, партия может временно самораспуститься, уйти в подполье. Но это будет вынужденной мерой, крайней. Идеи социализма, коммунизма, справедливости и равенства глубоко укоренились в обществе, и, поверь мне, у коммунистов будет еще шанс вернуться на политическую арену, их еще позовут. Расслое­ние общества на бедных и богатых идет уже не по дням, а по часам… Но возвращение немыслимо без организации, без финан­сов, и партия должна сохранить то, что у нее накопилось за семьдесят лет, а набралось, поверь мне, немало…
– Откуда же у партии взялись деньги? Партийные членские взносы вряд ли покрывали расходы на содержание высокопостав­ленного аппарата в стране и помощь всем компартиям за рубежом. Не говоря уже о финансировании любой левацкой идеи или движе­ния и даже намека на него. А огромная собственность в стране: лучшее жилье, помпезные здания райкомов, обкомов, горкомов, поликлиники, издательства, больницы, санатории, курорты – это же огромное, многомиллиардное состояние? – с интересом спро­сил Шубарин.
– Ну вот, это разговор банкира, – довольно пробормотал гость и, поскольку находился ближе к двери, пошел ее открывать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59