«Что-то для молнии тяжеловатый грохот», – подумала Шило­ва, но вслух, продолжая кокетничать, чего прежде за собой не замечала, изложила и свою просьбу. Все время разговора ее так и подмывало спросить – чем же ты, мерзавец, занимался за закрытой дверью и что спрятал в столе? Возможно, такое желание преследовало ее оттого, что на столе лежала явно забытая крышка от какого-то прибора, на которой она четко читала «Сони», но как ни силилась отгадать, от чего она, так и не поняла, хотя чувствова­ла, что это деталь от той вещи, что спрятали. Улыбаться, кокетничать у нее больше не было сил, и она встала, но в эту минуту пришел в себя окончательно и Газанфар, вспомнил наставления «сиамских близнецов» и попросил ее на секунду задержаться. Загородив собой зев распахнутого сейфа, он достал роскошно , упакованную коробку итальянских конфет «Амаретто»:
– Говорят, очень вкусные, специально для красивых девушек…
Татьяна, поблагодарив, приняла и выпорхнула из кабинета, считая, что контакт она может возобновить в любое удобное для себя время. Приблизительно то же самое подумал и Газанфар, но крышку от прослушивающего разговор сквозь стены аппарата спрятал все-таки с тревогой: ему показалось, что Шилова заметила его беспокойство именно по поводу этой детали на столе, да и его слова про молнию вряд ли приняла всерьез.
Прошло только десять дней после показа по телевидению пре­зентации по случаю открытия банка «Шарк», как на Шубарина обрушилась прямо-таки лавина предложений о размещении все новых и новых капиталов: звонили, приходили лично, передавали по факсу. Шквал неожиданных заявок приободрил Артура Алек­сандровича, он все-таки опасался, что похищение Гвидо Лежавы получит огласку, и банк, еще толком не открыв дверей, окажется в изоляции. Возможно, и вся затея с американцем была задумана, чтобы запугать серьезных, весомых вкладчиков, но даже если так, заговор с треском провалился – деньги текли полноводной рекой. Он видел это и по географии предложений, и по тому, от кого они поступали, многие могучие организации республики решили иметь дело с ним. Список желающих сотрудничать с его банком, кото­рый появлялся на дисплее компьютера, особенно радовал Шубари­на. Ведь он-то хорошо знал, какой клан контролировал ту или иную отрасль в крае или кто конкретно стоял за тем или иным крупным заводом, объединением, преуспевающим хозяйством, трестом, концерном. Предложения были не только из Ташкента, Бухары, Джизака, где его хорошо знали, но даже из самых дальних регионов: Каракалпакии, Хорезма, Сурхандарьи, Кашкадарьи. Да­же без его усилий появились первые сигналы и от немецких зем­лячеств Киргизии, Казахстана, Алтая. Он уже воочию видел на ежегодном собрании пайщиков многих влиятельных людей края – вот, оказывается, что может служить реальной точкой сопри­косновения и объединения многих непримиримых кланов – день­ги! Все хотели вкладывать обесценивающиеся деньги в беспроиг­рышное дело, все мечтали об удвоении, утроении капиталов, зама­хивались на валютную прибыль.
Вроде рассеивалось и мрачное пророчество прокурора Камалова, который предупреждал, что банк стал лакомым куском для многих влиятельных кланов республики, и при первой возможнос­ти они постараются оттеснить его или вовсе отобрать любимое детище. Вглядываясь в дисплей компьютера, он ясно видел пред­ставителей почти всех влиятельных кланов, поспешивших застол­бить себе место в многообещающем банке, рассчитанном в основ­ном на крупных западных вкладчиков, и вряд ли при таком рас­кладе им резон резать курицу, несущую золотые яйца. Однако он хорошо знал Восток, чтобы не обольщаться даже при самой безупречной логике складывающихся событий. Восток – тонкая штука! А может, они все и ринулись открывать счета, чтобы при случае войти в правление, совет директоров, в президентский совет, а уж оттуда, оглядевшись, начать штурм кабинета на чет­вертом этаже бывшего «Русско-Азиатского банка», обитого тяже­лым, мореным дубом, тем более если к тому времени, бог даст, банк с опытным капитаном, словно корабль с поднятыми паруса­ми, уйдет далеко в бурном океане финансов. Тут при любых удачах, успехах следовало держать ухо востро, с высокого коня больнее всего падать – так гласит восточная пословица.
Банк на удивление быстро, почти с места, набрал скорость, что, конечно, не могло не радовать Шубарина, ведь делать политику в области финансов, стать главным дирижером денежных потоков, по крайней мере на территории от Балтии до Тихого океана, было главной мечтой его жизни. Просто деньги, личное богатство его не волновали, он и так был богат, причем личные капиталы его неожиданно и стремительно увеличивались, чего и он, даже будучи финансистом, не предвидел. Дело в том, что в начале семидесятых годов, когда он стал заметным «цеховиком», или, как говорят нынче, одним из хозяев теневой экономики в крае, возникла про­блема: куда девать сотни тысяч ежемесячных доходов? В ту пору нельзя было отгрохать трехэтажный особняк, купить «Мерседес», не говоря уже о «Мазерати», уехать отдыхать с семьей на Канарские или Болеарские острова, а на Рождество – в горы, в Швейцарию, в Сан-Тропез. Тогда любая заметная свадьба, юбилей в дорогом ресторане брались на карандаш, и за все спрашивали строго, не высовывался особенно и он. Выделиться – значило потерять дело, возможность реализовать себя как инженера и предпринимателя, главное в ту пору его жизни. Кто знал его хорошо, те ведали, что он вкладывал огромные личные средства в модернизацию государственных предприятий, находящихся под его контролем и влиянием, тогда о грядущей приватизации на территории могущественной сверхдержавы СССР не догадался обмолвиться ни один предсказатель ни у нас, ни за рубежом, все они поумнели потом. В те годы и надоумил его хан Акмаль, бессменный депутат Верховного Совета страны и республики, покупать доллары, и даже путь подсказал. Тогда за доллар давали официально всего шестьдесят пять копеек и он мало для кого представлял интерес, тем более для тех, кто работал за рубежом, а для власть имущих в стране существовала система магазинов «Березка», где лучшие мировые товары продавались во много раз дешевле, чем на Западе, а чек для приобретения товара, ранее называемый сертификатом, стоил в самое дорогое время в два раза выше номинала. Так что особой необходимости в долларах не было. Они могли быть нужны только людям с дальним прицелом, людям, мечтающим эмигрировать и не потерять неправедно нажи­тые деньги. В общем, валютой интересовались тогда редко, и очень богатые люди, как хан Акмаль, например. Стоил доллар в ту пору на черном рынке от трех до четырех рублей. Конечно, были люди, зарабатывавшие на его продаже.
Валютой занимался в стране всего один «Внешэкономбанк», товарищи оттуда и вышли на хана Акмаля, часто бывавшего в Москве. Уже в ту пору кое-кто догадывался, что на Кавказе и в Средней Азии, не говоря уже о Москве, Киеве и Ленинграде, есть очень богатые люди, которые могут заинтересоваться таким способом размещения капиталов. Через этот канал раэ-два в году покупал доллары и Японец, и к началу восьмидесятых годов у него незаметно накопилось их чуть больше миллиона.
Когда с первой волной эмиграции уехал в Америку Гвидо Лежава, его многолетний компаньон в теневой экономике, он ссудил товарища тремястами тысячами долларов на раскрутку на новом месте. Деньгами Гвидо распорядился более чем толково, можно сказать даже – талантливо. В тот же год после какой-то удачной операции в Москве Шубарин довел счет долларам до полутора миллионов, и на том остановился. Изредка из этой бесполезной кассы он ссужал отъезжающих друзей за рубеж, но таких крупных сумм, как Гвидо, больше не давал никому. Долларовых страстей не было до самой перестройки, он мог утверждать, что «баксовая» лихорадка – результат горбачевских реформ. К концу правления «великого реформатора» дремавший доллар вдруг стал медленно, но верно ползти вверх, и Японец вспомнил о своих полуторамиллионах «зелененьких», лежавших без движения, без прироста, просто мертвым грузом. После форосского фарса «процесс пошел» по-настоящему: доллар стал расти как на дрожжах. Артур Алек­сандрович подозревал, что оставшаяся от меченого «отца пере­стройки» знаменитая фраза «процесс пошел» больше всего применительна к доллару, из всех его процессов он оказался самым существенным, самым непредсказуемым, судьбоносным – опять же по его терминологии. Даже он, Шубарин, считавший, что как-то контролирует финансовые скачки, прогнозирует их, не предвидел, что доллар с 5-8 рублей в конце 1989-го дойдет за два года до шестисот. Сбылся чей-то гениально разработанный план таким образом добить, поставить на колени Россию.
Благодаря неожиданному взлету доллара полтора миллиона «зелененьких» неожиданно, без его усилий, превратились в милли­арды «деревянных». А миллиарды в нищей стране, даже в инф­ляцию, – огромные деньги. Но он не собирался обменивать их, пусть и по самому высокому курсу. Став владельцем банка, он мог пустить их в оборот, он-то знал, кому можно ссудить с выгодой и без риска, и за год, при нынешнем диком банковском проценте, кстати установленным не им, мог удвоить и даже утроить свои «баксы». Такое баснословное ныне время для банкиров – только не плошай!
Так что финансовые дела банка и его личные не волновали Шубарина, точнее, с этим он вполне мог справиться. Беспокоила суета вокруг банка, в эти дела нельзя было откладывать в долгий ящик. Визит прокурора Камалова в банк не шел у него из головы. С Ферганцем следовало определиться как можно быстрее. Тот явно протягивал ему руку помощи, руку для сотрудничества, хотя и не сказал всего, что знал, особенно того, что связано с «Шарком». Впрочем, не стоило таить на прокурора обиду, он ведь сам тоже не сказал Ферганцу, почему приезжал к нему в Мюнхен вор в законе – Талиб Султанов. Как не сказал и другого – почему выкрали Гвидо Лежаву, ведь этим «почему» Камалов обеспокоен больше всего. Но пока он не разобрался с Сенатором и Миршабом, не узнал их дальнейших планов, вряд ли стоило вводить прокурора в курс дел, как бы этого тот ни хотел и какая бы опасность ни складывалась для него вокруг банка. Он все-таки рассчитывал только на себя, привык так, ибо никогда не доверял государству, не искал у него защиты. Не мог же он сейчас без особого повода сказать Камалову, что после возвращения из Мюнхена, накануне открытия банка, ему позвонил незнакомец и, напомнив про недавнюю встречу на стадионе «Баварии», сказал, что сейчас, когда формируется руководство банка, он должен зарезервировать одно место среди членов правления и для них.
– Для кого? – тут же стараясь поймать на слове, спросил Шубарин. Но в этот раз говорил с ним человек более опытный, чем гонец в Германию, он спокойно ответил:
– Когда получим ваше принципиальное согласие, тогда и узна­ете. Впрочем, человек этот, возможно, и знаком вам.
Он тогда не воспользовался советом подумать день-два, а от­ветил сразу, довольно-таки жестко:
– Есть страны, в которых банк сравнивают с церковью, где не выдают тайн исповеди. Для меня же свято и то, и другое. Так что не только на место в правлении, но и на любое другое, рядовое, можете не рассчитывать, я играю только со своей командой. А что касается нашего разговора на стадионе в Мюнхене, если есть реальные предложения, заходите, поговорим. Банк открывается на днях.
Этим приглашением он хотел заманить людей, севших ему на хвост, к себе в резиденцию, важно было знать – кто? Уж там он что-нибудь придумал бы, организовал достойную встречу. Но на другом конце провода, видимо, разгадали его ход, поблагодарив за приглашение, завершили разговор.
На другой день примерно в то же время, что и накануне, раздался вновь телефонный звонок, и знакомый голос сделал новое предложение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59