И я с умилением вдруг обнаружила — слезы высохли — что у основания креста, в зазоре пола, сквозь ранку пробился мой любимый лилейный вьюнок и, поднимаясь вверх, опутал нежными кольцами ноги Спасителя, целуя белоснежными чашечками Христовы раны.
Мертвый Иисус смотрел на меня сквозь закрытые веки.
Я пришла сюда вброд через море крови, но ни одна красная капля не забрызгала чистое зеркало, на моей совести всего одна смерть, нечаянная гибель пестрой кукушки, которую я накормила отравленным зерном.
Я поднялась с колен.
Когда смотритель закрыл за мной склеп, я еще долго гуляла по кладбищу, так оно было прекрасно и безлюдно, одна среди роз, кипарисов и облаков, в дурмане звучащего моря. И в один прекрасный миг, я вдруг разгадала тайну своей жизни: если есть на свете одержимые дьяволом, те, кто так долго и тщетно искали моей смерти, то есть и другая сторона медали — одержимые Богом!
Я Герса, что означает — одержимая Богом.
Эпилог
Встреча на ипподроме с человеком из сна. — Я узнаю всю правду о Герсе и о себе, но не могу поверить тому, что услышал.
Однажды, поздней осенью, под вечер, я ехал в трамвае № 23 по Беговой. В это время я уже перебрался из Санкт-Петербурга в Москву, учился в пищевом институте, жил в общежитии для студентов. Перебрался в тайной надежде — вдруг кто-нибудь, где-нибудь да и узнает меня на улице. Помашет рукой. Окликнет. Хлопнет по плечу.
Привет! Правда, я несколько изменил свою внешность, и вы понимаете почему. Я все еще боялся.
Так вот, когда трамвай помчал по Беговой, и меня прижало к стеклу, я вдруг увидел странное сооружение, которое отступило в глубь улицы — желто-ядовитое помпезное здание с колоннами, с конями на углах, с квадригой Аполлона над античной крышей. Боже! Но ведь именно его я видел тогда в кошмарном сне, когда лежал в бассейне и искал Марса! Трамвай промчал дальше. Видение скрылось. Я кинулся к выходу, с трудом дождался следующей остановки, и почти бегом вернулся назад. Но почему я не замечал его раньше? Сколько раз уже ездил мимо? Чем ближе я подходил к странному сооружению, тем больше замедлял свой шаг, тем сильнее стучало сердце. Как во сне я вступил в гадкий запущенный скверик из уродливых тополей. А вот и разгадка — летом густые кроны скрывали фасад, а сейчас — листопад, осень, голые ветки, хмурое небо, все насквозь… не без ужаса я застыл перед скульптурной группой: два мальчика купающие коней в чугунной воде. В том сне я пролетел так близко над их головами, что заметил даже белый помет голубей на черных волнах, плечах и гривах.
Я боялся подходить ближе и все же заставил себя выйти из сквера к фасаду здания. Все было точь-в-точь как во сне. Шпиль. Фигуры вздыбившихся коней на углах. «Вам плохо?» — спросил прохожий — так помертвело мое лицо. «Нет, нет, но что… что это?»
«Ипподром», — ответил он с удивлением и покачал рукой в сторону касс: «Там можно купить билет. До конца бегов почти два часа. Вы вполне успеете, молодой человек.»
Как сомнамбула, механическим болванчиком на прямых ногах, я прошел к стене, где были проделаны норы, машинально купил билет. «А программку, мужчина!» Купил и программку. Прошел вдоль великолепного фронтона, поднялся по кровавой ковровой дорожке к резной двери, протянул плоский билетик с головой коня.
«Это казино», — осадил швейцар и показал нужную дверь.
Когда я вошел в колоссальный вестибюль — я еле устоял на ногах от волнения: именно сюда влетел я в тот час жуткого сновидения, вон там, вверху, — мимо античных статуй — под грозным лепным потолком я косо летел до края стены, а затем стал винтообразно спускаться вниз к головам двух старых гардеробщиц-гарпий, которые неподвижно сидели за прилавком на стульях у ячеистой стены для сумок.
Я поднялся по мраморной лестнице к камере хранения и узнал тех старух, увидел разложенные тут же, между венозных рук, пачки сигарет на продажу.
Теперь — налево. Там должен быть кассовый зал, из которого короткий прямой коридор ведет на трибуны… Так и есть! Только во сне не шибал в нос запах сортира, где за распахом двери угрюмо и открыто справляло нужду несколько стариков.
В зале принимали ставки.
Но публики было едва пять человек.
За грязной стойкой буфета, у горки обветренных бутербродов скучала буфетчица с пропитым лицом бульдога.
А что если… а что если…
С отчаянным сердцем и перекошенным ртом я вьпдел на трибуну. Да! Я все узнавал. Овальное поле с фигурками бегущих лошадей. Коляски жокеев. Электронное табло напротив трибун. Обшарпанные сидения. Женский голос в динамике: «… сбавил Султан… Трапеция сбавила… В седьмом заезде впереди Грин Карт… за ним Фобос… сбавил Деймос…»
Пустые трибуны.
Малолюдье.
Осень.
Закрытие сезона.
Крап редких капель дождя.
День последних бегов.
Я вспоминаю слова офицера К. о том, что до тюрьмы я был букмекером на бегах. И удачливым. Голова идет кругом.
А что если… если я увижу его! Только теперь не во сне, а — наяву.
Лихорадочно заглянув в программку я нахожу седьмой заезд, но лошади по имени Герса среди коней нет.
Финиш. Под крики и брань редких зрителей заезд финиширует. Цветные шлемы жокеев и куртки забрызганы свежей грязью. Лошади блестят от дождя, словно от пота. Выиграл Грин-Карт.
Спустившись с трибуны, беспрестанно оглядываясь, откровенно всматриваясь в лица, я иду к правому краю трибуны и… и вдруг замечаю его! Это он… незнакомец из кошмара. Я сразу и легко узнаю его. Как и тогда, он в светлом габардиновом плаще с пятнами йода на рукавах. В прокуренных зубах — сигаретка. Шляпа, видавшая виды. Она висит на углу стула. Он сидит за столиком в боковой ложе «для своих», положив руки на клеенку, и смотрит на меня прямым насмешливым взглядом узнавания. А когда наши глаза встречаются, первым, еле заметно кивает мне головой.
Этот еле заметный кивок отдается в душе эхом пушечного залпа. Впервые в жизни кто-то узнает меня. И кто! Человек, которого я видел трижды только во сне.
Я тоже киваю в ответ и, бесцеремонно перепрыгнув через металлический барьерчик, поднимаюсь прямо к нему, без приглашения отодвигаю стул и сажусь напротив.
Я чуть ли не в беспамятстве.
— Вы узнали меня? — выпаливаю я, сорванным от волнения голосом.
— Конечно узнал, — он с раздражением вытаскивает из под моего локтя свою программу и отодвигает от края на центр стола старенький медный бинокль. — Ты почти не изменился, Гермес.
— Кто? Кто я? Ради бога! Повторите.
— Ты? — незнакомец с удивлением окинул мое лицо, словно хотел убедиться насколько я нахожусь в здравом уме и, помедлив, с торжественной насмешливостью произнес:
— Ты великий Гермес, один из двенадцати олимпийских богов, сын громовержца Зевса и плеяды Майи.
Ты — повелитель природы. Вестник богов! Ты сопровождал души умерших в Аид и возлагал свой золотой жезл-каду-цей на их очи. Гермес Психопомп — проводник душ. Ты — покровитель путников в дороге. Бог купцов и торговли. Покровитель магии. Ты составил алфавит, изобрел астрономию, музыку, литературу, создал искусство мер и весов. Ты — Гермес! Великое божественное дитя, второе воплощение египетского бога мудрости Тота и Анубиса. Ты — владыка потустороннего мира. Добыватель священного огня. Ты — Гермес! Сын отца времени Зевса! Тысячи герм прославляли тебя, сотни святилищ по всей Элладе, поколения жрецов приносили тебе несметные жертвы. Ты Гермес! Ты — Меркурий! И этим все сказано.
Закончив говорить, он встал и отвесил мне поклон, полный неожиданного трепета и волнения.
Я выпучил глаза — в своем ли он уме?
И вспомнил слова Учителя о том, что мой собеседник — больной человек, ненормальный, воображающий себя богом Гипносом… он даже назвал мне тогда его имя — Павел… то-ли Носов, то-ли Курносов… забыл.
Словом, я не знал, что ответить; за столиком повисло неловкое молчание.
— Ты нашел Гepcy? — спросил он почти безразличным тоном, словно речь шла о потерянной безделушке.
— Гepcy! — это имя ударило словно током.
— Откуда ты знаешь о ней? — я перешел на «ты».
— Я? — удивился он в свою очередь. — Ты действительно все перезабыл, Гермес. И хотя я не вхожу в плеяду великих богов. Все-таки мы тоже бог. И не можем не знать Гepcy! Разве Эхо не вернул тебе память?
— Эхо! — в волнении я вонзился ногтями в руку незнакомца, — Откуда ты знаешь Эхо?
— Отпусти, — он брезгливо выдернул ладонь из тис-ка, — я не раз говорил ему, что убить ее невозможно. Зевс не воскреснет. Олимп останется пуст. И миром будет править Христос. Но упрямец стоял на своем. Где он?
— Кто?
— Тот, кто назвал себя Эхо? И кого ты знаешь под этим именем?
— Но Эхо мертв! Еще летом он выбросился из окна кабинета. Насмерть. Тело кремировали.
— Без всяких почестей?
— О чем ты?
— Не зря меня мучили дурные сны. Не зря! И его она тоже убила, Гермес! Эй, — он махнул рукой в сторону и заказал, официанту две стопки водки.
Тут я опомнился: он же медиум! Эхо говорил о нем как о сильнейшем медиуме, вообразившем себя богом снов Пшносом. Он просто прочел это имя в моей голове.
— Ты же медиум, Курносов! Медиум, а не бог. Ты прочел эти имена в моей голове… Ха, ха, ха, — но мой смех вышел похожим на кашель.
— Официант поставил на стол две стопки водки. — Пей! Здесь принято поминать умерших, — он толкнул рюмку и она подъехала по клеенке к моей руке.
— Я не помню своих нынешних имен, Гермес, — продолжал он, — да и не вижу смысла их помнить. Это человеческие имена. И я ничего не читаю в твоей голове, Гермес. Потому что она абсолютно пуста. Ты даже перестал верить в себя, в Гермеса, сына Зевса.
Я вцепился в хрустальную ножку, как утопающий — за соломинку. Я не верил ни одному слову безумца, но все, что говорил душевнобольной касалось самых сокровенных тайн моей жизни. О них я бы стал говорить хоть с самим чертом! А вдруг в трансе он скажет настоящую правду, вдруг…
— Погиб последний из братьев Кронидов. Первым — Зевс. Затем смерть поглотила Посейдона. Последним пал самый старший из всех богов, его убил павиан, — и он мрачно осушил рюмку.
— О ком ты?! — я почти сдался, принимая правила игры; я чуть-ли не кричал.
— Бедный Гермес. Речь об Аиде. Великом Плутоне. Владыке подземного царства мертвых, властителе преисподней. Аид! Судья мертвецов. Аид! Сын великого
Кроноса и титаниды Реи. Старший брат Зевса. Бог подземных страстей и сокровищ. Бог плодородия. Повелитель смерти. Господин ада, Тартара, Эреба и Орка. Каратель усопших. Хозяин Элизиума. Аид! Безвидный, незримый, ужасный, неотвратимый Гадес, у которого нет и не может быть потомства. Ведь смерть ничего не рождает. Аид! Живые и мертвые боялись произносить это бездонное имя. Жрецы отворачивали лицо, принося ему в жертву зверей и животных черного цвета. Аид умер! Распорядитель возмездия, солнце мертвых, геометр смерти, а ты, Гермес, проводник усопших — его живая тень на земле принес мне весть о его смерти. Пей!
— Не спорь с умалишенным, — внушил я себе и тоже осушил стопку разбавленной внаглую водки и вдруг — молнией — вспомнил свой мучительный единственный сон: я стою, словно статуя с живыми глазами, на пилоне храма, на склоне Панопейского холма с видом на Фокид-скую долину с развалинами старой крепости.
И мне стало жутко, а вдруг все сказанное незнакомцем — чистая правда? Но… но боги не ездят в трамвае, не компостируют билет, не учатся в пищевом институте, не живут в общежитии. Они правят миром!
— Но боги не живут так как я, — сказал я, — они правят миром. Тут у тебя неувязка, Гипнос.
— Да. Наше время прошло. Только ты и Аид не хотели с этим смириться.
— Я!?
— Бедный, бедный Гермес. Я все понял — ты ничего не помнишь. Аид лишил тебя памяти, чтобы ты мог убить Герсу.
— Почему?
— Потому что ее можно убить только нечаянно, а если знать, кто она есть на самом деле, ничего не получится.
— Не тяни! Я кажется что-то помню. Какой-то Пано-пейский холм, долину в Фокиде…
— Там когда-то стоял твой главный храм, Гермес!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
Мертвый Иисус смотрел на меня сквозь закрытые веки.
Я пришла сюда вброд через море крови, но ни одна красная капля не забрызгала чистое зеркало, на моей совести всего одна смерть, нечаянная гибель пестрой кукушки, которую я накормила отравленным зерном.
Я поднялась с колен.
Когда смотритель закрыл за мной склеп, я еще долго гуляла по кладбищу, так оно было прекрасно и безлюдно, одна среди роз, кипарисов и облаков, в дурмане звучащего моря. И в один прекрасный миг, я вдруг разгадала тайну своей жизни: если есть на свете одержимые дьяволом, те, кто так долго и тщетно искали моей смерти, то есть и другая сторона медали — одержимые Богом!
Я Герса, что означает — одержимая Богом.
Эпилог
Встреча на ипподроме с человеком из сна. — Я узнаю всю правду о Герсе и о себе, но не могу поверить тому, что услышал.
Однажды, поздней осенью, под вечер, я ехал в трамвае № 23 по Беговой. В это время я уже перебрался из Санкт-Петербурга в Москву, учился в пищевом институте, жил в общежитии для студентов. Перебрался в тайной надежде — вдруг кто-нибудь, где-нибудь да и узнает меня на улице. Помашет рукой. Окликнет. Хлопнет по плечу.
Привет! Правда, я несколько изменил свою внешность, и вы понимаете почему. Я все еще боялся.
Так вот, когда трамвай помчал по Беговой, и меня прижало к стеклу, я вдруг увидел странное сооружение, которое отступило в глубь улицы — желто-ядовитое помпезное здание с колоннами, с конями на углах, с квадригой Аполлона над античной крышей. Боже! Но ведь именно его я видел тогда в кошмарном сне, когда лежал в бассейне и искал Марса! Трамвай промчал дальше. Видение скрылось. Я кинулся к выходу, с трудом дождался следующей остановки, и почти бегом вернулся назад. Но почему я не замечал его раньше? Сколько раз уже ездил мимо? Чем ближе я подходил к странному сооружению, тем больше замедлял свой шаг, тем сильнее стучало сердце. Как во сне я вступил в гадкий запущенный скверик из уродливых тополей. А вот и разгадка — летом густые кроны скрывали фасад, а сейчас — листопад, осень, голые ветки, хмурое небо, все насквозь… не без ужаса я застыл перед скульптурной группой: два мальчика купающие коней в чугунной воде. В том сне я пролетел так близко над их головами, что заметил даже белый помет голубей на черных волнах, плечах и гривах.
Я боялся подходить ближе и все же заставил себя выйти из сквера к фасаду здания. Все было точь-в-точь как во сне. Шпиль. Фигуры вздыбившихся коней на углах. «Вам плохо?» — спросил прохожий — так помертвело мое лицо. «Нет, нет, но что… что это?»
«Ипподром», — ответил он с удивлением и покачал рукой в сторону касс: «Там можно купить билет. До конца бегов почти два часа. Вы вполне успеете, молодой человек.»
Как сомнамбула, механическим болванчиком на прямых ногах, я прошел к стене, где были проделаны норы, машинально купил билет. «А программку, мужчина!» Купил и программку. Прошел вдоль великолепного фронтона, поднялся по кровавой ковровой дорожке к резной двери, протянул плоский билетик с головой коня.
«Это казино», — осадил швейцар и показал нужную дверь.
Когда я вошел в колоссальный вестибюль — я еле устоял на ногах от волнения: именно сюда влетел я в тот час жуткого сновидения, вон там, вверху, — мимо античных статуй — под грозным лепным потолком я косо летел до края стены, а затем стал винтообразно спускаться вниз к головам двух старых гардеробщиц-гарпий, которые неподвижно сидели за прилавком на стульях у ячеистой стены для сумок.
Я поднялся по мраморной лестнице к камере хранения и узнал тех старух, увидел разложенные тут же, между венозных рук, пачки сигарет на продажу.
Теперь — налево. Там должен быть кассовый зал, из которого короткий прямой коридор ведет на трибуны… Так и есть! Только во сне не шибал в нос запах сортира, где за распахом двери угрюмо и открыто справляло нужду несколько стариков.
В зале принимали ставки.
Но публики было едва пять человек.
За грязной стойкой буфета, у горки обветренных бутербродов скучала буфетчица с пропитым лицом бульдога.
А что если… а что если…
С отчаянным сердцем и перекошенным ртом я вьпдел на трибуну. Да! Я все узнавал. Овальное поле с фигурками бегущих лошадей. Коляски жокеев. Электронное табло напротив трибун. Обшарпанные сидения. Женский голос в динамике: «… сбавил Султан… Трапеция сбавила… В седьмом заезде впереди Грин Карт… за ним Фобос… сбавил Деймос…»
Пустые трибуны.
Малолюдье.
Осень.
Закрытие сезона.
Крап редких капель дождя.
День последних бегов.
Я вспоминаю слова офицера К. о том, что до тюрьмы я был букмекером на бегах. И удачливым. Голова идет кругом.
А что если… если я увижу его! Только теперь не во сне, а — наяву.
Лихорадочно заглянув в программку я нахожу седьмой заезд, но лошади по имени Герса среди коней нет.
Финиш. Под крики и брань редких зрителей заезд финиширует. Цветные шлемы жокеев и куртки забрызганы свежей грязью. Лошади блестят от дождя, словно от пота. Выиграл Грин-Карт.
Спустившись с трибуны, беспрестанно оглядываясь, откровенно всматриваясь в лица, я иду к правому краю трибуны и… и вдруг замечаю его! Это он… незнакомец из кошмара. Я сразу и легко узнаю его. Как и тогда, он в светлом габардиновом плаще с пятнами йода на рукавах. В прокуренных зубах — сигаретка. Шляпа, видавшая виды. Она висит на углу стула. Он сидит за столиком в боковой ложе «для своих», положив руки на клеенку, и смотрит на меня прямым насмешливым взглядом узнавания. А когда наши глаза встречаются, первым, еле заметно кивает мне головой.
Этот еле заметный кивок отдается в душе эхом пушечного залпа. Впервые в жизни кто-то узнает меня. И кто! Человек, которого я видел трижды только во сне.
Я тоже киваю в ответ и, бесцеремонно перепрыгнув через металлический барьерчик, поднимаюсь прямо к нему, без приглашения отодвигаю стул и сажусь напротив.
Я чуть ли не в беспамятстве.
— Вы узнали меня? — выпаливаю я, сорванным от волнения голосом.
— Конечно узнал, — он с раздражением вытаскивает из под моего локтя свою программу и отодвигает от края на центр стола старенький медный бинокль. — Ты почти не изменился, Гермес.
— Кто? Кто я? Ради бога! Повторите.
— Ты? — незнакомец с удивлением окинул мое лицо, словно хотел убедиться насколько я нахожусь в здравом уме и, помедлив, с торжественной насмешливостью произнес:
— Ты великий Гермес, один из двенадцати олимпийских богов, сын громовержца Зевса и плеяды Майи.
Ты — повелитель природы. Вестник богов! Ты сопровождал души умерших в Аид и возлагал свой золотой жезл-каду-цей на их очи. Гермес Психопомп — проводник душ. Ты — покровитель путников в дороге. Бог купцов и торговли. Покровитель магии. Ты составил алфавит, изобрел астрономию, музыку, литературу, создал искусство мер и весов. Ты — Гермес! Великое божественное дитя, второе воплощение египетского бога мудрости Тота и Анубиса. Ты — владыка потустороннего мира. Добыватель священного огня. Ты — Гермес! Сын отца времени Зевса! Тысячи герм прославляли тебя, сотни святилищ по всей Элладе, поколения жрецов приносили тебе несметные жертвы. Ты Гермес! Ты — Меркурий! И этим все сказано.
Закончив говорить, он встал и отвесил мне поклон, полный неожиданного трепета и волнения.
Я выпучил глаза — в своем ли он уме?
И вспомнил слова Учителя о том, что мой собеседник — больной человек, ненормальный, воображающий себя богом Гипносом… он даже назвал мне тогда его имя — Павел… то-ли Носов, то-ли Курносов… забыл.
Словом, я не знал, что ответить; за столиком повисло неловкое молчание.
— Ты нашел Гepcy? — спросил он почти безразличным тоном, словно речь шла о потерянной безделушке.
— Гepcy! — это имя ударило словно током.
— Откуда ты знаешь о ней? — я перешел на «ты».
— Я? — удивился он в свою очередь. — Ты действительно все перезабыл, Гермес. И хотя я не вхожу в плеяду великих богов. Все-таки мы тоже бог. И не можем не знать Гepcy! Разве Эхо не вернул тебе память?
— Эхо! — в волнении я вонзился ногтями в руку незнакомца, — Откуда ты знаешь Эхо?
— Отпусти, — он брезгливо выдернул ладонь из тис-ка, — я не раз говорил ему, что убить ее невозможно. Зевс не воскреснет. Олимп останется пуст. И миром будет править Христос. Но упрямец стоял на своем. Где он?
— Кто?
— Тот, кто назвал себя Эхо? И кого ты знаешь под этим именем?
— Но Эхо мертв! Еще летом он выбросился из окна кабинета. Насмерть. Тело кремировали.
— Без всяких почестей?
— О чем ты?
— Не зря меня мучили дурные сны. Не зря! И его она тоже убила, Гермес! Эй, — он махнул рукой в сторону и заказал, официанту две стопки водки.
Тут я опомнился: он же медиум! Эхо говорил о нем как о сильнейшем медиуме, вообразившем себя богом снов Пшносом. Он просто прочел это имя в моей голове.
— Ты же медиум, Курносов! Медиум, а не бог. Ты прочел эти имена в моей голове… Ха, ха, ха, — но мой смех вышел похожим на кашель.
— Официант поставил на стол две стопки водки. — Пей! Здесь принято поминать умерших, — он толкнул рюмку и она подъехала по клеенке к моей руке.
— Я не помню своих нынешних имен, Гермес, — продолжал он, — да и не вижу смысла их помнить. Это человеческие имена. И я ничего не читаю в твоей голове, Гермес. Потому что она абсолютно пуста. Ты даже перестал верить в себя, в Гермеса, сына Зевса.
Я вцепился в хрустальную ножку, как утопающий — за соломинку. Я не верил ни одному слову безумца, но все, что говорил душевнобольной касалось самых сокровенных тайн моей жизни. О них я бы стал говорить хоть с самим чертом! А вдруг в трансе он скажет настоящую правду, вдруг…
— Погиб последний из братьев Кронидов. Первым — Зевс. Затем смерть поглотила Посейдона. Последним пал самый старший из всех богов, его убил павиан, — и он мрачно осушил рюмку.
— О ком ты?! — я почти сдался, принимая правила игры; я чуть-ли не кричал.
— Бедный Гермес. Речь об Аиде. Великом Плутоне. Владыке подземного царства мертвых, властителе преисподней. Аид! Судья мертвецов. Аид! Сын великого
Кроноса и титаниды Реи. Старший брат Зевса. Бог подземных страстей и сокровищ. Бог плодородия. Повелитель смерти. Господин ада, Тартара, Эреба и Орка. Каратель усопших. Хозяин Элизиума. Аид! Безвидный, незримый, ужасный, неотвратимый Гадес, у которого нет и не может быть потомства. Ведь смерть ничего не рождает. Аид! Живые и мертвые боялись произносить это бездонное имя. Жрецы отворачивали лицо, принося ему в жертву зверей и животных черного цвета. Аид умер! Распорядитель возмездия, солнце мертвых, геометр смерти, а ты, Гермес, проводник усопших — его живая тень на земле принес мне весть о его смерти. Пей!
— Не спорь с умалишенным, — внушил я себе и тоже осушил стопку разбавленной внаглую водки и вдруг — молнией — вспомнил свой мучительный единственный сон: я стою, словно статуя с живыми глазами, на пилоне храма, на склоне Панопейского холма с видом на Фокид-скую долину с развалинами старой крепости.
И мне стало жутко, а вдруг все сказанное незнакомцем — чистая правда? Но… но боги не ездят в трамвае, не компостируют билет, не учатся в пищевом институте, не живут в общежитии. Они правят миром!
— Но боги не живут так как я, — сказал я, — они правят миром. Тут у тебя неувязка, Гипнос.
— Да. Наше время прошло. Только ты и Аид не хотели с этим смириться.
— Я!?
— Бедный, бедный Гермес. Я все понял — ты ничего не помнишь. Аид лишил тебя памяти, чтобы ты мог убить Герсу.
— Почему?
— Потому что ее можно убить только нечаянно, а если знать, кто она есть на самом деле, ничего не получится.
— Не тяни! Я кажется что-то помню. Какой-то Пано-пейский холм, долину в Фокиде…
— Там когда-то стоял твой главный храм, Гермес!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96