по-русски это выглядело по поговорке – пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что. Приблизительно на таких условиях Запад был готов дать этот кредит, хотя он-то знал, конечно, куда идти и что нести. А ведь по мировым стандартам сумма была мизерная, Америка одна ежегодно в течение десятилетий подкидывала более крупные суммы крошечному Израилю. Небольшой она была даже в сравнении с теми деньгами, что имела партия на тайных зарубежных счетах, ведь ему-то обрисовали примерные контуры капиталов и недвижимости, принадлежащих КПСС.
Как банкир, Шубарин быстро догадался: Запад не даст и этих двадцати четырех миллиардов, только шаг за шагом будет требо­вать новых уступок, полного разоружения, вывода войск отовсю­ду, оплаты существующих и несуществующих российских долгов чуть ли не со времен царя Ивана Грозного, и так до бесконечности. Так и произошло. Как русского человека, гражданина великой державы, с которой еще вчера считались все, вплоть до Америки, не говоря уже о ее холуях или карликовых государствах, его задевало барское отношение Запада, почувствовавшего слабость Российской империи, и в один день он уже сам загорелся идеей вернуть партийные деньги в страну. Через своих немецких кол­лег-банкиров он начал осторожно зондировать почву на сей счет и вскоре понял, что суммы, и немалые, есть и в немецких банках. Чтобы добыть подобные сведения, требовались деньги, много денег, но Шубарин, загоревшийся идеей вернуть народу хоть часть разворованных средств, их не жалел. Считал для себя святым делом добыть валюту для страны, попавшей из-за предательства Горбачева в труднейшее экономическое положение. Но случивший­ся после форосского фарса неминуемый «парад суверенитетов» осложнил задуманное Шубариным. Особенно после славянской конвенции в январе 1992 года в Беловежской пуще, когда три руководителя - Украины, Белоруссии и России – в нарушение конституции, за спиной других бывших братских республик, рас­пустили СССР и подписали соглашение о так называемом Содружестве Независимых Государств, СНГ, не считаясь даже с ре­зультатами всенародного референдума накануне, когда весь народ – от края и до края, несмотря на старания националистов всех мастей, проголосовал за единое и неделимое государство с предоставлением всем бывшим республикам небывалых ранее прав и свобод. Многие дальновидные люди оценили это событие как развал единого государства, единой экономической зоны с единой финансовой системой. Шубарин понял это сразу, находясь еще в Германии. Но про себя подумал и другое: ничтожные политики, не поделив власти или ошалев от нее, принесли в жертву само государство. А если жестче, по-мужски – не зная, как выкинуть из Кремля хитроумного краснобая Горбачева, они свели на нет дер­жаву, формировавшуюся тысячелетиями.
В связи с развалом СССР у Шубарина неожиданно возникли проблемы: если первоначально он замыслил вернуть единой стра­не и единому народу украденные у него деньги, то сегодня, воз­вращая их в суверенный Узбекистан, он как бы обирал другие государства и народы. Некрасиво как-то получалось. Даже рассуждая теоретически, он не мог прийти к какому-то конкретному выводу. Ну, например, вернет он эти деньги и разделит между всеми пятнадцатью республиками, получившими независимость, – тогда могли обидеться автономии, тоже ставшие самостоятель­ными государствами, ну, скажем, Чечня или Татария. Или, если давать Молдавии, как же отказать Приднестровью, а это уже политика, и если вернуть Грузии, то она вряд ли поделится с осети­нами и абхазами, а это ведь тоже несправедливо. Россия с Украи­ной могли сказать, что в наших рядах коммунистов было больше, чем во всех республиках Средней Азии и Казахстана, вместе взятых, такой должна быть и наша доля. В общем, по пословице: куда ни кинь, везде клин. А если сумма, исчислявшаяся все-таки миллиардами долларов, могла попасть к нему в банк, независи­мый Узбекистан вполне мог сказать: «Это наши деньги», – тут же всучить иск бывшей КПСС на еще большую сумму и тоже в дол­ларах: одна загубленная дефолиантами узбекская земля стоит любых триллионов.
Особенно остро почувствовал эту проблему Шубарин, вернув­шись из Германии и открыв свой банк. Оттуда, из-за границы, все-таки виделись какие-то просветы, выходы, перспективы, на месте все оказалось куда жестче. Финансовая и кредитная полити­ка, не говоря уже о ее валютной части, банковских операциях, менялась чуть ли не ежемесячно, государство искало свой путь, и путь этот, как и повсюду, состоял из проб и ошибок. А банков­ское дело требует ясной финансовой политики и твердых законов – это азбука бизнеса. Без этого рассчитывать на успех, на запад­ные инвестиции бесполезно, все хотят вложить деньги в надежное прибыльное дело.
Уже в Ташкенте после отлета Гвидо, и после визита прокурора Камалова, он вдруг ясно понял, что без страховки на самом высоком уровне ему вряд ли удастся осуществить задуманное – вернуть деньги КПСС из-за рубежа. Как он ни раскладывал варианты, при часто меняющихся законах все выглядело чистой авантюрой. Человеком, могущим его подстраховать, виделся пока только Камалов, но его предстояло держать в курсе дел, а главное, найти возможность сделать эту часть работы банка тайной, не подлежащей ни проверке, ни огласке, и связать это с интересами государства, что, в общем-то, не ново в мировой практике банков­ского дела. Но вот хватит ли на подобное решение полномочий Генерального прокурора Узбекистана, Шубарин крепко засомне­вался.
Вопрос, мучавший Шубарина, получил вдруг неожиданную остроту, не оставляя ему времени на раздумья. Однажды днем у него в кабинете раздался обычный телефонный звонок, и знакомый голос, который он никогда бы не спутал с другим, без обычной восточной церемонии сказал:
– Как дала, Артур? Поздравляю с открытием банка. Не забыл о нашем разговоре? Не передумал? – Получив утвердительный ответ, абонент продолжал: – Желательно, чтобы ты в конце следующего месяца появился в Италии. Там один старейший банк отмечает свое трехсотлетие, ты получишь официальное приглаше­ние, как банкир из Узбекистана. В этом банке есть наши интересы, мы дважды спасали его от разорения. Желаю приятной поездки в Милан, возможно, мы там увидимся… – И разговор оборвался.
Звонил Анвар Абидович, хлопковый Наполеон, находящийся официально за лагерной проволокой.
После звонка он машинально глянул на настольный календарь – до встречи с Анваром Абидовичем в Италии он располагал шестью неделями. Вроде достаточно времени, но не для таких грандиозных планов, что он замыслил. Конечно, если он на самом деле намеревался бы вернуть КПСС награбленные у собственного народа деньги, то он наверняка поставил в известность подельщиков при встрече в Италии, о своих сомнениях, возникших из-за развала государства. Но он не собирался возвращать деньги ком­мунистам и не думал отступаться от идеи вернуть капиталы на родину. Вопрос был в одном – как? Проблема заключалась и в том, что он ни с кем не мог посоветоваться, поделиться вариантами, а они возникали почти ежедневно, но ни один не выдерживал скрупулезного анализа.
Вернувшись в Ташкент, он сразу почувствовал, что оказался в столице суверенного государства, дыхание времени, перемен, ощущал на каждом шагу. В Узбекистане времени зря не теряли. И с первых дней после возвращения из Германии он пытался понять, уяснить механизм действия новой власти, его ключевых структур и быстро оценил, что тут, как и в России, еще полностью не набрала силу ни одна ветвь власти, все находится в зародыше. Повсюду, на всех этапах шла борьба, хотя президентская власть была несоизмеримо крепче, чем в России, на которую по инерции держат равнение. И выходило, что пока в республике окончательно не разобрались с властью, он вряд ли откуда-нибудь мог получить поддержку, а дело должно было храниться в строжайшей тайне. Из тех, кого он знал, лишь прокурор Камалов сидел на месте прочно и мог оценить масштаб затеянного им. Вот если бы Камалов был накоротке с президентом, думал иногда Шубарин, но отметал эту версию сразу, зная, что Ферганец не любитель появляться на глазах у руководства и без надобности не бывал в Белом доме. Кто вхож к президенту, кто у него в милости, быстро становилось известным, хотя бы для тех, кто интересуется этим, и Камалов в ряду таких ни разу не упоминался, но и среди тех, кем президент не был доволен, тоже не числился. Может, оттого, что жесткий хозяин Белого дома на Анхоре чувствовал, что в прокуратуре республики тоже человек, знающий свое дело, и по характеру близкий ему. А если бы я знал президента, как раньше Рашидова, как воспринял бы он мою идею? – подумал он однажды, но тут же отбросил эту мысль. Не поддержал бы. Вернуть награбленное из-за рубежа, возможно, и приветствовал, а дальше возникли бы одни неприятности. Нет, это принесло бы молодой республике и первому ее президенту только урон. У нас кто делает добро, больше всего, и страдает от этого. Вот если бы увязать эти деньги с какой-нибудь, как прежде, всеобщей идеей – на сохранение Байкала, например, или целиком на космос или новый БАМ, но где теперь всеобщая идея? Даже если все отдать жертвам Чернобыля, вряд ли это найдет единодушное одобрение – скажут, у нас куда ни кинь везде Чернобыль, и ведь будут правы. Но и деньги, отнятые у бедняков, оставлять зажиревшему Западу не хотелось, оттого Шубарин и не отступался от идеи вернуть капиталы. После разговора с хлопковым Наполеоном он понимал, что до отъезда в Италию он обязательно должен получить «добро» своей затее, и желательно сверху, иначе мог засветить всю операцию с самого начала. А может, государство и отмежевалось бы от него офици­ально, зная о его планах, разговор шел о суммах нешуточных? Но мысль, что нужна идея, охватывавшая всеобщую проблему, проч­но засела Шубарину в голову, под такую программу можно было попытаться кого-то и уговорить поддержать банк.
Однажды в часы долгих раздумий Шубарин подумал: если бы его банк находился на Украине, то он попытался бы напрямую выйти на президента Кравчука и предложить деньги бывшей КПСС на ликвидацию последствий Чернобыля, и вряд ли тот отказался. Но то ведь Чернобыль – мировая трагедия, катаст­рофа, думал Шубарин, подыскивая тоже уважительную причину, чтобы средства КПСС остались в его родном Узбекистане, раз он не может поделиться со всеми поровну, и все чтобы выглядело убедительно, как в случае с Чернобылем. И в эти же дни, когда он бился над этой проблемой, ему бросился в глаза поутру в киоске заголовок газетной статьи «Чернобыль республик Средней Азии и Казахстана», набранный жирным шрифтом на первой полосе молодежного еженедельника, даже в какой-то момент ему показа­лось, что померещилось, он видел то, что тщетно искал. В статье речь шла об Арале, об умирающем Аральском море, колыбели многих народов Средней Азии и Казахстана, о его трагедии. По мнению ученых с мировым именем, специалистов, трагедия Арала по масштабам ее влияния на экологию огромного региона рав­нялась Чернобылю, и от нее уже начали страдать и жители дале­кого Алтая, и хлеборобы Оренбуржья, и овощеводы Ленкорани в Азербайджане – следы соленых пыльных бурь со дна усыхающе­го моря уже стали обнаруживать и там.
В статье упоминалась и виновница экологической катастрофы – КПСС, ее неумение хозяйствовать, пренебрежение к людям и природе, ее волюнтаристские решения. Одним росчерком пера в эпоху Хрущева край роз засадили монокультурой – хлопчатни­ком. В одночасье лишили регион животноводства, бахчеводства, производства собственного зерна, сахарной свеклы, виноградарст­ва, уничтожив сотни тысяч гектаров яблоневых садов, ореховых рощ, производства табака, масляничных культур, а с ними и пчело­водства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59