Он мстителен и предан своему делу. Больше всего на свете я бы желал, чтобы ты держался от него подальше, чтобы ты узнал, кто убийца, не переходя ему дорогу.
— А как насчет Адельмана? Вы не отзывались о нем плохо тоже из страха перед ним?
— Я должен быть осторожен с ними обоими, сам понимаешь. Но еще я хочу восстановить справедливость по отношению к Самуэлто. Знаю, ты считаешь меня трусом, но я вынужден балансировать, как канатоходец. Я хочу справедливости и сделаю все, чтобы убийцы Самуэля понесли наказание. Если при этом тебе и остальным я буду казаться трусом — что ж, пусть так. Другого пути я не знаю.
Это признание в трусости прозвучало с неким своего рода достоинством, которое не могло не вызывать симпатии. Образцом для подражания дядя не выглядел, но мне казалось, я его понимал.
— Тогда между нами, — сказал я, — поскольку вы знаете, что мне можно доверять. Что вы думаете об Адельмане? И о «Компании южных морей»?
Он покачал головой:
— Теперь я не знаю, что и думать. Когда-то мне казалось, что Адельман человек чести, но эти его махинации говорят об обратном. Скажи, что думаешь ты.
— Что я думаю? Я думаю, Адельман хочет мне внушить, будто все эти преступления состряпаны Блотвейтом. А Блотвейт сообщает мне только то, что считает нужным, дабы я продолжал расследовать деятельность «Компании южных морей».
— Потому что само расследование, не обязательно раскрытие правды, наносит вред Компании?
— Точно. Блотвейт сообщал мне ровно столько, чтобы я мог двигаться дальше. Не удивлюсь, если отцовская рукопись, которую вы мне дали, тоже была подделкой.
— Это не подделка, — уверил меня дядя. — Я знаю почерк Самуэля.
— Позвольте мне задать еще один вопрос, — продолжал я, надеясь, что, видя мое доверие, он почувствует себя более раскованно. — Сарменто. Вы знали, что у него свои дела с Блотвейтом?
Дядя рассмеялся:
— Конечно. Всем это известно. Блотвейт нанял его следить за Адельманом, но Сарменто действует настолько грубо, что только глупец этого не видит.
— Почему тогда Блотвейт продолжает пользоваться его услугами?
— Потому что, — сказал дядя с усмешкой, — если Адельман осторожен с Сарменто, возможно, он не осторожен с кем-нибудь другим. Даже если у Блотвейта нет никого, кроме Сарменто, тот, несмотря на всю свою глупость, напоминает о присутствии Блотвейта.
Мы сделали по глотку вина и долго молчали. Я не знал, что чувствует дядя. Думаю, я с трудом понимал, что я сам чувствую.
— А что если расследование так ни к чему и не приведет? — спросил он. — Что если ты так и не узнаешь, кто все это совершил да и был ли здесь вообще злой умысел?
— От проигрыша никто не застрахован, — сказал я. — Мои враги могущественны. Проигрывать я не хочу, но, если придется, я не должен впадать в отчаяние.
— Ты не думал о моем предложении? — тихо спросил он.
Я обдумывал ответ. В отношении заговора, приведшего к смерти отца, дядя был в моих глазах, считай, оправдан — но не в отношении состояния Мириам. И я решил его испытать.
— Допустим, дядя, я принял ваше предложение и женился на Мириам. А если со мной что-то случится? Что станет с Мириам?
Дядя напрягся. Этот вопрос напомнил ему о гибели его сына. Возможно, было ошибкой даже предполагать такое.
— Я понимаю причины твоей тревоги. Это хорошо, что ты думаешь о подобных вещах, но Мириам всегда желанна в этом доме.
— Но разве у нее нет права жить самостоятельно? А что насчет вас? Разве потеря судна с товаром не станет катастрофой для вашего финансового положения?
— Это было бы для меня катастрофой во многих отношениях, но только не в финансовом. Я всегда страхую свои товары, чтобы не пострадать, если произойдет какой-нибудь несчастный случай. — Он поставил свой бокал на стол. — Ты хочешь знать, что произошло с состоянием Мириам? — В его голосе была холодность, которой я не слышал с момента, когда мы начали это расследование. — Ты хочешь знать, сколько монет окажется у тебя в кармане, если ты на ней женишься?
— Нет, — сказал я тихо. — Вы меня неправильно поняли. Простите, что не оказал вам чести своей прямотой. Меня интересует, что случилось с состоянием Мириам не ради моих интересов, а ее.
— Ради ее интересов? — спросил он. — Почему тебя это интересует? Эти деньги у меня. Она их получит, если снова выйдет замуж.
— А если она не выйдет замуж? Он засмеялся:
— Тогда я буду хранить эти деньги для нее, пока она живет в моем доме. Если она будет не замужем к моменту моей смерти, я устроил так, что ее деньги будут храниться в трасте.
— Почему вы не отдаете ей эти деньги? — спросил я.
— Эти деньги формально ей не принадлежат, — покачал он головой. — Аарон вложил их в товары, а когда судно пропало, я получил страховку. Теперь трудно сказать, чьи это деньги. Но Мириам никогда не будет ни в чем нуждаться, пока остается под моей опекой или пока не выйдет замуж за человека, которого я одобрю.
— А если ей не нужна ваша опека, — продолжал я, — или она захочет выйти замуж за человека, которого вы не одобрите?
— Бенджамин, ты подозреваешь меня в низости? Думаешь, я ограбил вдову моего сына ради нескольких тысяч фунтов?
К моему облегчению, в его голосе не было негодования. Он так был уверен в правильности своего поступка, что не воспринимал подобные обвинения серьезно.
Тем не менее я воспринимал их серьезно. Поскольку он был виновен, но не в злом умысле.
— Я не допускал мысли, что у вас был злой умысел, — сказал я. — Я полагаю, вы взяли себе право решать за Мириам.
— А теперь это право берешь на себя ты?
Его голос опять стал сердитым. Я затронул какое-то чувствительное место.
— Я никогда этого не сделаю, — сказал я, — но я опасался, что вы не станете ее слушать. Я надеялся, что вы выслушаете меня.
— Это глупо с ее стороны, — сказал дядя, — Мириам давно живет в моем доме. Если я сделал что-то, что ей не нравится, я сделал это ради ее блага.
— Как вы можете решать такие вещи вместо Мириам? — спросил я. — Вы с ней когда-нибудь советовались?
— Глупо советоваться с женщинами по такому поводу, — ответил он. — Ты узнал, что я забрал деньги Мириам, и решил, что я сделал это из жадности? Я поражен, Бенджамин. Возможно, теперь ты обвиняешь меня в отсутствии либеральности, но я много раз видел, как женщины тратят состояния. Я лишь хочу сохранить деньги Мириам в целости и сохранности для нее самой и для ее детей. Если дать ей право распоряжаться деньгами, она потратит их на платья, экипажи и дорогие развлечения. Женщинам нельзя доверять в подобных вопросах.
Я покачал головой. Он явно плохо знал свою невестку, если так говорил о ней.
— Есть женщины, которые так бы и поступили, но только не Мириам.
Он засмеялся, смягчившись:
— Когда у тебя будут жена и дети, мы поговорим снова на эту тему.
Он поднялся и вышел из комнаты. Я не понял, хотел ли он этим показать, что разговор окончен или что он сдался.
Дядя ни о чем меня не просил, так как обещал, что ни о чем просить не будет, но наверняка предпочел бы, чтобы я прервал свое расследование на время шабата. Я так и сделал, чтобы выказать уважение к его дому, а вдобавок мне требовалось обдумать все последние события. Разговора насчет Мириам он не продолжал, я тоже предпочитал отмалчиваться. У меня не хватало мужества обсудить наш конфликт. По крайней мере пока. Странно, что я переехал к дяде, надеясь, что он окажется человеком, каким никогда не был мой отец. Наверное, я ожидал от него слишком многого, иными словами, что он будет по всем вопросам думать так же, как я. Однако я несколько успокоился, узнав, что он не дает деньги Мириам не из злого умысла, а из-за предрассудков в отношении ее пола.
Дядя мудро решил не приглашать ни Адельмана, ни Сарменто на вечернюю трапезу в пятницу. Однако он пригласил соседей: супружескую чету, примерно одного возраста с дядей и тетей, и их сына с женой. Я был рад компании, поскольку мне было необходимо отвлечься, а присутствие женщин освобождало меня от тяжелой необходимости вести разговор с Мириам.
После молитвы в синагоге на следующий день я снова встретился с Абрахамом Мендесом. Для меня было странно, что человек, который казался тупым головорезом в присутствии своего хозяина Джонатана Уайльда, при других обстоятельствах умел вести себя в обществе. Я сам удивился, что мне стало приятно, когда я увидел, как он направляется в мою сторону.
Мы с Мендесом обменялись традиционным для шабата приветствием. Он справился о самочувствии домочадцев, а потом обратил свое внимание на меня:
— Как идет ваше расследование, если не секрет?
— Разве, говоря о подобных вещах во время шабата, мы не нарушим законы Божьи? — спросил я.
— Нарушим, — согласился он, — но воровство — тоже нарушение этих законов, поэтому лучшене касаться наших грехов.
— Расследование идет из рук вон плохо, — пробормотал я. — И если вам безразлично, расстроит это Бога или нет, то, может быть, вам небезразлично, что это расстраивает меня. Я не в настроении обсуждать данную тему.
— Очень хорошо. — Он улыбнулся. — Но если желаете, я могу сказать о ваших трудностях мистеру Уайльду. Возможно, он сумеет оказать помощь.
— Даже не вздумайте! Мендес, мне пока трудно судитьо степени ваших злодеяний, но что касается вашего хозяина, сомнений у меня нет. Пожалуйста, не упоминайте при нем моего имени.
Мендес отвесил поклон иудалился.
Вернувшись в дом дяди, я понял, что по-прежнему сторонюсь Мириам. Мы оба старательно избегали друг друга после нашего неудачного разговора. В субботу после синагоги Мириам объявила, что у нее болит голова, и провела оставшуюся часть дня в своей комнате. Не скрываю, что я испытал облегчение.
Поздно вечером, поднявшись наверх, я обнаружил ее в коридоре у своей комнаты. Ома ждала меня.
— Бенджамин, — сказала она мягко.
Дядя с тетей спали на верхнем этаже. Они могли услышать наши голоса, если мы не предпримем меры предосторожности.
Я не знал, следует ли подойти к ней поближе или отойти подальше. Стоять неподвижно было глупо, но легче, чем принять какое-то решение.
— Мне надо вам что-то сказать, — прошептала она, почти неслышно.
Я сделал шаг вперед, протянув руку. Она отступила на шаг.
— Это касается вашего отца.
Я весь напрягся и замер как вкопанный. Но слишком много я пережил, чтобы теперь пугаться.
— Что это?
— Я должна вам кое-что сказать, что-то важное. Ваш отец…— Она замолчала и, сжав губы, глубоко втянула воздух носом, как матрос, прежде чем броситься в море. — Ваш отец не был хорошим человеком.
Я едва не рассмеялся. На самом деле впору было загоготать, но я был слишком растерян.
— Думаю, мне это известно.
— Вы не поняли, — закусила она губу. — Однажды вы сказали мне, что чувствуете вину, испытываете раскаяние, считаете, что совершили ошибку. Может быть, вам стоит думать так. Может быть, вы совершили ужасиую ошибку, убежав из дому, и еще большую, когда не вернулись домой. Но все это не означает, что вы были не правы, во всяком случае не в полной степени. Вы можете корить себя, если хотите, но он тоже виноват.
Я непрерывно качал головой, едва замечая, что делаю это.
— Ваш отец знал, где вы были. Ему стоило только прочитать газету, чтобы узнать, где вы выступали. Он мог прийти к вам, но не сделал этого. Он не сделал этого, потому что не умел быть добрым. Я видела его с вашим братом. С Жозе он обращался так же жестко, как с вами, но, в отличие от вас, был в большей степени удовлетворен его поведением. Ваши воспоминания о нем — не вымысел, а правда. Вероятно, то, что делало его хорошим коммерсантом, делало его плохим отцом. Но я думаю… — У нее сорвался голос. — Вы излишне себя корите, — произнесла она. — Вы этого не заслужили.
От ее слов я будто заледенел. На меня обрушилась такая буря чувств, что я совершенно в них запутался.
— Я хочу, чтобы мы оставались друзьями, Бенджамин, — сказала она после паузы, вероятно, чтобы прервать мое молчание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
— А как насчет Адельмана? Вы не отзывались о нем плохо тоже из страха перед ним?
— Я должен быть осторожен с ними обоими, сам понимаешь. Но еще я хочу восстановить справедливость по отношению к Самуэлто. Знаю, ты считаешь меня трусом, но я вынужден балансировать, как канатоходец. Я хочу справедливости и сделаю все, чтобы убийцы Самуэля понесли наказание. Если при этом тебе и остальным я буду казаться трусом — что ж, пусть так. Другого пути я не знаю.
Это признание в трусости прозвучало с неким своего рода достоинством, которое не могло не вызывать симпатии. Образцом для подражания дядя не выглядел, но мне казалось, я его понимал.
— Тогда между нами, — сказал я, — поскольку вы знаете, что мне можно доверять. Что вы думаете об Адельмане? И о «Компании южных морей»?
Он покачал головой:
— Теперь я не знаю, что и думать. Когда-то мне казалось, что Адельман человек чести, но эти его махинации говорят об обратном. Скажи, что думаешь ты.
— Что я думаю? Я думаю, Адельман хочет мне внушить, будто все эти преступления состряпаны Блотвейтом. А Блотвейт сообщает мне только то, что считает нужным, дабы я продолжал расследовать деятельность «Компании южных морей».
— Потому что само расследование, не обязательно раскрытие правды, наносит вред Компании?
— Точно. Блотвейт сообщал мне ровно столько, чтобы я мог двигаться дальше. Не удивлюсь, если отцовская рукопись, которую вы мне дали, тоже была подделкой.
— Это не подделка, — уверил меня дядя. — Я знаю почерк Самуэля.
— Позвольте мне задать еще один вопрос, — продолжал я, надеясь, что, видя мое доверие, он почувствует себя более раскованно. — Сарменто. Вы знали, что у него свои дела с Блотвейтом?
Дядя рассмеялся:
— Конечно. Всем это известно. Блотвейт нанял его следить за Адельманом, но Сарменто действует настолько грубо, что только глупец этого не видит.
— Почему тогда Блотвейт продолжает пользоваться его услугами?
— Потому что, — сказал дядя с усмешкой, — если Адельман осторожен с Сарменто, возможно, он не осторожен с кем-нибудь другим. Даже если у Блотвейта нет никого, кроме Сарменто, тот, несмотря на всю свою глупость, напоминает о присутствии Блотвейта.
Мы сделали по глотку вина и долго молчали. Я не знал, что чувствует дядя. Думаю, я с трудом понимал, что я сам чувствую.
— А что если расследование так ни к чему и не приведет? — спросил он. — Что если ты так и не узнаешь, кто все это совершил да и был ли здесь вообще злой умысел?
— От проигрыша никто не застрахован, — сказал я. — Мои враги могущественны. Проигрывать я не хочу, но, если придется, я не должен впадать в отчаяние.
— Ты не думал о моем предложении? — тихо спросил он.
Я обдумывал ответ. В отношении заговора, приведшего к смерти отца, дядя был в моих глазах, считай, оправдан — но не в отношении состояния Мириам. И я решил его испытать.
— Допустим, дядя, я принял ваше предложение и женился на Мириам. А если со мной что-то случится? Что станет с Мириам?
Дядя напрягся. Этот вопрос напомнил ему о гибели его сына. Возможно, было ошибкой даже предполагать такое.
— Я понимаю причины твоей тревоги. Это хорошо, что ты думаешь о подобных вещах, но Мириам всегда желанна в этом доме.
— Но разве у нее нет права жить самостоятельно? А что насчет вас? Разве потеря судна с товаром не станет катастрофой для вашего финансового положения?
— Это было бы для меня катастрофой во многих отношениях, но только не в финансовом. Я всегда страхую свои товары, чтобы не пострадать, если произойдет какой-нибудь несчастный случай. — Он поставил свой бокал на стол. — Ты хочешь знать, что произошло с состоянием Мириам? — В его голосе была холодность, которой я не слышал с момента, когда мы начали это расследование. — Ты хочешь знать, сколько монет окажется у тебя в кармане, если ты на ней женишься?
— Нет, — сказал я тихо. — Вы меня неправильно поняли. Простите, что не оказал вам чести своей прямотой. Меня интересует, что случилось с состоянием Мириам не ради моих интересов, а ее.
— Ради ее интересов? — спросил он. — Почему тебя это интересует? Эти деньги у меня. Она их получит, если снова выйдет замуж.
— А если она не выйдет замуж? Он засмеялся:
— Тогда я буду хранить эти деньги для нее, пока она живет в моем доме. Если она будет не замужем к моменту моей смерти, я устроил так, что ее деньги будут храниться в трасте.
— Почему вы не отдаете ей эти деньги? — спросил я.
— Эти деньги формально ей не принадлежат, — покачал он головой. — Аарон вложил их в товары, а когда судно пропало, я получил страховку. Теперь трудно сказать, чьи это деньги. Но Мириам никогда не будет ни в чем нуждаться, пока остается под моей опекой или пока не выйдет замуж за человека, которого я одобрю.
— А если ей не нужна ваша опека, — продолжал я, — или она захочет выйти замуж за человека, которого вы не одобрите?
— Бенджамин, ты подозреваешь меня в низости? Думаешь, я ограбил вдову моего сына ради нескольких тысяч фунтов?
К моему облегчению, в его голосе не было негодования. Он так был уверен в правильности своего поступка, что не воспринимал подобные обвинения серьезно.
Тем не менее я воспринимал их серьезно. Поскольку он был виновен, но не в злом умысле.
— Я не допускал мысли, что у вас был злой умысел, — сказал я. — Я полагаю, вы взяли себе право решать за Мириам.
— А теперь это право берешь на себя ты?
Его голос опять стал сердитым. Я затронул какое-то чувствительное место.
— Я никогда этого не сделаю, — сказал я, — но я опасался, что вы не станете ее слушать. Я надеялся, что вы выслушаете меня.
— Это глупо с ее стороны, — сказал дядя, — Мириам давно живет в моем доме. Если я сделал что-то, что ей не нравится, я сделал это ради ее блага.
— Как вы можете решать такие вещи вместо Мириам? — спросил я. — Вы с ней когда-нибудь советовались?
— Глупо советоваться с женщинами по такому поводу, — ответил он. — Ты узнал, что я забрал деньги Мириам, и решил, что я сделал это из жадности? Я поражен, Бенджамин. Возможно, теперь ты обвиняешь меня в отсутствии либеральности, но я много раз видел, как женщины тратят состояния. Я лишь хочу сохранить деньги Мириам в целости и сохранности для нее самой и для ее детей. Если дать ей право распоряжаться деньгами, она потратит их на платья, экипажи и дорогие развлечения. Женщинам нельзя доверять в подобных вопросах.
Я покачал головой. Он явно плохо знал свою невестку, если так говорил о ней.
— Есть женщины, которые так бы и поступили, но только не Мириам.
Он засмеялся, смягчившись:
— Когда у тебя будут жена и дети, мы поговорим снова на эту тему.
Он поднялся и вышел из комнаты. Я не понял, хотел ли он этим показать, что разговор окончен или что он сдался.
Дядя ни о чем меня не просил, так как обещал, что ни о чем просить не будет, но наверняка предпочел бы, чтобы я прервал свое расследование на время шабата. Я так и сделал, чтобы выказать уважение к его дому, а вдобавок мне требовалось обдумать все последние события. Разговора насчет Мириам он не продолжал, я тоже предпочитал отмалчиваться. У меня не хватало мужества обсудить наш конфликт. По крайней мере пока. Странно, что я переехал к дяде, надеясь, что он окажется человеком, каким никогда не был мой отец. Наверное, я ожидал от него слишком многого, иными словами, что он будет по всем вопросам думать так же, как я. Однако я несколько успокоился, узнав, что он не дает деньги Мириам не из злого умысла, а из-за предрассудков в отношении ее пола.
Дядя мудро решил не приглашать ни Адельмана, ни Сарменто на вечернюю трапезу в пятницу. Однако он пригласил соседей: супружескую чету, примерно одного возраста с дядей и тетей, и их сына с женой. Я был рад компании, поскольку мне было необходимо отвлечься, а присутствие женщин освобождало меня от тяжелой необходимости вести разговор с Мириам.
После молитвы в синагоге на следующий день я снова встретился с Абрахамом Мендесом. Для меня было странно, что человек, который казался тупым головорезом в присутствии своего хозяина Джонатана Уайльда, при других обстоятельствах умел вести себя в обществе. Я сам удивился, что мне стало приятно, когда я увидел, как он направляется в мою сторону.
Мы с Мендесом обменялись традиционным для шабата приветствием. Он справился о самочувствии домочадцев, а потом обратил свое внимание на меня:
— Как идет ваше расследование, если не секрет?
— Разве, говоря о подобных вещах во время шабата, мы не нарушим законы Божьи? — спросил я.
— Нарушим, — согласился он, — но воровство — тоже нарушение этих законов, поэтому лучшене касаться наших грехов.
— Расследование идет из рук вон плохо, — пробормотал я. — И если вам безразлично, расстроит это Бога или нет, то, может быть, вам небезразлично, что это расстраивает меня. Я не в настроении обсуждать данную тему.
— Очень хорошо. — Он улыбнулся. — Но если желаете, я могу сказать о ваших трудностях мистеру Уайльду. Возможно, он сумеет оказать помощь.
— Даже не вздумайте! Мендес, мне пока трудно судитьо степени ваших злодеяний, но что касается вашего хозяина, сомнений у меня нет. Пожалуйста, не упоминайте при нем моего имени.
Мендес отвесил поклон иудалился.
Вернувшись в дом дяди, я понял, что по-прежнему сторонюсь Мириам. Мы оба старательно избегали друг друга после нашего неудачного разговора. В субботу после синагоги Мириам объявила, что у нее болит голова, и провела оставшуюся часть дня в своей комнате. Не скрываю, что я испытал облегчение.
Поздно вечером, поднявшись наверх, я обнаружил ее в коридоре у своей комнаты. Ома ждала меня.
— Бенджамин, — сказала она мягко.
Дядя с тетей спали на верхнем этаже. Они могли услышать наши голоса, если мы не предпримем меры предосторожности.
Я не знал, следует ли подойти к ней поближе или отойти подальше. Стоять неподвижно было глупо, но легче, чем принять какое-то решение.
— Мне надо вам что-то сказать, — прошептала она, почти неслышно.
Я сделал шаг вперед, протянув руку. Она отступила на шаг.
— Это касается вашего отца.
Я весь напрягся и замер как вкопанный. Но слишком много я пережил, чтобы теперь пугаться.
— Что это?
— Я должна вам кое-что сказать, что-то важное. Ваш отец…— Она замолчала и, сжав губы, глубоко втянула воздух носом, как матрос, прежде чем броситься в море. — Ваш отец не был хорошим человеком.
Я едва не рассмеялся. На самом деле впору было загоготать, но я был слишком растерян.
— Думаю, мне это известно.
— Вы не поняли, — закусила она губу. — Однажды вы сказали мне, что чувствуете вину, испытываете раскаяние, считаете, что совершили ошибку. Может быть, вам стоит думать так. Может быть, вы совершили ужасиую ошибку, убежав из дому, и еще большую, когда не вернулись домой. Но все это не означает, что вы были не правы, во всяком случае не в полной степени. Вы можете корить себя, если хотите, но он тоже виноват.
Я непрерывно качал головой, едва замечая, что делаю это.
— Ваш отец знал, где вы были. Ему стоило только прочитать газету, чтобы узнать, где вы выступали. Он мог прийти к вам, но не сделал этого. Он не сделал этого, потому что не умел быть добрым. Я видела его с вашим братом. С Жозе он обращался так же жестко, как с вами, но, в отличие от вас, был в большей степени удовлетворен его поведением. Ваши воспоминания о нем — не вымысел, а правда. Вероятно, то, что делало его хорошим коммерсантом, делало его плохим отцом. Но я думаю… — У нее сорвался голос. — Вы излишне себя корите, — произнесла она. — Вы этого не заслужили.
От ее слов я будто заледенел. На меня обрушилась такая буря чувств, что я совершенно в них запутался.
— Я хочу, чтобы мы оставались друзьями, Бенджамин, — сказала она после паузы, вероятно, чтобы прервать мое молчание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81