Бежал он медленнои неловко, но продолжал бежать, и я не дотянулся до пего, когда он прыгнул или, скорее, бросился на задок экипажа, катящего к Стрэнду. Я отошел подальше от проезжей части, чтобы экипаж не смог меня сбить, хотя сомневался, что эта угроза может повториться. Он прибавил скорости, а я остался стоять, невредимый, но сбитый с толку и обессиленный.
В такие моменты человеку хочется какой-то драматической развязки, словно жизнь — это театральные подмостки. Я не мог сказать, что меня больше удивило — то, что на меня напали, или то, что, когда опасность миновала, я просто снова пошел в сторону Стрэнда. Я шел в темноте, и нападение казалось лишь плодом моей фантазии.
Если бы так! И это не была просто попытка ограбить человека, который разгуливает ночью по улицам, подвергая себя риску. Наличие экипажа говорило о том, что грабители не были бедными, отчаявшимися людьми, — иначе откуда у мелких жуликов такая дорогая вещь? Но больше всего меня пугало то, что эти люди знали, кто я, знали, что я еврей. Их послали за мной. И то, что я позволил им уйти, наполнило меня безмерным гневом, и я поклялся, что обрушу его на головы нападавших, которые были, по моему глубокому убеждению, убийцами моего отца.
Глава 12
С ясностью, которая обычно наступает наутро, я осознал всю опасность своего положения. Если нападающая сторона имела целью убить меня, их планы, естественно, позорно провалились. Если же они хотели меня запугать, должен сказать, что это им тоже не удалось. Я воспринял нападение как неопровержимое доказательство того, что моего отца убили и что люди, обладающие властью, готовы применить силу, чтобы скрыть правду о его смерти. Как человек, привыкший к опасности, я решил впредь проявлять большую осторожность и продолжать расследование.
Мои мысли были прерваны явлением посыльного, который доставил письмо, написанное незнакомой мне женской рукой. Я вскрыл письмо и, к своему полному изумлению, прочитал следующее:
Мистер Уивер!
Я уверена, вы прекрасно понимаете, какую чрезвычайную неловкость я испытываю, обращаясь к вам, в особенности притом, что мы познакомились совсем недавно. Тем не менее я все же обращаюсь к вам, потому что, хотя мы с вами едва знакомы, я вижу, что вы одновременно человек и чести и чувств и что вы столь же великодушны, сколь неболтливы. Мы говорили с вами об ограниченности средств, с которой я вынуждена мириться, находясь в доме вашего дяди. Я надеялась избавить вас от неловкости, а себя от унижения и не упомянула, насколько эта ограниченность насущна и реальна. У меня нет наличных денег, и мне докучают несносные кредиторы. Я не осмеливаюсь навлечь на себя неодобрение мистера Лиенцо, попросив его о помощи, и, поскольку мне больше не к кому обратиться, вынуждена открыться вам в надежде, что у вас найдутся средства и желание одолжить мне небольшую сумму, которую я обещаю вернуть вам серебром, как только появится малейшая возможность, благодарность же мою вы получите незамедлительно и навеки. Сумма в двадцать пять фунтов, вероятно, покажется незначительной для человека вашего положения, меня же она спасет от позора и неловкости, которые трудно передать словами. Надеюсь, вы рассмотрите мою просьбу и сжалитесь над доведенной до отчаяния.
Мириам Лиенцо
Прочитав эту записку, я испытал бурю чувств: удивление, смущение и восторг. Сэр Оуэн возместил мне сумму, потраченную на Кейт Коул, и я бы не простил себе, если бы позволил Мириам страдать от угроз ее кредиторов. Я не сомневался, что дядя не позволил бы ей отправиться в долговую тюрьму из-за столь ничтожной суммы, но верил, что у нее были причины не посвящать его в свои проблемы.
Я без промедления взял нужную сумму из потайного места, где хранил деньги, и отправил посыльного миссис Гаррисон с монетами и запиской следующего содержания:
Мадам!
Я долго буду вспоминать этот прекрасный день, так как вы предоставили мне возможность оказать вам небольшую услугу. Я прошу вас считать эту незначительную сумму подарком и никогда не вспоминать об этом. Единственное, о чем я прошу вас, — это если у вас возникнет нужда в какой-либо помощи, обращаться к
Бену Уиверу
После этого я в течение часа гадал, что за долги могла наделать Мириам и как она выразит свою благодарность. К сожалению, вскоре мне пришлось обратиться к другим заботам. На этот день была назначена моя встреча с сэром Оуэном у него в клубе, поэтому, закончив кое-какие дела в городе, я вернулся домой, чтобы умыться и переодеться в свое лучшее платье. Я чуть не решил надеть парик в стремлении быть похожим на остальных, но быстро передумал, посмеявшись над собственной глупостью. Я не был модным джентльменом, и попытки им казаться вызвали бы только осуждение. Не без гордости я напомнил себе, что, в отличие от большинства англичан, мне не нужен парик, поскольку, заботясь о чистоте, я мыл голову несколько раз в месяц и у меня не было вшей. Однако я не забыл взять с собой шпагу, хотя большинство и считает, что модный клинок является привилегией джентльмена. В самом деле, недалеко ушли те времена, когда законы королевства запрещали людям, подобным мне, носить оружие, однако, несмотря на косые взгляды, которые подчас вызывала моя шпага, я никогда не выходил из дому без нее. Она не раз послужила мне, а если кто-то и осмеливался выразить свое неудовольствие, то лишь шепотом.
Встреча с сэром Оуэном в его клубе была назначена на девять, а после злоключений предыдущей ночи мои мышцы онемели. Приглашение сэра Оуэна было прекрасной возможностью, и я отнюдь не хотел казаться неблагодарным, но, подходя, к клубу, расположенному в красивом белом доме времен королевы Анны, я гадал, для чего он, собственно, пригласил меня. Я знал, что в заведении, подобном клубу сэра Оуэна, большинство, завидев гостя-еврея, изумленно вскинут брови. Каков был у сэра Оуэна мотив? Отблагодарить за добро или нечто иное? Может быть, подумал я, у него в клубе есть враги и он решил припугнуть их, выставив напоказ свою связь со мной. Может быть, он посчитал лестным для себя иметь в круге общения человека моего калибра. А может быть, просто экстравагантный джентльмен хотел отблагодарить меня за добро, не задумываясь о последствиях. Зная сэра Оуэна, такое объяснение было вполне вероятно, поэтому я предпочел поверить в его добрую волю и решительно постучал в дверь.
Дверь почти тотчас отворил очень молодой ливрейный лакей; на вид ему было не больше шестнадцати, но он уже перенял у своих хозяев высокомерную манеру. Он осмотрел меня, без сомнения отметив смуглость кожи и отсутствие парика, и скорчил неприязненную гримасу:
— Может ли быть, что вас привело сюда какое-то дело?
— Может, — сказал я с презрительной усмешкой. Пять лет назад я, вероятно, подумал бы, не преподать ли этому наглецу урок хороших манер, но с возрастом научился обуздывать свои желания. — Меня зовут Уивер, — сказал я устало. — Я гость сэра Оуэна Нетлтона.
— Ах да, — пробубнил он с прежним выражением превосходства на лице. — Гость сэра Оуэна. Нам о вас говорили.
Это «нам», на мой взгляд, выходило за рамки допустимой дерзости. Я был уверен, что, если сказать об этом сэру Оуэну, мальчишке зададут хорошую порку за то, что причисляет себя к избранным, но решил предоставить возможность доложить о высокомерии нахала кому-нибудь другому. Я проследовал за лакеем в изысканный вестибюль, отделанный панелями из темного дерева неизвестной мне породы. На полу лежал ковер — индийский и, судя по сложности рисунка, очень дорогой. Не будучи тонким знатоком искусства, я с трудом мог судить о картинах, украшавших стены. Это были превосходно исполненные пасторали — судя по изображенным костюмам, итальянские. Очевидно, сэр Оуэн водил компанию с утонченными людьми.
Вслед за мальчиком я миновал столь же изысканную гостиную, где трое мужчин пили вино. Когда я проходил мимо, они оборвали разговор, воспользовавшись возможностью рассмотреть меня во все глаза. Я улыбнулся и поклонился им, направляясь в главную гостиную. Это было большое помещение, где стояло четыре или пять столов, несколько диванов и бесчисленное количество стульев. Добрых человек двадцать или около того занимались тут разными делами: играли в карты и настольные игры, оживленно разговаривали и читали вслух газеты. Один мужчина в углу наливал кипяток в заварной чайник. Вся мебель была высшего качества, а на стенах, декорированных деревянными панелями, висели картины в том же итальянском стиле, что и в вестибюле. У одной из стен помещался огромный камин, в котором горел слабый огонь.
Сэр Оуэн заметил нас прежде, чем мы увидели его. Баронет сидел за одним из карточных столов, с непроницаемым лицом рассматривая карты. Увидев нас, он извинился перед мужчинами, с которыми играл, и встал, чтобы поприветствовать меня.
— Уивер, как хорошо, что вы пришли. — Приветливое лицо сэра Оуэна светилось неподдельной радостью. — Как хорошо. Стакан портвейна для мистера Уивера, — прокричал сэр Оуэн, обращаясь к ливрейному лакею в другом конце гостиной.
Лакей, приведший меня, уже испарился.
Я заметил, что голоса стихли до шепота и все взоры были устремлены на меня, однако сэр Оуэн либо не замечал, с каким.подозрением на меня смотрят, либо не придавал этому значения. Он обнял меня за плечи и подвел к группе мужчин, сидевших на стульях, расположенных кругом.
— Посмотрите сюда, — почти выкрикнул сэр Оуэн, — я хочу, чтобы вы познакомились с мистером Уивером, Львом Иудеи. Как вы знаете, он помог мне в одном крайне щекотливом деле.
Трое мужчин встали.
— Надо полагать, — неприветливо сказал один из них, — вы говорите о нынешнем моменте, поскольку приход мистера Уивера спас вас от проигрыша.
— Вполне вероятно, вполне вероятно, — радостно согласился сэр Оуэн. — Уивер, эти господа — лорд Торнбридж, сэр Лестер и мистер Чарльз Хоум. — Все трое приветствовали меня с холодной вежливостью, а сэр Оуэн продолжал представление: — Уивер — смелый и отважный человек, каких поискать. Он делает честь своему народу и действительно помогает людям, а не занимается мошенничеством с ценными бумагами и рентами.
Мне часто приходилось слышать мнения, подобные высказыванию сэра Оуэна. Люди, не знавшие, что я сын биржевого маклера, часто делали мне комплименты за то, что я не имел ничего общего с финансами или еврейскими обычаями (зачастую это означало одно и то же). Я подумал, не известно ли лорду Торнбриджу о бизнесе моей семьи, поскольку мне показалось, что он воспринял эскападу сэра Оуэна со скепсисом. На вид ему было лет двадцать пять. Он имел необыкновенную наружность, будучи крайне привлекательным и уродливым одновременно. У него были широкие скулы, решительный подбородок и удивительно голубые глаза. Но вдобавок — черные, гнилые зубы и неприятная красная бородавка на носу.
— Вы чувствуете, что делаете честь своему народу? — спросил меня лорд Торнбридж, усаживаясь на стул.
Остальные тоже сели.
— Я считаю, лорд, — сказал я, тщательно подбирая слова, — что инородцы должны служить послами своего народа в принявшей их стране.
— Браво! — сказал он со смехом, который, можно подумать, был вызван как достоинством, прозвучавшим в моем ответе, так и скукой. Потом обратился к своему другу: — Было бы неплохо, Хоум, если бы ваши собратья-шотландцы думали так же.
Хоум улыбнулся, радуясь возможности высказаться. Он был ровесником лорда Торнбриджа, и, как мне показалось, они состояли, если не в дружеских, то по крайней мере в приятельских отношениях. Одет он был более модно, чем аристократ, и его приятную наружность не портил никакой недостаток. Торнбридж черпая уверенность в своем благородном происхождении, в то время как уверенность Хоума объяснялась его безупречной внешностью. И оба, как я быстро догадался, черпали уверенность в богатстве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81