Из беседы, состоявшей из недомолвок, недоговоренностей, где часто упоминался некто зашифрованный под именем Ферганец, Татьяна почувствовала, что из прокуратуры утекает какая-то информация, служебная тайна, она ощущала это сердцем, ибо уже отдавала себе отчет, где работает. Ныне тот поход в ресторан она не считала случайным, а чем-то предназначен­ным ей свыше, чтобы как-то уберечь, обезопасить человека, к которому испытывала уважение и симпатию.
В тот вечер в «Лидо» она не придала особого значения тайному разговору, невольной свидетельницей которого оказа­лась, но стала остерегаться человека, пытавшегося за ней ухаживать. А когда во время ферганских событий, связанных с турками-месхетинцами, она узнала из газет о покушении на Камалова на трассе Коканд-Ленинабад, тот давний разговор, которого она не забыла, вызвал тревогу. Через несколько дней, когда произошло новое покушение, уже в Ташкенте, где погибли его жена, сын, Татьяна поняла, что в разговоре речь шла о Камалове. Уже работая в прокуратуре, она спросила у одного из коллег, откуда родом наш прокурор республики. И получила ответ – ферганец. И тогда случайно услышанные разрозненные фразы, недомолвки обрели ясность: да, разговор касался Камалова-Ферганца. Недели три не решалась пойти в больницу и рас­сказать о своих подозрениях Камалову, словно чувствовала, что с этим шагом круто изменится ее жизнь. О ценности своего сообщения она догадалась сразу, предатель в прокуратуре и был главным недостающим звеном в расследовании прокуроpa, посвятившего годы борьбе с оборотнями в милиции. Проку­рор, выслушав ее, тут же достал из прикроватной тумбочки пухлое досье и, показав ей фотографию, спросил, не этот ли джентльмен подсаживался к ним за столик. Ее ответ словно склеил две половинки фотографии незнакомого человека.
После этого разговора с Камаловым она уже месяц работала в прокуратуре республики. По странному стечению обстоя­тельств, она занимала тот же самый кабинет на первом этаже, где проходила практику. Сейчас она тоже стояла у окна, ибо знала, что ее шеф, Уткур Рашидович, начальник отдела по борьбе с мафией, поехал за прокурором в больницу. Почти через полгода Ферганец, на котором уже кое-кто поставил крест, возвращался в свой служебный кабинет. На улице у про­куратуры, как обычно, выстроились ряды машин, возле них прохаживались незнакомые люди. «Каждый из них может быть охотником за прокурором», – сказал вчера полковник, невольно бросивший взгляд в окно. Неожиданно подъехала машина про­курора. Первым выскочил Нортухта, водитель, парень, прошед­ший Афган, это с ним Камалов одолел банду наемных убийц на трассе Коканд-Ленинабад. Афганец мгновенно повернулся спиной ко входу и быстрым взглядом окинул ряды машин. Под тонкой пижонистой замшевой курткой внимательный человек легко углядел бы оружие и понял, что парень пользоваться им умеет.
Камалов взглянул на высокое парадное и стал медленно одолевать мраморные ступени, чувствовалось, каждый шаг да­вался ему нелегко. Она разглядела его осунувшееся лицо, свежий рваный шрам, пересекавший высокий лоб, отметила, что он зарос, похудел и стал походить на голливудских киногероев, но она тут же устыдилась такого пошлого сравнения. По лестни­це поднимался мужчина, настоящий мужчина, шел, чтобы дове­сти начатое дело до конца. Она не заметила, как губы сами прошептали: «Храни вас Господь!»
Газанфар Рустамов, прокурор отдела по надзору за исправи­тельными учреждениями Узбекистана, пребывал в скверном настроении. Третью неделю подряд не везло в карты, улетучи­лись с риском добытые деньги на машину. Во всех зонах и тюрь­мах, то тут, то там, возникали стихийные бунты, захватывали заложников, участились побеги, и ему приходилось мотаться из края в край республики, исправительно-трудовые колонии рас­полагаются все-таки не в курортных местах. Ночевки в грязных провинциальных гостиницах, обеды в скудных казенных столов­ках, вечная нехватка транспорта – все это действовало на нервы, раздражало, вызывало зависть к коллегам из других отделов. «Почему я должен отдуваться за несправедливость, жестокость, убожество в местах заключения?» – часто спраши­вал он себя и клял на чем свет стоит Сухроба Ахмедовича Акрамходжаева, Сенатора, за его нерасторопность, медлитель­ность. Ведь работая заведующим отделом административных органов ЦК партии, обещал, и не раз, сделать его прокурором одного из районов Ташкента. Обещал твердо, да что вышло, сам загремел, но Рустамову было жаль только себя. Сенатор хоть пожить успел.
Газанфару предстояла поездка в Таваксай, там случился групповой побег не без участия людей из охраны. Какой же нормальный человек, да еще за такие гроши, пойдет работать с заключенными – рассуждал он, как никто другой знавший тамошние нравы. Удивлялся он не побегу, а тому, что до сих пор эта система действует. Он бы не удивился, если какой-нибудь поселок, городок, где есть крупная тюрьма или лагерь заклю­ченных, вышел бы на забастовку, узнай вдруг, что «заведение» переводится в другое место, ибо тут каждый второй кормится с бедных арестантов. Одни сдают комнаты на постой приехав­шим на свидание или добивающимся его, другие промышляют извозом, доставляя освободившихся и их родственников на железнодорожный вокзал или в аэропорт ближайшего города, третьи занимаются посредничеством, вольно или невольно все завязаны на тюрьме. Тут все обслуживают зону, каждый как может, в зоне денег всегда больше, чем на воле, и зэки не торгуются, впрочем, на все существует твердая такса.
Всех способов наживы с заключенных не знает даже он, ибо перечень их обновляется с каждым днем. Вот недавно был случай. В одном городке четырехэтажная «хрущевка» буквально нависает балконами над заборами с колючей проволокой, и юная девица, чья лоджия напротив мужского барака, однажды вышла туда в купальнике. И вдруг услышала из-за «колючки» рев восторга. Женщина есть женщина, ей любое внимание по душе, в радость, даже из-за «колючки», и она минут пять пококетничала, принимая по просьбе высыпавших из бараков мужиков всякие пикантные позы. Когда она собралась уходить, кто-то крикнул ей: «А это тебе за доставленное удоволь­ствие!» – и бросил на балкон рабочую рукавицу, там вместе с камнем оказалась сторублевка. С тех пор девушка уволилась с работы и трижды в день выходит на балкон под восторг толпы, говорят, стриптиз у нее получается не хуже, чем в порно­фильмах. Весь город завидует обладательнице счастливого балкона. Выезжал он и по этому случаю, даже встретился с ней, грамотная, как и все ныне, попалась девушка. Говорит, я живу в демократическом государстве и на своем балконе вольна делать зарядку как хочу и когда хочу. Махнули рукой.
Кормился с заключенных и сам Рустамов, и у него порой случались «навары» не меньше, чем у работников ОБХСС. За доставку важного послания в тюрьму, особенно подследственному, до суда, с заинтересованной стороны требовали десятки тысяч. Однажды он сорвал куш в сто тысяч – и это в те годы, когда деньги еще имели силу! Правда, ему пришлось поделиться с начальником тюрьмы. К обвиняемому по хищению в особо крупных размерах, взятому под стражу, рвался на свидание, всего на пять минут, один из сообщников и предлагал за это сто тысяч. Но свидание требовалось с глазу на глаз, передача послания его не устраивала, за это и плата. Речь шла, конечно, о том, чтобы запутать следствие, определить линию поведения на суде. Свидание это произошло глубоко ночью и длилось ровно пять минут. Носил он и письма «авторитетам», ворам в законе, находящимся в тюрьмах усиленного режима, переда­вал и из зоны «инструкции», «рекомендации» на волю, среди уголовников у него была даже кличка «Почтальон». Платили за это тоже хорошо, но нынче, в перестройку, занятие стало опасным. Раньше высокое ворье держалось за него, уважали покладистого человека «наверху», а сейчас словно сбесились, постоянно шантажируют, на гласность намекают. Но это скорее оттого, что у него конкуренты появились, нынче ничем не брез­гуют, лишь бы деньги. Один вор в законе, угощавший его в тюрьме французским коньяком, так объяснил перестройку: это время, когда все покупается и все продается, и он пожелал, чтобы оно дольше продлилось, за это и выпили.
Что-что, а деньги Газанфар в жизни имел, много прошло их сквозь его руки, да счастья не принесли, и виной тому карты. С них у него и беды пошли. Играть он начал, как и большинство, студентом, в общежитии, и вряд ли кто в нем мог предполагать в ту пору столь азартного человека. Первые десять лет после университета пришлись на самый пик застойных лет. Тогда и расцвела махровым цветом картежная игра среди должно­стных лиц. В какой город он ни приезжал в командировку, повсюду вечерами приглашали куда-нибудь на игру, впрочем, чаще всего в областях «катают» при гостиницах, тут уж точно мода из Москвы пришла, там в каждой почти гостинице катран обнаружишь. В ту пору нравы не были так суровы, как ныне; картежные долги, особенно крупные, легко прощали, никто посторонний учет их не вел, не переводились проигрыши на других, не включались «счетчики» за каждый просроченный должником день. Но потом внезапно и повсюду, словно за всем этим стоял некто коварный и умный, втягивавший в игру все больше и больше людей, появились правила, и картежники оказались в мышеловке. Зная масштабы преступного мира и ге­ниев, осуществлявших его стратегию, Газанфар ныне часто задавался вопросом: случайно это произошло или нет?
Он сам оказался заложником игры. В первые годы он ста­бильно выигрывал. С шальных денег купил пятикомнатную ко­оперативную квартиру в престижном районе, прозванном в народе «дворянским гнездом». Работнику прокуратуры это не составляло труда, тем более пайщиком он оказался солидным, выплатил всю сумму сразу, в ту пору разного рода начальники норовили жилье урвать за казенный счет и с успехом это делали, но Газанфар не хотел и дня ждать в очереди. И коопе­ративный гараж, и первая машина, можно сказать, с взяток и выигрышей появились, на зарплату прокурора особенно не разгуляешься. Рос и его авторитет «каталы» – так игроки между собой называют картежников. Тут главное в срок гасить долги, если проиграл, каталы, не обремененные долгами, имеют право на отыгрыш даже без наличных, гарантией тому их авто­ритет.
Газанфар долго был уверен, что он в любое время без труда может оставить карты, ибо в игре особенно «не зарывался» и видел в этом свою силу. В картах, как и в жизни, был расчетлив, обладал холодным разумом и при внешней эмоцио­нальности легко контролировал свои чувства. Успех за карточ­ным столом можно было бы объяснить и аналитическим скла­дом ума, он ведь закончил знаменитую сто десятую математи­ческую школу Ташкента и обладал феноменальной памятью, в игре такой человек имеет фору, ибо великолепно помнит сброшенные карты. Если бы не карты, Рустамов мог стать выдающимся шахматистом. Он так был уверен в своих силах, что мечтал, если вдруг повезет и выиграет миллион (такое по тем временам случалось, но редко), плавно «сойти с игры». Купил бы себе спокойное, но денежное место и вел бы разме­ренную жизнь буржуа – миллион в нашей стране, при поваль­ной нищете, все-таки большие деньги.
Но, как говорится, человек предполагает, а Бог располага­ет… Женился Газанфар, по местным понятиям, несколько позд­новато, в двадцать восемь, но ему и тут повезло, взял девушку хорошего и знатного рода, прямо со школьной скамьи. Но через полгода – первый звонок судьбы: в игре можно не только выиграть, но и все потерять…
Вскоре после свадьбы он впервые крупно проигрался, при­чем, крутому человеку, от которого отмахнуться было невоз­можно. В минуты отчаяния Рустамов даже замыслил его убить, но это оказалось ему не по зубам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59