- Бальдини чуть не задохнулся от неожиданности.
Потом набрал в легкие воздуха, перевел дыхание и устремил на
шутника долгий, задумчивый взгляд. В сущности, не все ли равно,
думал он, ведь завтра так или иначе все кончится. Я, конечно,
знаю, что он не может сделать того, что обещает и даже не может
этого мочь, этого не смог бы и сам великий Франжипани. Но
почему бы мне собственными глазами не убедиться в том, что я
знаю? А вдруг в один прекрасный день в Мессине мне взбредет в
голову (у стариков иногда бывают странности и самые сумасшедшие
идеи), что я не узнал гения, вундеркинда, существа, щедро
одаренного милостью Божьей... Это совершенно исключено. По
всему, что мне говорит разум, это исключено... Но бывают же
чудеса? Бесспорно. И вот, когда я буду умирать в Мессине, на
смертном одре меня посетит мысль: в тот вечер в Париже тебе
было явлено чудо, а ты закрыл глаза!.. Это было бы не слишком
приятно, Бальдини! Пусть уж этот дурак прольет на стол пару
капель розового масла и мускусной настойки, ты бы тоже их
пролил, если б тебя еще действительно интересовали духи от
Пелисье. И что значит несколько капель - да, дорогих, весьма,
весьма дорогих - по сравнению с надежностью знаний и спокойной
старостью?
- Послушай! - сказал он нарочито строгим тоном. -
Послушай! Я... кстати, как тебя зовут?
- Гренуй, - сказал Гренуй. - Жак-Батист Гренуй!
- Ага, - сказал Бальдини. - Итак, послушай, Жан-Батист
Гренуй! Я передумал. Ты получишь возможность теперь же,
немедленно, на деле доказать свое утверждение. Одновременно
тебе тем самым предоставится случай путем скандального провала
научиться скромности, каковая добродетель в твоем юном возрасте
- и это простительно - еще вряд ли развитая - есть непременная
предпосылка твоего дальнейшего преуспевания как члена цеха, как
человека и как доброго христианина. Я готов за свой счет
преподать тебе сей урок, ибо в силу определенных причин
настроен сегодня на проявление щедрости, и, кто знает,
когда-нибудь воспоминание об этой сцене, возможно, развеселит
меня. Но не воображай, что тебе удастся меня провести! У
Джузеппе Бальдини нос старый, но нюх острый, достаточно острый,
чтобы немедленно обнаружить самое малейшее различие между твоей
микстурой и вот этим продуктом! - И он вытащил из кармана
пропитанный "Амуром и Психеей" платочек и помахал им перед
носом у Гренуя. - Подойди-ка сюда, ты, лучший нос Парижа!
Подойди-ка сюда, к столу, и покажи, на что ты способен! Но
смотри, ничего мне тут не разбей и не опрокинь! Не смей ничего
трогать! Сначала я зажгу побольше света. Мы устроим иллюминацию
в честь этого маленького эксперимента, не так ли?
И с этими словами он взял два других светильника, стоявшие
на краю большого дубового стола, и зажег их. Он поставил все
три свечи рядом друг с другом на задней длинной стороне,
отодвинул кожи и освободил середину стола. Потом спокойными и в
то же время быстрыми движениями снял с маленькой этажерки и
принес необходимую для опыта утварь: большую пузатую молочную
бутылку, стеклянную воронку, пипетку, маленькую и большую
мензурки - и в образцовом порядке расположил все это перед
собой на дубовой крышке.
Гренуй тем временем оторвался от дверной рамы. Уже во
время высокопарной речи Бальдини с него сошли вся окаменелость,
настороженность, подавленность. Он слышал только согласие,
только "да" с внутренним ликованием ребенка, который упрямством
добился какой-то уступки и которому плевать на связанные с ней
ограничения, условия и моральные предостережения. Его поза
стала свободной, впервые он походил на человека больше, чем на
животное. Он пропустил мимо ушей конец тирады Бальдини, зная,
что пересилил этого человека, и тому уже не справиться с ним.
Пока Бальдини возился у стола с подсвечниками, Гренуй
проскользнул в боковую тьму мастерской, где стояли стеллажи с
драгоценными эссенциями, маслами и тинктурами, и, следуя за
уверенным чутьем своего носа, быстро похватал с полок нужные
ему флаконы. Числом их было девять: эссенция апельсинового
цвета, лимонное масло, гвоздичное масло и розовое масло,
экстракт жасмина, бергамота и розмарина и бальзам стиракса,
который он быстро сцапал с верхней полки и водрузил на край
стола. Напоследок он приволок баллон высокопроцентного винного
спирта. Потом встал за спиной у Бальдини (тот все еще со
степенной педантичностью расставлял свои смесительные сосуды -
немного сдвигал один стакан, слегка придвигал другой, дабы все
имело свой добрый, исстари заведенный порядок и эффектнейшим
образом сияло в свете свечей) и стал ждать, дрожа от
нетерпения, пока старик отойдет и уступит ему место.
- Так! - сказал наконец Бальдини, отступая в сторону. -
Здесь расставлено все, что нужно тебе для твоего... назовем его
из любезности "экспериментом". Ничего мне тут не разбей, ничего
мне тут не пролей! Имей в виду: эти жидкости, которыми тебе
будет сейчас позволено заниматься пять мину, обладают такой
ценностью и редкостностью, что ты больше никогда в жизни не
заполучишь их в руки в столь концентрированной форме.
- Сколько вам сделать, мэтр? - спросил Гренуй.
- Сколько - чего? - спросил Бальдини, который еще не
закончил свою речь.
- Сколько этих духов? - хрипло ответил Гренуй. - Вам их
сколько надо? Хотите, я заполню до краев вон ту толстую флягу?
- И он указал на смеситель емкостью в добрых три литра.
- Нет, не надо! - в ужасе вскричал Бальдини, и в крике
этом был страх, столь же глубоко укоренившийся, сколь и
стихийный страх перед расточительностью, страх за свою
собственность, Но, словно устыдившись этого разоблачительного
крика, он тут же прорычал: - И не смей меня перебивать! - затем
несколько успокоился и продолжал уже с легкой иронией в голосе:
- К чему нам три литра духов, которые мы оба не ценим? В
сущности, достаточно и половины мензурки, Поскольку, однако,
столь малые количества трудно смешивать точно, я позволю тебе
заполнить смеситель на треть.
- Ладно, - сказал Грену1. - Я наполню эту флягу на треть
"Амуром и Психеей". Только, мэтр Бальдини, я сделаю это
по-своему. Я не знаю, как надо по правилам искусства, я этому
способу не обучен, а по-своему сделаю.
- Пожалуйста! - сказал Бальдини, которому было известно,
что в этом деле не бывает "по-своему" или "по-твоему", а есть
только один, единственно возможный и правильный способ: зная
формулу и исходя из заданного количества духов, необходимо
произвести соответствующие вычисления и из различных эссенций
изготовить строго определенное количество концентрата, каковой,
в свою очередь, в точной пропорции, обычно колеблющейся от
одного к десяти до одного к двадцати, следует развести
алкоголем до конечного продукта. Другого способа, он это знал,
не существовало. И поэтому то, что он теперь увидел и за чем
наблюдал сперва с насмешкой и недоверием, потом в смятении и
наконец только еще с беспомощным изумлением, показалось ему
самым настоящим чудом. И сцена эта так врезалась в его память,
что он не забывал ее до конца своих дней.
15
Малыш Гренуй первым делом откупорил баллон с винным
спиртом. С большим трудом ему удалось приподнять тяжелый сосуд
почти на высоту своего роста, потому что именно так высоко
стоял смеситель с насаженной на него стеклянной воронкой, куда
он без помощи мензурки влил алкоголь прямо из баллона. Бальдини
содрогнулся при виде столь вопиющей беспомощности: мало того
что парень перевернул с ног на голову весь парфюмерный
миропорядок, начав с растворяющего средства и не имея при этом
подлежащего растворению концентрата, - у него и физических
сил-то для этого не было! Он дрожал от напряжения, и Бальдини
обреч°нно ждал, что тяжелый баллон вот-вот грохнется и
вдребезги разнесет все, что было на столе. Свечи, думал он,
господи, только бы не опрокинуть свечи! Произойдет взрыв, он
мне сожжет весь дом!... И он уже хотел броситься к столу, чтобы
вырвать у сумасшедшего баллон, но тут Гренуй сам поставил его
на место, благополучно спустил на пол и снова закупорил. В
смесителе колыхалась легкая прозрачная жидкость - ни одна капля
не пролилась мимо. Несколько мгновений Гренуй переводил дух с
таким довольным лицом, словно самая тяжкая работа осталась
позади. И в самом деле, все последующее происходило с такой
быстротой, что Бальдини едва успевал замечать
последовательность или хотя бы порядок операций, не говоря уж о
том, чтобы понимать процесс.
Казалось, Гренуй наобум хватал тот или иной флакон с
ароматической эссенцией, выдергивал из него стеклянную пробку,
на секунду подносил содержимое к носу, а потом вытряхивал из
одной, капал из другой, выплескивал из третьей бутылочки в
воронку и так далее. К пипетке, пробирке, ложечке и мешалке -
приспособлениям позволяющим парфюмеру овладеть сложным
процессом смешивания Гренуй не прикоснулся ни разу. Он словно
забавлялся, как ребенок, который хлюпает, шлепает и плескается,
возясь с водой, травой и грязью; стряпает ужасное варево, а
потом заявляет, что это суп. Да, как ребенок, думал Бальдини, и
выглядит прямо как ребенок, несмотря на узловатые руки, рябое,
все в шрамах и оспинах, лицо и старческий нос картошкой. Он
показался мне старше, чем он есть, а теперь он мне кажется
младше; он словно двоится или троится, как те недоступные,
непостижимые, капризные маленькие недочеловеки, которые вроде
бы невинно думают только о себе, хотят все в мире деспотически
подчинить и вполне могут сделать это, если не обуздать их манию
величия, не применять к ним строжайших воспитательных мер и не
приучать их к дисциплинированному существованию полноценных
людей. Такой вот маленький фанатик гнездится в этом молодом
человеке; с горящими глазами, он стоит у стола, забыв обо всем
вокруг, явно не сознавая, что в мастерской есть что-то еще
кроме него и этих флаконов, которые он с проворной неуклюжестью
подносит к воронке, чтобы смешать свою идиотскую бурду, а потом
категорически утверждать - да еще и верить в это! - что он
составил изысканные духи "Амур и Психея". В мерцающем свете
свечей Бальдини видел, как цинично и самоуверенно действовал
человек у стола, - и содрагался от омерзения! Таких, как этот,
подумал он и на какое-то мгновение испытал ту же печаль, и
отчаяние, и ярость, что и раньше, в сумерках, когда глядел на
пылавший красным заревом город, - таких прежде не бывало; это
совершенно новый экземпляр человеческой породы, он мог
возникнуть только в эпоху расхлябанного, распущенного
безвременья... Но его следует проучить, этого самонадеянного
парня! Пусть только он окончит свое смехотворное представление,
уж ему достанется на орехи, он выползет отсюда на карачках,
ничтожество этакое! Дрянь! Нынче вообще ни с кем нельзя
связываться, сколько кишит кругом смехотворной дряни! Бальдини
был так занят своим возмущением и отвращением к эпохе
безвременья, что не сразу сообразил, почему Гренуй вдруг
заткнул все флаконы, вытащил воронку из смесителя, а саму
бутыль схватил за горлышко, прикрыл ладонью левой руки и сильно
встряхнул. Только когда бутыль несколько раз крутанулась в
воздухе, а ее драгоценное содержимое рванулось как лимонад из
живота в горло и обратно, Бальдини исторг вопль гнева и ужаса:
"Стой!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40