Я не хочу оглядываться в прошлое! И не буду.
Я замечаю на столе скромный букет голубых колокольчиков в простом стакане воды. Опустив голые ноги на пол, я встаю на колени перед цветами и, взяв в ладони стакан, подношу к лицу словно драгоценный фиал с благовониями. Колокольчики! Любимые цветы моего детства. Они так робки, что даже не смеют благоухать. Их синева застирана и белеса. Они дышат сиротством.
В этой позе — молитвы и благоговения — меня и застает медсестра — черноволосая девушка с пугливыми глазами.
— Мадемуазель Розмарин, — обращается она ко мне на английском, — ложитесь в постель. Вам нужно беречь свои силы.
Первая реакция — испуг. Откуда она знает мое имя… ах да! Я же успела захватить с собой документы.
— Это вы украсили стол колокольчиками? — я покорно ложусь.
— Да.
— Спасибо. Они так чудесны. Где я?
— Вы в больнице на острове Форе.
Острова! Клево! Я еще ни разу в жизни не бывала на острове.
— Это Финляндия?
— Нет Швеция…
Отлично — шведы не выдают беглецов!
— …В Стокгольме все больницы переполнены, — говорит девушка, — и несколько пассажиров доставили к нам. Но уверяю вас, наша клиника ничем не уступает столичным.
— А много спаслось?
— Точно не знаю. А вот погибло почти триста человек. Среди них — треть шведы. В стране объявлен траур.
Вас подобрал патрульный вертолет… считайте, что родились в рубашке. Вы спали два дня.
— Два дня!
— Доктор считает, что это защитный сон. Адаптация после шока… Как самочувствие?
— О'кей! Но страшно хочу есть.
Медсестра с чарующей улыбкой протянула мне карточку меню.
Буржуи умеют болеть!
— Как вас зовут?
— Марион.
Я заказала сэндвич с ветчиной и двойной порцией картошки-фри. Мороженое и кофе-гляссе. Спросила где мои документы.
— Все на месте, — Марион открыла настенный шкафчик. Там на полочке лежал мой пластиковый пакет, который я прикрутила к животу липкой лентой. Слава Богу, я смогу заплатить за себя.
Но когда медсестра выходит, я, не удержавшись, снова вылезаю из постели и кидаюсь к окну. Какое наслаждение опереться голыми руками и локтями на гладкий и теплый от солнца подоконник и просто посмотреть в даль… Я на втором этаже. У меня крайнее окно. Перед глазами — уголок больничного сада — цветущие кусты магнолий, дорожки, посыпанные красным песком. Низенькая символическая оградка, через которую ничего не стоит перескочить. А дальше видны упоительные очертания холмов. Видимо сам городок расположен в другой стороне. Ветерок по-морскому свеж и порывист. Но как хорошо, что не видно моря. Облачка невесомы и безмятежны, как взбитые сливки. Небо ласково, как поцелуи ребенка. Каким булыжником оно может быть!
И вдруг! Что это… мой взгляд, скользнув по ленте шоссейной дороги мимо нескольких загородных особнячков, упирается в мою заветную сумочку. Только огромных размеров! Я сразу узнала ее! Еще бы не узнать — столько лет она служила мне верой и правдой, пока не утонула вместе с резиновой лодкой у русского берега. Ты съехала с колес, Лизок!.. Сумочка из крокодиловой кожи стоит ко мне — и к дороге — левой боковой стороной, сверкая замком из желтой латуни. Сумка посреди высоченных вязов, на склоне зеленого с мелом холма. Полный облом!
У меня потемнело в глазах.
Спокойно, дура! Не сходи с ума.
Закрыв веки и дав передохнуть глазам от яркого солнца, я снова пристально смотрю в роковую даль. И сразу все стало на свои места — передо мной особняк необычной архитектуры. И то, что я приняла за сумочку — всего лишь трапецевидная крыша, а застежка — затейливое украшение вроде герба. Только наличие короткой витой ручки, упавшей на сумочкин бок я никак не могла объяснить. Ручка и ручка.
Кидаюсь к настенному шкафчику. Где мое сокровище? Вот оно! Достаю из пакета истерзанную книжку спасений и — не глядя — вонзаю палец в наугад открытую страницу. Читаю бтвет на вопрос: что это? НЕ УСПЕЛИ СЫГРАТЬ СВАДЬБУ, КАК МАЧЕХА ДАЛА ВОЛЮ СВОЕМУ ЗЛОМУ НРАВУ, отвечает книжка строчкой из любимой «Золушки».
Сомнений больше не остается — мой долгий путь длиной в двадцать два года закончен — судьба неотвратимо, неумолимо и непоколебимо привела меня к дому мачехи! К гнезду змеиных яиц.
— Мадемуазель Розмарин! — входит сестра, вкатывая прозрачный обеденный столик на мягких колесиках, — Вам надо лежать.
Я успела захлопнуть шкафчик, как только услышала поворот дверной ручки. Я изображаю шалость и саму непосредственность, но от прежней солнечной безмятежности не осталось и следа — внутренне я сжата, как револьверная пружина:
— Какой очаровательный домик в виде дамской сумочки! — я показываю пальцем и покорно ныряю под простыню, — Чей он?
— Домик! Ну вы и скажете. Да это настоящий замок. Там, наверное, полсотни комнат! — медсестра ставит поднос на мои колени. Запах картошки-фри дразнит ноздри. Ломтики ветчины, пришпиленные к сэндвичу похожи на розовый атлас… — Это особняк мадам…
Тут я должна сделать в рассказе маленькую паузу.
Медсестра назвала одну из самых громких европейских компаний, носящей имя основателя фирмы. Стоит проехать пять минут по центру любого европейского города, чтобы увидеть в небе огромные пылающие буквы знаменитой фирмы… Но в силу вполне понятных причин я не могу его назвать впрямую, иначе кто поверит бедной Золушке? А раз так, я выбрала другое имя, как бы с намеком на подлинное звучание легендарного имени. Ну хотя бы, Кардье.
— …Это особняк мадам Кардье. Ей принадлежит автомобильный концерн.
— Но он похож на сумочку.
— Разве? — она выглянула в окно и посмотрела вдаль, — Действительно, что-то похожее есть. Только сейчас такие сумки не носят.
С гордостью провинциалки — островной провинциалки! — где знают все про всех — Марион сообщила мне, пока я уплетала завтрак, что концерн мадам один из крупнейших в Европе. Что мадам коллекционирует автомобили ручной работы и скаковых лошадей. Что у нее несколько яхт, свой самолет и аэродром, что ее поместье самое большое на острове. Что у нее есть свой зверинец экзотических животных. Что она опекает лечебницу для душевнобольных, а клинике подарила в прошлом году оборудования на сто тысяч долларов… что здесь она живет только летом, два, три месяца, а основное жилье у нее, кажется, в Лондоне или Париже.
Я выуживала сведения с терпеливостью рыболова, который почувствовал по напряжению лески — на крючок попалась самая крупная добыча в его жизни: мадам Кардье ведет замкнутый образ жизни; мадам имела несколько браков; все закончились разводами; у мадам одна взрослая дочь-наследница и куча родственников; у мадам властный, жестокий характер, но одевается она очень скромно, не носит драгоценностей и не любит показной роскоши, и дом хотя и обставлен шикарно, но сдержанно; у мадам есть молодые любовники и, по слухам, она любит свальный грех… но чего не скажут злые языки завистников такого состояния; один раз Марион была в особняке — у дворецкого случился сердечный приступ, — но дальше комнаты для прислуги она не была; сама мадам высокая, моложавая, худощавая ухоженная женщина, брюнетка с красивым, но неприятным лицом, прекрасного сложения, а про ее дочь Марион ничего не может сказать: никогда не встречала — она учится в английском колледже, бывает на острове только летом, говорят, она весьма высокомерная девица, у которой любимое занятие — досаждать матери и отбивать молодых любовников.
А братец? Про «братца» Марион ничего не слышала.
Больше я ничего не смогла выжать из сочного мандарина.
Сплетничая, Марион порозовела и похорошела.
Тут я наконец сообразила спросить медсестру о том, как налажен поиск всех пропавших и тех, кто спасся после кораблекрушения. Она ответила, что в Стокгольме создан специальный информационный центр, куда стекаются все сведения о пассажирах, в том числе и обо мне… чтобы ваши родственники не беспокоились!
Мой аппетит разом пропал: глупо надеяться, что вся агентура клиента утонула вместе с судном, если кто-либо из разведки мадам мачехи позвонит в тот самый центр, то они легко узнают, что — к счастью! — пассажирка Лиза Розмарин жива и здорова и находится в клинике острова Форе, в двух шагах от змеиного гнезда… но за два дня сплошного сна меня можно было уже укокошить 200 раз! Следовательно — мадам еще не известно, что я рядом…
— Кстати, а как имя мадам Кардье?
— Ее зовут Розали.
Эта бестия украла не только мою судьбу, но и имя моей матери!
— Марион, на корабле была моя приятельница — мадам Фелиц. Вы не могли бы позвонить в Стокгольм, в этот центр, и узнать, что с ней?
Марион обещала исполнить мою просьбу. Затем собрала пустую тарелку, чашку из-под кофе и укатила столик в коридор. Надо же! я не рассыпала на пол ни единого ломтика фри и не пролила на пол ни капли кофе! Даже не обожглась… судьба явно устала досаждать Золушке пустяками.
Оставшись одна, я задумалась о том, насколько серьезны мои подозрения против мадам Кардье? Что ты можешь предъявить суду присяжных кроме двух пустяков: строчки из детской книжки и странной схожести крыши с сумочкой, которая давно вышла из моды? Для приговора этих мелочей совершенно недостаточно. А если это не она? И дрянь Фелицата — как нарочно! — не успела сказать, кто я?., ты единственная настоящая подлинная… кто? Наследница? И я сама в панике чувств не спросила имя своей мачехи… одним словом, Лиза, у тебя нет ничего, кроме уверенности, что ты дошла до конца изнурительного пути к сверкающей цели, той, что мерцала сквозь мрак, дорожную пыль и проливной дождь.
Но моя уверенность дорогого стоит, она отлита из чистого золота слез!
Я принялась пристально разглядывать вещи вокруг себя, пытаясь заметить признак опасности: распятие дарило белой стене голубоватую тень без малейшей царапины и изъяна, солнечные лучи на паркете были тверды и сухи как солома, а синеватый шар, обнявший колокольчики, не имел ни одной червоточины и ласкал глаз спелостью тихой нежности, палата благоухала светлой радостью открытого сердца… жизнь нельзя было заподозрить ни в какой подлости.
Тут вошел доктор, без всяких пятен и мет, который весело осмотрел меня и нашел, что я совершенно здорова и завтра могу покинуть больницу. Что ж, о'кей, господа! Затем медсестра принесла ответ на мой вопрос: действительно в списке пассажиров значится моя приятельница мадам Фелиц, но о судьбе ее ничего не известно. Она — в списке пропавших без вести.
Тогда я попыталась узнать кто мои товарищи по несчастью в больнице Форе? И нет ли среди них злого бородатого карлика, спросила я как бы в шутку… Нет, ответила Марион, ни карликов, ни великанов среди них нет. Всего с корабля было доставлено пять человек, три женщины и двое мужчин. Кажется, это два члена команды.
Словом, я уже не могла валяться в постели.
Пора уносить ноги!
Я уже знала, что револьвера среди моих вещей нет. Мой золотой дружок лежит где-нибудь на дне Балтийского моря… но со мной есть гораздо большее оружие — это моя невероятная, баснословная удачливость.
Я влезла в свою старую шкуру, которая была выстирана и высушена, наскребла зеленую мелочь для оплаты сэндвича и услуг, оставила деньги на столике, и, помахивая пакетом с заветной книжицей, письмом отца и документами, прямо в больничных тапочках сбежала на свободу.
День был в самом разгаре и наносить смертельный визит не имело смысла, я — царица ночи! Поэтому и пошла не к особняку, а прямо в противоположную сторону, чтобы придти к цели как можно позже. На острове надо кружить, а не шпарить по прямой линии.
На ближайшей бензоколонке я купила себе кроссовки, кепку, очки от солнца и холщевую сумку курортницы и пустилась блаженно петлять по окрестностям. Я взобралась как можно выше по меловому откосу к забытой богом часовне, вокруг которой рос хилый сад со старыми яблонями и одичавшие орхидеи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
Я замечаю на столе скромный букет голубых колокольчиков в простом стакане воды. Опустив голые ноги на пол, я встаю на колени перед цветами и, взяв в ладони стакан, подношу к лицу словно драгоценный фиал с благовониями. Колокольчики! Любимые цветы моего детства. Они так робки, что даже не смеют благоухать. Их синева застирана и белеса. Они дышат сиротством.
В этой позе — молитвы и благоговения — меня и застает медсестра — черноволосая девушка с пугливыми глазами.
— Мадемуазель Розмарин, — обращается она ко мне на английском, — ложитесь в постель. Вам нужно беречь свои силы.
Первая реакция — испуг. Откуда она знает мое имя… ах да! Я же успела захватить с собой документы.
— Это вы украсили стол колокольчиками? — я покорно ложусь.
— Да.
— Спасибо. Они так чудесны. Где я?
— Вы в больнице на острове Форе.
Острова! Клево! Я еще ни разу в жизни не бывала на острове.
— Это Финляндия?
— Нет Швеция…
Отлично — шведы не выдают беглецов!
— …В Стокгольме все больницы переполнены, — говорит девушка, — и несколько пассажиров доставили к нам. Но уверяю вас, наша клиника ничем не уступает столичным.
— А много спаслось?
— Точно не знаю. А вот погибло почти триста человек. Среди них — треть шведы. В стране объявлен траур.
Вас подобрал патрульный вертолет… считайте, что родились в рубашке. Вы спали два дня.
— Два дня!
— Доктор считает, что это защитный сон. Адаптация после шока… Как самочувствие?
— О'кей! Но страшно хочу есть.
Медсестра с чарующей улыбкой протянула мне карточку меню.
Буржуи умеют болеть!
— Как вас зовут?
— Марион.
Я заказала сэндвич с ветчиной и двойной порцией картошки-фри. Мороженое и кофе-гляссе. Спросила где мои документы.
— Все на месте, — Марион открыла настенный шкафчик. Там на полочке лежал мой пластиковый пакет, который я прикрутила к животу липкой лентой. Слава Богу, я смогу заплатить за себя.
Но когда медсестра выходит, я, не удержавшись, снова вылезаю из постели и кидаюсь к окну. Какое наслаждение опереться голыми руками и локтями на гладкий и теплый от солнца подоконник и просто посмотреть в даль… Я на втором этаже. У меня крайнее окно. Перед глазами — уголок больничного сада — цветущие кусты магнолий, дорожки, посыпанные красным песком. Низенькая символическая оградка, через которую ничего не стоит перескочить. А дальше видны упоительные очертания холмов. Видимо сам городок расположен в другой стороне. Ветерок по-морскому свеж и порывист. Но как хорошо, что не видно моря. Облачка невесомы и безмятежны, как взбитые сливки. Небо ласково, как поцелуи ребенка. Каким булыжником оно может быть!
И вдруг! Что это… мой взгляд, скользнув по ленте шоссейной дороги мимо нескольких загородных особнячков, упирается в мою заветную сумочку. Только огромных размеров! Я сразу узнала ее! Еще бы не узнать — столько лет она служила мне верой и правдой, пока не утонула вместе с резиновой лодкой у русского берега. Ты съехала с колес, Лизок!.. Сумочка из крокодиловой кожи стоит ко мне — и к дороге — левой боковой стороной, сверкая замком из желтой латуни. Сумка посреди высоченных вязов, на склоне зеленого с мелом холма. Полный облом!
У меня потемнело в глазах.
Спокойно, дура! Не сходи с ума.
Закрыв веки и дав передохнуть глазам от яркого солнца, я снова пристально смотрю в роковую даль. И сразу все стало на свои места — передо мной особняк необычной архитектуры. И то, что я приняла за сумочку — всего лишь трапецевидная крыша, а застежка — затейливое украшение вроде герба. Только наличие короткой витой ручки, упавшей на сумочкин бок я никак не могла объяснить. Ручка и ручка.
Кидаюсь к настенному шкафчику. Где мое сокровище? Вот оно! Достаю из пакета истерзанную книжку спасений и — не глядя — вонзаю палец в наугад открытую страницу. Читаю бтвет на вопрос: что это? НЕ УСПЕЛИ СЫГРАТЬ СВАДЬБУ, КАК МАЧЕХА ДАЛА ВОЛЮ СВОЕМУ ЗЛОМУ НРАВУ, отвечает книжка строчкой из любимой «Золушки».
Сомнений больше не остается — мой долгий путь длиной в двадцать два года закончен — судьба неотвратимо, неумолимо и непоколебимо привела меня к дому мачехи! К гнезду змеиных яиц.
— Мадемуазель Розмарин! — входит сестра, вкатывая прозрачный обеденный столик на мягких колесиках, — Вам надо лежать.
Я успела захлопнуть шкафчик, как только услышала поворот дверной ручки. Я изображаю шалость и саму непосредственность, но от прежней солнечной безмятежности не осталось и следа — внутренне я сжата, как револьверная пружина:
— Какой очаровательный домик в виде дамской сумочки! — я показываю пальцем и покорно ныряю под простыню, — Чей он?
— Домик! Ну вы и скажете. Да это настоящий замок. Там, наверное, полсотни комнат! — медсестра ставит поднос на мои колени. Запах картошки-фри дразнит ноздри. Ломтики ветчины, пришпиленные к сэндвичу похожи на розовый атлас… — Это особняк мадам…
Тут я должна сделать в рассказе маленькую паузу.
Медсестра назвала одну из самых громких европейских компаний, носящей имя основателя фирмы. Стоит проехать пять минут по центру любого европейского города, чтобы увидеть в небе огромные пылающие буквы знаменитой фирмы… Но в силу вполне понятных причин я не могу его назвать впрямую, иначе кто поверит бедной Золушке? А раз так, я выбрала другое имя, как бы с намеком на подлинное звучание легендарного имени. Ну хотя бы, Кардье.
— …Это особняк мадам Кардье. Ей принадлежит автомобильный концерн.
— Но он похож на сумочку.
— Разве? — она выглянула в окно и посмотрела вдаль, — Действительно, что-то похожее есть. Только сейчас такие сумки не носят.
С гордостью провинциалки — островной провинциалки! — где знают все про всех — Марион сообщила мне, пока я уплетала завтрак, что концерн мадам один из крупнейших в Европе. Что мадам коллекционирует автомобили ручной работы и скаковых лошадей. Что у нее несколько яхт, свой самолет и аэродром, что ее поместье самое большое на острове. Что у нее есть свой зверинец экзотических животных. Что она опекает лечебницу для душевнобольных, а клинике подарила в прошлом году оборудования на сто тысяч долларов… что здесь она живет только летом, два, три месяца, а основное жилье у нее, кажется, в Лондоне или Париже.
Я выуживала сведения с терпеливостью рыболова, который почувствовал по напряжению лески — на крючок попалась самая крупная добыча в его жизни: мадам Кардье ведет замкнутый образ жизни; мадам имела несколько браков; все закончились разводами; у мадам одна взрослая дочь-наследница и куча родственников; у мадам властный, жестокий характер, но одевается она очень скромно, не носит драгоценностей и не любит показной роскоши, и дом хотя и обставлен шикарно, но сдержанно; у мадам есть молодые любовники и, по слухам, она любит свальный грех… но чего не скажут злые языки завистников такого состояния; один раз Марион была в особняке — у дворецкого случился сердечный приступ, — но дальше комнаты для прислуги она не была; сама мадам высокая, моложавая, худощавая ухоженная женщина, брюнетка с красивым, но неприятным лицом, прекрасного сложения, а про ее дочь Марион ничего не может сказать: никогда не встречала — она учится в английском колледже, бывает на острове только летом, говорят, она весьма высокомерная девица, у которой любимое занятие — досаждать матери и отбивать молодых любовников.
А братец? Про «братца» Марион ничего не слышала.
Больше я ничего не смогла выжать из сочного мандарина.
Сплетничая, Марион порозовела и похорошела.
Тут я наконец сообразила спросить медсестру о том, как налажен поиск всех пропавших и тех, кто спасся после кораблекрушения. Она ответила, что в Стокгольме создан специальный информационный центр, куда стекаются все сведения о пассажирах, в том числе и обо мне… чтобы ваши родственники не беспокоились!
Мой аппетит разом пропал: глупо надеяться, что вся агентура клиента утонула вместе с судном, если кто-либо из разведки мадам мачехи позвонит в тот самый центр, то они легко узнают, что — к счастью! — пассажирка Лиза Розмарин жива и здорова и находится в клинике острова Форе, в двух шагах от змеиного гнезда… но за два дня сплошного сна меня можно было уже укокошить 200 раз! Следовательно — мадам еще не известно, что я рядом…
— Кстати, а как имя мадам Кардье?
— Ее зовут Розали.
Эта бестия украла не только мою судьбу, но и имя моей матери!
— Марион, на корабле была моя приятельница — мадам Фелиц. Вы не могли бы позвонить в Стокгольм, в этот центр, и узнать, что с ней?
Марион обещала исполнить мою просьбу. Затем собрала пустую тарелку, чашку из-под кофе и укатила столик в коридор. Надо же! я не рассыпала на пол ни единого ломтика фри и не пролила на пол ни капли кофе! Даже не обожглась… судьба явно устала досаждать Золушке пустяками.
Оставшись одна, я задумалась о том, насколько серьезны мои подозрения против мадам Кардье? Что ты можешь предъявить суду присяжных кроме двух пустяков: строчки из детской книжки и странной схожести крыши с сумочкой, которая давно вышла из моды? Для приговора этих мелочей совершенно недостаточно. А если это не она? И дрянь Фелицата — как нарочно! — не успела сказать, кто я?., ты единственная настоящая подлинная… кто? Наследница? И я сама в панике чувств не спросила имя своей мачехи… одним словом, Лиза, у тебя нет ничего, кроме уверенности, что ты дошла до конца изнурительного пути к сверкающей цели, той, что мерцала сквозь мрак, дорожную пыль и проливной дождь.
Но моя уверенность дорогого стоит, она отлита из чистого золота слез!
Я принялась пристально разглядывать вещи вокруг себя, пытаясь заметить признак опасности: распятие дарило белой стене голубоватую тень без малейшей царапины и изъяна, солнечные лучи на паркете были тверды и сухи как солома, а синеватый шар, обнявший колокольчики, не имел ни одной червоточины и ласкал глаз спелостью тихой нежности, палата благоухала светлой радостью открытого сердца… жизнь нельзя было заподозрить ни в какой подлости.
Тут вошел доктор, без всяких пятен и мет, который весело осмотрел меня и нашел, что я совершенно здорова и завтра могу покинуть больницу. Что ж, о'кей, господа! Затем медсестра принесла ответ на мой вопрос: действительно в списке пассажиров значится моя приятельница мадам Фелиц, но о судьбе ее ничего не известно. Она — в списке пропавших без вести.
Тогда я попыталась узнать кто мои товарищи по несчастью в больнице Форе? И нет ли среди них злого бородатого карлика, спросила я как бы в шутку… Нет, ответила Марион, ни карликов, ни великанов среди них нет. Всего с корабля было доставлено пять человек, три женщины и двое мужчин. Кажется, это два члена команды.
Словом, я уже не могла валяться в постели.
Пора уносить ноги!
Я уже знала, что револьвера среди моих вещей нет. Мой золотой дружок лежит где-нибудь на дне Балтийского моря… но со мной есть гораздо большее оружие — это моя невероятная, баснословная удачливость.
Я влезла в свою старую шкуру, которая была выстирана и высушена, наскребла зеленую мелочь для оплаты сэндвича и услуг, оставила деньги на столике, и, помахивая пакетом с заветной книжицей, письмом отца и документами, прямо в больничных тапочках сбежала на свободу.
День был в самом разгаре и наносить смертельный визит не имело смысла, я — царица ночи! Поэтому и пошла не к особняку, а прямо в противоположную сторону, чтобы придти к цели как можно позже. На острове надо кружить, а не шпарить по прямой линии.
На ближайшей бензоколонке я купила себе кроссовки, кепку, очки от солнца и холщевую сумку курортницы и пустилась блаженно петлять по окрестностям. Я взобралась как можно выше по меловому откосу к забытой богом часовне, вокруг которой рос хилый сад со старыми яблонями и одичавшие орхидеи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96