В конюшне Марса я научилась читать такие вот позы и оскалы вызова и нападения.
— Эй, уходи, — я махнула рукой. Жест получился усталым, вялым.
Конь зло всхрапнул и куснул зубами воздух. Глаза сверкнули седым белком. Он не шутил.
Признаюсь, совершенно необычное поведение лошади не показалось даже странным — после людоеда-волка, я считала, что весь мир охотится на меня… Я доверяла только цветам, иногда воде, порой — деревьям, всегда — небу… словом, доверяла тому, что стоит на месте, благоухает или молчит.
Нащупав в воде гальку покрупней, я запустила ею в лошадь. Я хотела только пугнуть — бросала не целясь, и надо же! угодила коню прямо в лоб, в единственную черную отметину на снежной морде с розовыми очами.
Жеребец захрапел, мотнул мордой от боли, и мощно пошел на врага, заходя в море и лязгая копытами по галечнику.
Я бросилась в воду, и держа ласты в руках, глупо плюхая, отплыла по мелководью вдоль пологого берега.
Конь стоял на месте, по грудь в воде, и злобно следил за моим пугливым рывком.
Я плыла не меньше двухсот метров, но ласты в руках настолько утомили, что я вновь встала на ноги. Я не могла изматывать себя бессмысленным плаваньем над дном, которое можно достать рукой!
Шагая медленно к берегу, я пыталась разглядеть жуткую лошадь. Но лунная рябь была так остра, что резала глаза.
Я не стала выходить на берег.
И правильно.
Белый дьявол мчался по кромке прибоя в мою сторону. Как ни жутко — но душа оцепенела от впечатления неземной красоты: атласный скакун с красными глазами в белокипенной оправе гривы, с сахарным ртом на молочной морде, облитый лунной глазурью. С ума съехал, скотина?!
Увидев врага, жеребец с размаху вбежал в воду, с шумом напора, лязгом копыт и снежными брызгами. Так конь бросается на соперника, чтобы загрызть и насмерть затоптать.
Я в панике бросилась в воду и сразу захлебнулась, задыхаясь, встала на дно, отплевываясь, и чуть ли не плача: достал, бешеный черт!
Я стояла по шею в воде, в сутолоке пенного прибоя. .
Конь мощно скакал по мелководью, вода доходила ему уже до середины мощных ног. И тут я оторопело заметила, что адов жеребец возбужден и мчит в мою сторону с пружинной кишкой между ляжек.
Тут я уже перепугалась по настоящему: этот красавец тоже одержим дьяволом!
Если бы я не наглоталась с перепугу воды, я бы немедленно пустилась в заплыв. Но надо было отдышаться, прочистить нос, отплеваться от соли…
Из взбаломученной воды торчала только женская голова.
Ночь. Кругом шлепки мыльной пены. Толчея набегающих и отбегающих волн. Ртутные лужи луны. Но дурной самец отлично видит меня и это при том, что у лошадей слабое зрение. С напором вбежав в воду, он остановился только тогда, когда волны дошли ему до груди. И только тут белый бес недовольно захрапел, мотая мордой и лязгая пастью на всплески прибоя. От его атласной груди шел пар. Из вороного пятна на лбу, сквозь шерсть — вязко — сползал ручеек крови, таким метким оказался мой бросок. Жеребец был раскален до бела злобой и яростью. Сомнений не оставалось — животное хочет моей смерти. И возбужден жаждой агонии.
Между нами легла полоса воды едва-едва в десять-двенадцать метров. Глубже конь не входил. Черт понимал, что на плаву я сильнее и ждал на что я решусь.
Я по-прежнему никак не могла надеть ласты. Стояла в воде на большом скользком камне, готовая каждую минуту сорваться с опоры от любого глупого толчка.
Так — две головы — мы стояли пожирая друг друга глазами, пока я переводила дух. Минута. Вторая. Третья. Набег лунной воды. Безмолвие ночи. Каприз Крёстной, которая превратила принца для Золушки в красноглазого альбиноса-убийцу. Шумное дыхание коня. Мой плач про себя: в чем я провинилась перед жизнью? На моей совести всего одна смерть — нечаянная гибель пестрой кукушки и кукушкиного яйца… Почему мир преследует сироту с таким бесконечным, неутомимым, лютым ожесточением?
Внезапно что-то теплое мерзко окатывает мое лицо. Какое-то рыжее душное пятно. Моча! Жеребец напрудил в море от злобы и сейчас скалит зубы над моим отвращением: конская моча! Фу, гадство. Я отталкиваюсь от камня — ласты пристегнуты к поясу — и начинаю серьезный утомительный заплыв вдоль берега, надеясь наконец оторваться от психованного торчка.
В близости берега движение воды бестолково и муску-. листо, волны то и дело захлестывают пловца. Кроме того, я плыву без ласт, на голых ногах, и разом теряю скорость, трачу сил больше чем надо в три раза. Горло пересыхает от жажды.
Лунный торс черта с красными глазами остается сзади.
Берег по-прежнему пуст.
Я плыву на глубине около получаса.
Берег начинает загибаться влево. Хлазам вновь открывается панорама Большой Балтики — парение звезд над бесконечными взмахами лунных лезвий в морской жиже. Думаю, что стрелки часов ушли к двум часам ночи и роют могилу плывунье на циферблате жизни в тени роковой тройки. На загривке моего островка замечаю чашу радара, рядом несколько невысоких строений под металлической крышей-гофре, первые огоньки света. Дальше плыть опасно. Сворачиваю к берегу. Я совершенно измотана, выбита из сил. Встав на ноги, оглядываю простор береговой полосы: галечный пляж ослепительно пуст. Я оторвалась от лютого жеребца…
И вот, наконец, выхожу из воды.
Земля!
Еле-еле стою на ногах.
Сначала сажусь, а потом ложусь спиною на гальку. Закрываю глаза. Сердце тяжко стучит в лунный барабанчик под грудью. Если сейчас три часа ночи, то я провела в воде ровно шесть часов! А если к ним приплюсовать вчерашние семь — выйдет тринадцать, а то и четырнадцать часов марафона. Даже если считать по минимуму — полтора километра в час с учетом ухода от прожекторов и отдыха на воде, и то накапает полновесная дистанция классического марафона — 25 километров… так в забытье проходит несколько тревожных минут.
Лиза, подъем! Ты все еще в пограничной полосе.
Достав очередную капсулу с водой, долго отвинчиваю пластмассовый колпачок, пальцы не слушаются, и вот сладкий глоток пресной воды. Обезвоживание организма дрожит у опасной черты. Какое счастье пить воду. Стоять на двух ногах. Дышать полной грудью. Есть шоколад.
Я понимаю, что на полосе светлой гальки при свете предательницы-луны меня заметит даже слепой — и спешу прочь от воды.
Мой шаг пьян и нетверд.
Резиновая кожа тянет к земле.
Я потеряла не один килограмм веса.
На ходу достаю оружие. Здравствуй, мой золотой ангел-хранитель. Снимаьо револьвер с предохранителя. Я уже решила, если ситуация станет смертельной — пускаю себе пулю в висок. В то же время я всерьез разозлена — если бешеный жеребец появится снова я простреливаю навылет бодец и варю яйца вкрутую!
Поднявшись от берега на ближайший холм — земля сплошной камень, пластины известняка, — я изучаю местность. Подлунный островок, как на ладони… О, как ты вовремя вышла из воды! Слева от меня не только радар, но еще и бетонный аэродром для взлета и посадки вертолетов. Бетонный квадрат обведен красными сигнальными огоньками. Судя по идеальной чистоте — это Финляндия. На бетоне виден один вертолет — маленькая злая оса. Пока она спит, но завтра берегись ее жала, бегунья. Рядом с аэроплощадкой белоснежное здание казармы. В окнах темно. На крыше вяло колышется флаг. Все погружено в сон, как в покоях Спящей Красавицы. Только кружение радаров на крыше выдает присутствие человека. В той же стороне виден причал с волноломами. Дальше — мол с тлеющим красным огоньком маячка. Справа — пустые проплешины голой каменистой земли. Берег островка отсюда не виден. Земля уходит в полумрак белой ночи. Там где-то бродит белое привидение похоти. Но если не виден галечный пляж, где я выкарабкалась из воды, зато прямо за рощицей низкорослых кривых сосен проглядывает противоположный берег моего островка. По прямой до него от силы два-три километра. Там снова мерцает чернильная даль Балтики. Море до самых звезд.
Сердце сжимается от тоски: никаких признаков близкого материка! Только водная гладь черноты в лунном сиянии. Ни далекого огонька, ни лучика, а ведь побережье Финляндии должно гореть огнями домов… Как далеко я уплыла от цели! На край света… Но погода пока хранит свою пловчиху, царит все тот же легчайший бриз, даже мрак не будит в волнах зверя.
Я прячу пушку в потайной карман и прямоходящей лягушкой неуклюже бреду в сторону противоположного берега. Прислушиваюсь к каждому шороху ночи. Вот слышен рокот катера в просторе воды. Но сам гад не виден. И снова тихо. Ничего кроме ровного раскатного гула морской воды, набегающей на гальку. Шорох шевелящейся гальки. Камешки, поднятые водой, стремятся снова улечся на дно. Припадаю ухом к земле… что это? Топот!
Что есть сил пускаюсь бежать к рощице — здесь я как на ладони!
Вот оно! Проклятое белое чудовище возникает из сумрака! Грива летит по ветру. Жеребец прекрасно видит мой бег и скачет наперерез.
Я мчусь изо всех сил. В ужасе. Спотыкаюсь, падаю. Снова бегу. Хорошо, что земля ровна и идет под уклон. Стрелять? В такой тишине?! Я разбужу всю казарму!
Первой добегаю до дерева и с цирковой ловкостью акробатки взбираюсь по кривому стволу до первой развилки. Дерево для меня — пустяк, я взбираюсь по гладкому першу на десять метров!
Мне кажется, что все спящее царство проснулось, так громок топот бешеной лошади.
Храпя, сдувая струей из мокрой глотки мыльную пену, лязгая алебастровой пастью, где каждый зуб размером с грецкий орех, краснея очами, полными крови, жеребец подлетает к моему убежищу и начинает кружить возле ствола. Подняв атласную голову, он смотрит злобным взглядом вверх. Луна заливает дикое зрелище ликующим светом. Уймись, гондон! Никогда прежде я не читала на лошадиных мордах выражение такой отчетливой злобы, даже с оттенком тоскливой ярости и пылкой досады на мою расторопность — жертва успела взобраться на дерево.
Сначала жеребец примеривался достать врага зубами и изо всех сил тянул лебединую шею. Кровь из ранки во лбу набрала мощи и вилась уже не вялой струйкой, а темной раздутой веной, добравшись побегом вьюнка до основания шеи. Напор лошадиного сердца накачивал жилу до кровавого глянца. Как страшен оказался мой случайный бросок мелкой галькой размером с косточку персика!
Поняв, что зубы меня не достают, конь вдруг встал на дыбы и белая челюсть громко и сухо лязгнула в воздухе.
Тщетно! Даже в этом случае между нами оставалось больше метра. Но враг не унимался. Жеребец даже простонал от досады — и снова на дыбы, показывая восставший взмыленный хобот питоньих размеров. Тебя снова хотят изнасиловать, Лизок! Но я сука! великая сука фарта, а не кобыла, гондон!
Конь топчет свою лунную сизую тень.
Стрелять?
Но от выстрела островок разом очнется — все волосы дыбом! Финское ухо не слышит коня, но это не значит, что оно не услышит всхрап пули.
В припадке отчаяния и слез, я по-детски отламываю от дерева сухую прямую ветку и бросаю ее вниз, целясь в пенную глотку злобы — подавись, гад!
Мамочка! Ветка острием свежего слома вонзается прямо в правый глаз жеребца! Точно —в огромное, белое с красным, глазное яблоко! Прямо — в черный зрачок посреди алых прожилок! Чмокнув как поцелуй, ветка глубоко уходит в зрячий белок, погружаясь в глазное желе. Веки захлопываются вокруг ветки, кожица, бешено морщась, обхватывает древко — напрасно, огромные лошадиные ресницы, толкаясь, пружиня и сминая друг друга пытаются вытолкнуть ветку — тщетно, между стиснутых век брызжет струя крови. Ее рост достигает длины ветки! Кровь закручивается вокруг прута словно живая змея!
Взревев от боли, конь валится на бок, и начинает кататься по земле от адской боли в глазу, лягая копытами пустой воздух. Из лошадиной глотки стекает пена, глаз обливается потоком кровищи, храп вскипает слезами. Голое чудовище между ног втягивается в жерло похоти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
— Эй, уходи, — я махнула рукой. Жест получился усталым, вялым.
Конь зло всхрапнул и куснул зубами воздух. Глаза сверкнули седым белком. Он не шутил.
Признаюсь, совершенно необычное поведение лошади не показалось даже странным — после людоеда-волка, я считала, что весь мир охотится на меня… Я доверяла только цветам, иногда воде, порой — деревьям, всегда — небу… словом, доверяла тому, что стоит на месте, благоухает или молчит.
Нащупав в воде гальку покрупней, я запустила ею в лошадь. Я хотела только пугнуть — бросала не целясь, и надо же! угодила коню прямо в лоб, в единственную черную отметину на снежной морде с розовыми очами.
Жеребец захрапел, мотнул мордой от боли, и мощно пошел на врага, заходя в море и лязгая копытами по галечнику.
Я бросилась в воду, и держа ласты в руках, глупо плюхая, отплыла по мелководью вдоль пологого берега.
Конь стоял на месте, по грудь в воде, и злобно следил за моим пугливым рывком.
Я плыла не меньше двухсот метров, но ласты в руках настолько утомили, что я вновь встала на ноги. Я не могла изматывать себя бессмысленным плаваньем над дном, которое можно достать рукой!
Шагая медленно к берегу, я пыталась разглядеть жуткую лошадь. Но лунная рябь была так остра, что резала глаза.
Я не стала выходить на берег.
И правильно.
Белый дьявол мчался по кромке прибоя в мою сторону. Как ни жутко — но душа оцепенела от впечатления неземной красоты: атласный скакун с красными глазами в белокипенной оправе гривы, с сахарным ртом на молочной морде, облитый лунной глазурью. С ума съехал, скотина?!
Увидев врага, жеребец с размаху вбежал в воду, с шумом напора, лязгом копыт и снежными брызгами. Так конь бросается на соперника, чтобы загрызть и насмерть затоптать.
Я в панике бросилась в воду и сразу захлебнулась, задыхаясь, встала на дно, отплевываясь, и чуть ли не плача: достал, бешеный черт!
Я стояла по шею в воде, в сутолоке пенного прибоя. .
Конь мощно скакал по мелководью, вода доходила ему уже до середины мощных ног. И тут я оторопело заметила, что адов жеребец возбужден и мчит в мою сторону с пружинной кишкой между ляжек.
Тут я уже перепугалась по настоящему: этот красавец тоже одержим дьяволом!
Если бы я не наглоталась с перепугу воды, я бы немедленно пустилась в заплыв. Но надо было отдышаться, прочистить нос, отплеваться от соли…
Из взбаломученной воды торчала только женская голова.
Ночь. Кругом шлепки мыльной пены. Толчея набегающих и отбегающих волн. Ртутные лужи луны. Но дурной самец отлично видит меня и это при том, что у лошадей слабое зрение. С напором вбежав в воду, он остановился только тогда, когда волны дошли ему до груди. И только тут белый бес недовольно захрапел, мотая мордой и лязгая пастью на всплески прибоя. От его атласной груди шел пар. Из вороного пятна на лбу, сквозь шерсть — вязко — сползал ручеек крови, таким метким оказался мой бросок. Жеребец был раскален до бела злобой и яростью. Сомнений не оставалось — животное хочет моей смерти. И возбужден жаждой агонии.
Между нами легла полоса воды едва-едва в десять-двенадцать метров. Глубже конь не входил. Черт понимал, что на плаву я сильнее и ждал на что я решусь.
Я по-прежнему никак не могла надеть ласты. Стояла в воде на большом скользком камне, готовая каждую минуту сорваться с опоры от любого глупого толчка.
Так — две головы — мы стояли пожирая друг друга глазами, пока я переводила дух. Минута. Вторая. Третья. Набег лунной воды. Безмолвие ночи. Каприз Крёстной, которая превратила принца для Золушки в красноглазого альбиноса-убийцу. Шумное дыхание коня. Мой плач про себя: в чем я провинилась перед жизнью? На моей совести всего одна смерть — нечаянная гибель пестрой кукушки и кукушкиного яйца… Почему мир преследует сироту с таким бесконечным, неутомимым, лютым ожесточением?
Внезапно что-то теплое мерзко окатывает мое лицо. Какое-то рыжее душное пятно. Моча! Жеребец напрудил в море от злобы и сейчас скалит зубы над моим отвращением: конская моча! Фу, гадство. Я отталкиваюсь от камня — ласты пристегнуты к поясу — и начинаю серьезный утомительный заплыв вдоль берега, надеясь наконец оторваться от психованного торчка.
В близости берега движение воды бестолково и муску-. листо, волны то и дело захлестывают пловца. Кроме того, я плыву без ласт, на голых ногах, и разом теряю скорость, трачу сил больше чем надо в три раза. Горло пересыхает от жажды.
Лунный торс черта с красными глазами остается сзади.
Берег по-прежнему пуст.
Я плыву на глубине около получаса.
Берег начинает загибаться влево. Хлазам вновь открывается панорама Большой Балтики — парение звезд над бесконечными взмахами лунных лезвий в морской жиже. Думаю, что стрелки часов ушли к двум часам ночи и роют могилу плывунье на циферблате жизни в тени роковой тройки. На загривке моего островка замечаю чашу радара, рядом несколько невысоких строений под металлической крышей-гофре, первые огоньки света. Дальше плыть опасно. Сворачиваю к берегу. Я совершенно измотана, выбита из сил. Встав на ноги, оглядываю простор береговой полосы: галечный пляж ослепительно пуст. Я оторвалась от лютого жеребца…
И вот, наконец, выхожу из воды.
Земля!
Еле-еле стою на ногах.
Сначала сажусь, а потом ложусь спиною на гальку. Закрываю глаза. Сердце тяжко стучит в лунный барабанчик под грудью. Если сейчас три часа ночи, то я провела в воде ровно шесть часов! А если к ним приплюсовать вчерашние семь — выйдет тринадцать, а то и четырнадцать часов марафона. Даже если считать по минимуму — полтора километра в час с учетом ухода от прожекторов и отдыха на воде, и то накапает полновесная дистанция классического марафона — 25 километров… так в забытье проходит несколько тревожных минут.
Лиза, подъем! Ты все еще в пограничной полосе.
Достав очередную капсулу с водой, долго отвинчиваю пластмассовый колпачок, пальцы не слушаются, и вот сладкий глоток пресной воды. Обезвоживание организма дрожит у опасной черты. Какое счастье пить воду. Стоять на двух ногах. Дышать полной грудью. Есть шоколад.
Я понимаю, что на полосе светлой гальки при свете предательницы-луны меня заметит даже слепой — и спешу прочь от воды.
Мой шаг пьян и нетверд.
Резиновая кожа тянет к земле.
Я потеряла не один килограмм веса.
На ходу достаю оружие. Здравствуй, мой золотой ангел-хранитель. Снимаьо револьвер с предохранителя. Я уже решила, если ситуация станет смертельной — пускаю себе пулю в висок. В то же время я всерьез разозлена — если бешеный жеребец появится снова я простреливаю навылет бодец и варю яйца вкрутую!
Поднявшись от берега на ближайший холм — земля сплошной камень, пластины известняка, — я изучаю местность. Подлунный островок, как на ладони… О, как ты вовремя вышла из воды! Слева от меня не только радар, но еще и бетонный аэродром для взлета и посадки вертолетов. Бетонный квадрат обведен красными сигнальными огоньками. Судя по идеальной чистоте — это Финляндия. На бетоне виден один вертолет — маленькая злая оса. Пока она спит, но завтра берегись ее жала, бегунья. Рядом с аэроплощадкой белоснежное здание казармы. В окнах темно. На крыше вяло колышется флаг. Все погружено в сон, как в покоях Спящей Красавицы. Только кружение радаров на крыше выдает присутствие человека. В той же стороне виден причал с волноломами. Дальше — мол с тлеющим красным огоньком маячка. Справа — пустые проплешины голой каменистой земли. Берег островка отсюда не виден. Земля уходит в полумрак белой ночи. Там где-то бродит белое привидение похоти. Но если не виден галечный пляж, где я выкарабкалась из воды, зато прямо за рощицей низкорослых кривых сосен проглядывает противоположный берег моего островка. По прямой до него от силы два-три километра. Там снова мерцает чернильная даль Балтики. Море до самых звезд.
Сердце сжимается от тоски: никаких признаков близкого материка! Только водная гладь черноты в лунном сиянии. Ни далекого огонька, ни лучика, а ведь побережье Финляндии должно гореть огнями домов… Как далеко я уплыла от цели! На край света… Но погода пока хранит свою пловчиху, царит все тот же легчайший бриз, даже мрак не будит в волнах зверя.
Я прячу пушку в потайной карман и прямоходящей лягушкой неуклюже бреду в сторону противоположного берега. Прислушиваюсь к каждому шороху ночи. Вот слышен рокот катера в просторе воды. Но сам гад не виден. И снова тихо. Ничего кроме ровного раскатного гула морской воды, набегающей на гальку. Шорох шевелящейся гальки. Камешки, поднятые водой, стремятся снова улечся на дно. Припадаю ухом к земле… что это? Топот!
Что есть сил пускаюсь бежать к рощице — здесь я как на ладони!
Вот оно! Проклятое белое чудовище возникает из сумрака! Грива летит по ветру. Жеребец прекрасно видит мой бег и скачет наперерез.
Я мчусь изо всех сил. В ужасе. Спотыкаюсь, падаю. Снова бегу. Хорошо, что земля ровна и идет под уклон. Стрелять? В такой тишине?! Я разбужу всю казарму!
Первой добегаю до дерева и с цирковой ловкостью акробатки взбираюсь по кривому стволу до первой развилки. Дерево для меня — пустяк, я взбираюсь по гладкому першу на десять метров!
Мне кажется, что все спящее царство проснулось, так громок топот бешеной лошади.
Храпя, сдувая струей из мокрой глотки мыльную пену, лязгая алебастровой пастью, где каждый зуб размером с грецкий орех, краснея очами, полными крови, жеребец подлетает к моему убежищу и начинает кружить возле ствола. Подняв атласную голову, он смотрит злобным взглядом вверх. Луна заливает дикое зрелище ликующим светом. Уймись, гондон! Никогда прежде я не читала на лошадиных мордах выражение такой отчетливой злобы, даже с оттенком тоскливой ярости и пылкой досады на мою расторопность — жертва успела взобраться на дерево.
Сначала жеребец примеривался достать врага зубами и изо всех сил тянул лебединую шею. Кровь из ранки во лбу набрала мощи и вилась уже не вялой струйкой, а темной раздутой веной, добравшись побегом вьюнка до основания шеи. Напор лошадиного сердца накачивал жилу до кровавого глянца. Как страшен оказался мой случайный бросок мелкой галькой размером с косточку персика!
Поняв, что зубы меня не достают, конь вдруг встал на дыбы и белая челюсть громко и сухо лязгнула в воздухе.
Тщетно! Даже в этом случае между нами оставалось больше метра. Но враг не унимался. Жеребец даже простонал от досады — и снова на дыбы, показывая восставший взмыленный хобот питоньих размеров. Тебя снова хотят изнасиловать, Лизок! Но я сука! великая сука фарта, а не кобыла, гондон!
Конь топчет свою лунную сизую тень.
Стрелять?
Но от выстрела островок разом очнется — все волосы дыбом! Финское ухо не слышит коня, но это не значит, что оно не услышит всхрап пули.
В припадке отчаяния и слез, я по-детски отламываю от дерева сухую прямую ветку и бросаю ее вниз, целясь в пенную глотку злобы — подавись, гад!
Мамочка! Ветка острием свежего слома вонзается прямо в правый глаз жеребца! Точно —в огромное, белое с красным, глазное яблоко! Прямо — в черный зрачок посреди алых прожилок! Чмокнув как поцелуй, ветка глубоко уходит в зрячий белок, погружаясь в глазное желе. Веки захлопываются вокруг ветки, кожица, бешено морщась, обхватывает древко — напрасно, огромные лошадиные ресницы, толкаясь, пружиня и сминая друг друга пытаются вытолкнуть ветку — тщетно, между стиснутых век брызжет струя крови. Ее рост достигает длины ветки! Кровь закручивается вокруг прута словно живая змея!
Взревев от боли, конь валится на бок, и начинает кататься по земле от адской боли в глазу, лягая копытами пустой воздух. Из лошадиной глотки стекает пена, глаз обливается потоком кровищи, храп вскипает слезами. Голое чудовище между ног втягивается в жерло похоти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96