Мы не империалисты, которыми вы нас изображаете. Истинные империалисты как раз вы, на Западе. Вы, британцы, французы, голландцы, кто выкроил себе колонии в Азии и выдавливал из них деньги, используя принудительный труд.
— О, но сейчас, когда Англия, Франция и Голландия полностью поглощены войной с Германией, их колонии, скажем так, свободны и могут быть заняты Японией. Что вы и делаете, мистер Гэннаи.
— А как же ваши американские бизнесмены и миссионеры, которые обогатились в Китае, на Гавайях, Филиппинах. Что вы скажете о своей стране, которая по истечении тридцатилетнего коммерческого договора с Японией объявила эмбарго на продажу нам железа, бензина и нефти? Ваша страна нанесла Японии неизмеримый ущерб, мистер Ганис, и мы этого не забудем. Вы ударили нас в период кризиса, и японский народ надолго сохранит эту память.
— Америка не подбивала Японию на войну с Китаем, — сухо проговорил Стивен Ганис. — Если в вашей стране какой-то кризис, сэр, то вы сами в нем виноваты. Эмбарго — это всего лишь реакция на вопиющие нарушения международного закона и правил приличия со стороны Японии.
— А прилично ли, мистер Ганис, замораживать все банковские счета Японии, как это сделали в вашей стране? Прилично ли не допускать нас к сырью и рынкам сбыта в Азии — это ведь, в конце концов, наш задний двор, а не ваш? Будь вы по-настоящему честным человеком, то увидели бы сами, что Япония зависит от вашей милости, пока вы стоите у нас на пороге. Это нестерпимое положение.
Стивен Ганис начал барабанить по столу длинными пальцами.
— У вас на пороге — вы имеете в виду, вероятно, наши тихоокеанские территории. Гавайи, Филиппины, Гуам.
— Китай, — тихо добавил Гэннаи.
— Вы говорите о войне, — подчеркнул Стивен Ганис. — Войне с Америкой.
Уоррен был умный мальчик, любил читать, оценки в школе хорошие получал — он многое понял из того, что говорилось за столом. По его мнению, м-р Гэннаи был во многом прав: к Японии придираются, потому что она хочет быть боссом в своих местах. Но, с другой стороны, Стивен Ганис был человек неуступчивый и упрямый — почти всегда. Он не жалел для Уоррена ремня, а привычку эту усвоил у своего отца, миссионера. Дед считал, что битие детей спасает им души, вот и принимался за Уоррена всякий раз, когда ему казалось, будто дьявол овладевает его душой. Он смачивал ремень густым сиропом и бил мальчика по ладоням — получалось очень больно — заставлял его считать удары вслух. Стоило Уоррену попасться на бранном слове или не встать, когда в комнату вошли старшие — и все, ремень. Отец и мать Уоррена с этим соглашались, что Уоррен считал неправильным.
Ясуда Гэннаи был как раз таким отцом, какого желал бы себе Уоррен. Японец, блестящий человек с мягкой изящной речью, от которого всегда пахло дорогим лосьоном после бритья, был дружелюбен с Уорреном и никогда не повышал голос, как его отец или благочестивый дед. Трудно было поверить, что Япония хочет войны с Америкой, к тому же Ясуда Гэннаи утверждал, что она стремится лишь к дружбе. Вот эту идею, о дружбе с Америкой, Гэннаи хотел распространить в газетах, которые занимают столь большое место в американской жизни.
— Скажите своим соотечественникам отменить эмбарго против нас, — попросил Гэннаи у Стивена Ганиса. — Помогите нам сейчас, когда мы особенно нуждаемся в помощи.
— А Китай? — окрысился Ганис.
Уоррен покраснел, потому что Ясуда Гэннаи смотрел на него, как бы игнорируя отца Уоррена. Но потом он увидел, как японец делает знак слуге налить чаю в чашку Люсиллы, матери Уоррена — эта женщина, полная, черноволосая, с круглым жестким лицом, почти весь ленч промолчала, считая, что «жена да убоится мужа». Уоррену показалось, что Гэннаи смотрит на него с интересом и любовью, что было очень приятно, в то же время замечая все вокруг. Потрясающе.
Когда слуга японец в белых перчатках отошел от стола и замер позади кресла Люсиллы, Ясуда Гэннаи проговорил:
— Япония была бы очень признательна, если б ваша страна не стала принимать участия в событиях, происходящих в ее части света.
— Вы имеете в виду — не мешать вам с Китаем, — усмехнулся Стивен Ганис.
— Японо-американские отношения ухудшаются уже много месяцев, и ситуация не улучшится, если чужие станут вмешиваться в азиатские дела. У вас есть возможность, мистер Ганис, сблизить наши страны, представив в своих газетах более взвешенное описание действий Японии. Мы сражаемся за свою экономическую жизнь. Конечно же, вы не откажете нам в праве на выживание.
Ясуда Гэннаи упомянул, что сейчас в Вашингтоне ведутся переговоры между Америкой и Японией, японскую сторону представляет посол адмирал Номура. Япония не хочет войны с Америкой. Стивен Ганис должен донести эту идею американскому народу.
Уоррен почувствовал такую симпатию к Ясуде Гэннаи и Японии, что чуть не извинился за дурные манеры своего отца. Японский дипломат, очаровательный человек, явно старался быть справедливым. Почему отец Уоррена этого не видит? Почему его отец говорит так, будто война неизбежна. Уоррен, как многие мальчики его возраста, часто мечтал, и из этих придуманных картин ему больше всего нравились те, где чудесный незнакомец появляется в его жизни и увозит прочь из Хартфорда, прочь от отца и деда. С первой встречи он увидел в Ясуде Гэннаи своего освободителя.
* * *
Один из хартфордских учителей сказал об Уоррене, что он взрывается, когда что-то идет не по его воле. Другой заметил, что он резок и слишком несдержан в играх, другим детям с ним трудно. Дед обвинил в этом Сатану. Старый миссионер вопрошал вслух, не улучшится ли нрав мальчика от холодной ванны каждое утро, касторового масла и часовой молитвы.
Уоррен, однако же, обнаружил, что с японскими детьми своего возраста он уживается превосходно. Он познакомился с ними на приеме в вашингтонском посольстве, куда пригласил семью Ганисов Ясуда Гэннаи. Дипломат хотел, чтобы прием описали в газетах, он утверждал, что это покажет гуманизм японского народа, его заботы и стремления. Прием был в честь двенадцатилетней дочери военного атташе, и Уоррен оказался единственным американцем из приглашенных детей. Понравилось ему там безмерно.
Японец-шофер рассказал детям историю о привидениях в жанре обакэ, сам играл все роли, наряжаясь в костюмы и сопровождая звуковыми эффектами. Рассказывал он на японском, но дочка атташе переводила для Уоррена, и его захватило так же, как и японских детей. Мальчик подарил ему ветряное колесо — листик цветной бумаги, сложенный в виде цветка и прикрепленный к бамбуковой палочке: когда Уоррен дул на него, цветок вращался. Две девочки преподали ему начала оригами, искусства создания всевозможных узоров и фигурок из бумаги. А Ясуда Гэннаи дал ему сякухати, бамбуковую флейту.
Уоррен явился на празднество смущенный, неуверенный в себе, он остро ощущал все многочисленные различия между собою и японскими детьми. Но получилось так, что он сразу окунулся в игры, дети встретили его с теплотой и дружелюбностью, каких он не видел у американцев. Да и Ясуда помог ему в первые неловкие минуты. Японцы научили его играть в сугороку, это игра-путешествие, в ней без числа увлекательных приключений. Еще он играл в тосэн-ке, где бросают раскрытый веер в лист гингко, помещенный в коробочку, установленную на кругляшке. Чтобы выиграть, нужно сбить коробочку. Потом он смотрел с открытым ртом, как человек на ходулях, одетый самураем, показывал сверхчеловеческую ловкость в обращении с мечом — кончик меча мелькал в футе от лица Уоррена.
Он и Ясуда Гэннаи некоторое время провели наедине, вначале осматривали произведения японского искусства, украшавшие некоторые из посольских комнат, Уоррен сразу заинтересовался. Потом они гуляли по территории посольства, разговаривали, лучше узнавали друг друга — тогда дипломат и обнял его за плечи, сказал, что он красивый мальчик, у него донельзя привлекательные светлые волосы, голубые глаза, нежная кожа. Гэннаи сказал, что как бы ни развивались далее отношения между их странами, он искренне надеется, что Уоррен всегда будет его другом. Для Уоррена это был день, когда он влюбился в Ясуду Гэннаи.
* * *
Они часто говорили по телефону. Чтобы не вызвать недовольство родителей, Ясуда Гэннаи просил Уоррена звонить из уличной кабинки. Затем начались тайные встречи, Уоррен пропускал школу, уезжая в расположенный неподалеку Бостон и возвращаясь к вечеру. Во вторую встречу Уоррен и дипломат впервые занимались сексом, и для мальчика это оказалось чудесным, незабываемым переживанием. Нечто не из этого мира. Для него это значило, что он и Ясуда — не просто приятели. Их связь, со всеми секретами и страхом обнаружения, была чем-то особым, не похожим ни на что. А это, в свою очередь, показывало, что и сам Уоррен — необычная личность, единственный в своем роде. Такому человеку явно не суждено провести всю жизнь в дыре вроде Хартфорда.
Стивен Ганис узнал об этих встречах, когда из школы сообщили: мальчик пропускает занятия без уважительных причин. В тот же день открытка, найденная в его комнате, показала, чем занимается Уоррен, сбегая из школы. На открытке, взятой в большом бостонском отеле, было написано японскими иероглифами имя Уоррена — пустячок на память от Ясуды Гэннаи.
Занудно моралистичный и всегда уверенный в собственной праведности, Стивен Ганис всех остальных автоматически подозревал в самом дурном. Он спросил себя — почему взрослый мужчина так интересуется маленьким мальчиком и почему встречи их происходят в тайне? Азиаты не знают границ в удовлетворении своих сексуальных аппетитов, заявил он. На вопрос, не делал ли Ясуда Гэннаи чего-либо неподобающего по отношению к нему, Уоррен ответил, что нет. Никаких сексуальных домоганий? Нет. Тем не менее отец сильно выпорол его, и мальчик знал, что такую же порку ему устроит и дед — впрочем, его это не волновало, так как теперь всей его жизнью был Ясуда Гэннаи. А когда отец приказал ему больше никогда не видеться с Гэннаи, Уоррен схватил кочергу и стал крушить кресло, художественные кружки…
Ноябрь. Ясуда Гэннаи сказал Уоррену, что его отзывают в Японию. Шансов на мир с Соединенными Штатами не осталось, и скоро Япония, как выразил это дипломат, примет решительные меры. Он добавил, что это прискорбно и вовсе не обязательно соответствует интересам Японии, ибо она может получить врага в лице самой мощной индустриальной державы на земле. С Уорреном он может говорить об этом, печально усмехнулся Гэннаи, а с большинством японцев — нет, так как они настроены на войну.
— Отныне, — сказал он Уоррену, — можно только склоняться перед событиями. Сиката-га-най. Ничего не поделаешь.
Уоррен плакал, как никогда не плакал раньше, и в разговорах по телефону умолял Ясуду Гэннаи взять его с собой.
Декабрь. Они приезжают в Японию за пять дней до впечатляюще успешного нападения на Перл-Харбор, и хотя Гэннаи своего мнения о разумности такой войны не изменил, Уоррен убежден, что людей вроде его отца и деда без труда победит превосходящая их во всем Япония.
* * *
Токио
Июнь 1945
Контора коменданта тюремного лагеря.
Семнадцатилетний Уоррен Ганис сделал шаг вперед и ударил англичанку раскрытой ладонью по лицу. Глупая сука. Надо было ударить ее сильнее, чтобы упала со стула и услышала колокола. Он видел красный отпечаток своей ладони на бледной, потной коже ее лица, но страха в этой женщине не было, не было совсем. А ненависть в глазах — да. Ненависть и презрение к Уоррену, она смотрела на него пристально и с вызовом, Уоррен ударил еще раз и с удовольствием почувствовал, что угодил в скулу.
Она чуть не упала со стула — одно колено у нее все же коснулось пола, тонкое пурпурное платье разорвалось сбоку, но женщина успела уцепиться обеими руками за спинку. Символический акт неподчинения, это цепляние за стул, что прекрасно понимали они оба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
— О, но сейчас, когда Англия, Франция и Голландия полностью поглощены войной с Германией, их колонии, скажем так, свободны и могут быть заняты Японией. Что вы и делаете, мистер Гэннаи.
— А как же ваши американские бизнесмены и миссионеры, которые обогатились в Китае, на Гавайях, Филиппинах. Что вы скажете о своей стране, которая по истечении тридцатилетнего коммерческого договора с Японией объявила эмбарго на продажу нам железа, бензина и нефти? Ваша страна нанесла Японии неизмеримый ущерб, мистер Ганис, и мы этого не забудем. Вы ударили нас в период кризиса, и японский народ надолго сохранит эту память.
— Америка не подбивала Японию на войну с Китаем, — сухо проговорил Стивен Ганис. — Если в вашей стране какой-то кризис, сэр, то вы сами в нем виноваты. Эмбарго — это всего лишь реакция на вопиющие нарушения международного закона и правил приличия со стороны Японии.
— А прилично ли, мистер Ганис, замораживать все банковские счета Японии, как это сделали в вашей стране? Прилично ли не допускать нас к сырью и рынкам сбыта в Азии — это ведь, в конце концов, наш задний двор, а не ваш? Будь вы по-настоящему честным человеком, то увидели бы сами, что Япония зависит от вашей милости, пока вы стоите у нас на пороге. Это нестерпимое положение.
Стивен Ганис начал барабанить по столу длинными пальцами.
— У вас на пороге — вы имеете в виду, вероятно, наши тихоокеанские территории. Гавайи, Филиппины, Гуам.
— Китай, — тихо добавил Гэннаи.
— Вы говорите о войне, — подчеркнул Стивен Ганис. — Войне с Америкой.
Уоррен был умный мальчик, любил читать, оценки в школе хорошие получал — он многое понял из того, что говорилось за столом. По его мнению, м-р Гэннаи был во многом прав: к Японии придираются, потому что она хочет быть боссом в своих местах. Но, с другой стороны, Стивен Ганис был человек неуступчивый и упрямый — почти всегда. Он не жалел для Уоррена ремня, а привычку эту усвоил у своего отца, миссионера. Дед считал, что битие детей спасает им души, вот и принимался за Уоррена всякий раз, когда ему казалось, будто дьявол овладевает его душой. Он смачивал ремень густым сиропом и бил мальчика по ладоням — получалось очень больно — заставлял его считать удары вслух. Стоило Уоррену попасться на бранном слове или не встать, когда в комнату вошли старшие — и все, ремень. Отец и мать Уоррена с этим соглашались, что Уоррен считал неправильным.
Ясуда Гэннаи был как раз таким отцом, какого желал бы себе Уоррен. Японец, блестящий человек с мягкой изящной речью, от которого всегда пахло дорогим лосьоном после бритья, был дружелюбен с Уорреном и никогда не повышал голос, как его отец или благочестивый дед. Трудно было поверить, что Япония хочет войны с Америкой, к тому же Ясуда Гэннаи утверждал, что она стремится лишь к дружбе. Вот эту идею, о дружбе с Америкой, Гэннаи хотел распространить в газетах, которые занимают столь большое место в американской жизни.
— Скажите своим соотечественникам отменить эмбарго против нас, — попросил Гэннаи у Стивена Ганиса. — Помогите нам сейчас, когда мы особенно нуждаемся в помощи.
— А Китай? — окрысился Ганис.
Уоррен покраснел, потому что Ясуда Гэннаи смотрел на него, как бы игнорируя отца Уоррена. Но потом он увидел, как японец делает знак слуге налить чаю в чашку Люсиллы, матери Уоррена — эта женщина, полная, черноволосая, с круглым жестким лицом, почти весь ленч промолчала, считая, что «жена да убоится мужа». Уоррену показалось, что Гэннаи смотрит на него с интересом и любовью, что было очень приятно, в то же время замечая все вокруг. Потрясающе.
Когда слуга японец в белых перчатках отошел от стола и замер позади кресла Люсиллы, Ясуда Гэннаи проговорил:
— Япония была бы очень признательна, если б ваша страна не стала принимать участия в событиях, происходящих в ее части света.
— Вы имеете в виду — не мешать вам с Китаем, — усмехнулся Стивен Ганис.
— Японо-американские отношения ухудшаются уже много месяцев, и ситуация не улучшится, если чужие станут вмешиваться в азиатские дела. У вас есть возможность, мистер Ганис, сблизить наши страны, представив в своих газетах более взвешенное описание действий Японии. Мы сражаемся за свою экономическую жизнь. Конечно же, вы не откажете нам в праве на выживание.
Ясуда Гэннаи упомянул, что сейчас в Вашингтоне ведутся переговоры между Америкой и Японией, японскую сторону представляет посол адмирал Номура. Япония не хочет войны с Америкой. Стивен Ганис должен донести эту идею американскому народу.
Уоррен почувствовал такую симпатию к Ясуде Гэннаи и Японии, что чуть не извинился за дурные манеры своего отца. Японский дипломат, очаровательный человек, явно старался быть справедливым. Почему отец Уоррена этого не видит? Почему его отец говорит так, будто война неизбежна. Уоррен, как многие мальчики его возраста, часто мечтал, и из этих придуманных картин ему больше всего нравились те, где чудесный незнакомец появляется в его жизни и увозит прочь из Хартфорда, прочь от отца и деда. С первой встречи он увидел в Ясуде Гэннаи своего освободителя.
* * *
Один из хартфордских учителей сказал об Уоррене, что он взрывается, когда что-то идет не по его воле. Другой заметил, что он резок и слишком несдержан в играх, другим детям с ним трудно. Дед обвинил в этом Сатану. Старый миссионер вопрошал вслух, не улучшится ли нрав мальчика от холодной ванны каждое утро, касторового масла и часовой молитвы.
Уоррен, однако же, обнаружил, что с японскими детьми своего возраста он уживается превосходно. Он познакомился с ними на приеме в вашингтонском посольстве, куда пригласил семью Ганисов Ясуда Гэннаи. Дипломат хотел, чтобы прием описали в газетах, он утверждал, что это покажет гуманизм японского народа, его заботы и стремления. Прием был в честь двенадцатилетней дочери военного атташе, и Уоррен оказался единственным американцем из приглашенных детей. Понравилось ему там безмерно.
Японец-шофер рассказал детям историю о привидениях в жанре обакэ, сам играл все роли, наряжаясь в костюмы и сопровождая звуковыми эффектами. Рассказывал он на японском, но дочка атташе переводила для Уоррена, и его захватило так же, как и японских детей. Мальчик подарил ему ветряное колесо — листик цветной бумаги, сложенный в виде цветка и прикрепленный к бамбуковой палочке: когда Уоррен дул на него, цветок вращался. Две девочки преподали ему начала оригами, искусства создания всевозможных узоров и фигурок из бумаги. А Ясуда Гэннаи дал ему сякухати, бамбуковую флейту.
Уоррен явился на празднество смущенный, неуверенный в себе, он остро ощущал все многочисленные различия между собою и японскими детьми. Но получилось так, что он сразу окунулся в игры, дети встретили его с теплотой и дружелюбностью, каких он не видел у американцев. Да и Ясуда помог ему в первые неловкие минуты. Японцы научили его играть в сугороку, это игра-путешествие, в ней без числа увлекательных приключений. Еще он играл в тосэн-ке, где бросают раскрытый веер в лист гингко, помещенный в коробочку, установленную на кругляшке. Чтобы выиграть, нужно сбить коробочку. Потом он смотрел с открытым ртом, как человек на ходулях, одетый самураем, показывал сверхчеловеческую ловкость в обращении с мечом — кончик меча мелькал в футе от лица Уоррена.
Он и Ясуда Гэннаи некоторое время провели наедине, вначале осматривали произведения японского искусства, украшавшие некоторые из посольских комнат, Уоррен сразу заинтересовался. Потом они гуляли по территории посольства, разговаривали, лучше узнавали друг друга — тогда дипломат и обнял его за плечи, сказал, что он красивый мальчик, у него донельзя привлекательные светлые волосы, голубые глаза, нежная кожа. Гэннаи сказал, что как бы ни развивались далее отношения между их странами, он искренне надеется, что Уоррен всегда будет его другом. Для Уоррена это был день, когда он влюбился в Ясуду Гэннаи.
* * *
Они часто говорили по телефону. Чтобы не вызвать недовольство родителей, Ясуда Гэннаи просил Уоррена звонить из уличной кабинки. Затем начались тайные встречи, Уоррен пропускал школу, уезжая в расположенный неподалеку Бостон и возвращаясь к вечеру. Во вторую встречу Уоррен и дипломат впервые занимались сексом, и для мальчика это оказалось чудесным, незабываемым переживанием. Нечто не из этого мира. Для него это значило, что он и Ясуда — не просто приятели. Их связь, со всеми секретами и страхом обнаружения, была чем-то особым, не похожим ни на что. А это, в свою очередь, показывало, что и сам Уоррен — необычная личность, единственный в своем роде. Такому человеку явно не суждено провести всю жизнь в дыре вроде Хартфорда.
Стивен Ганис узнал об этих встречах, когда из школы сообщили: мальчик пропускает занятия без уважительных причин. В тот же день открытка, найденная в его комнате, показала, чем занимается Уоррен, сбегая из школы. На открытке, взятой в большом бостонском отеле, было написано японскими иероглифами имя Уоррена — пустячок на память от Ясуды Гэннаи.
Занудно моралистичный и всегда уверенный в собственной праведности, Стивен Ганис всех остальных автоматически подозревал в самом дурном. Он спросил себя — почему взрослый мужчина так интересуется маленьким мальчиком и почему встречи их происходят в тайне? Азиаты не знают границ в удовлетворении своих сексуальных аппетитов, заявил он. На вопрос, не делал ли Ясуда Гэннаи чего-либо неподобающего по отношению к нему, Уоррен ответил, что нет. Никаких сексуальных домоганий? Нет. Тем не менее отец сильно выпорол его, и мальчик знал, что такую же порку ему устроит и дед — впрочем, его это не волновало, так как теперь всей его жизнью был Ясуда Гэннаи. А когда отец приказал ему больше никогда не видеться с Гэннаи, Уоррен схватил кочергу и стал крушить кресло, художественные кружки…
Ноябрь. Ясуда Гэннаи сказал Уоррену, что его отзывают в Японию. Шансов на мир с Соединенными Штатами не осталось, и скоро Япония, как выразил это дипломат, примет решительные меры. Он добавил, что это прискорбно и вовсе не обязательно соответствует интересам Японии, ибо она может получить врага в лице самой мощной индустриальной державы на земле. С Уорреном он может говорить об этом, печально усмехнулся Гэннаи, а с большинством японцев — нет, так как они настроены на войну.
— Отныне, — сказал он Уоррену, — можно только склоняться перед событиями. Сиката-га-най. Ничего не поделаешь.
Уоррен плакал, как никогда не плакал раньше, и в разговорах по телефону умолял Ясуду Гэннаи взять его с собой.
Декабрь. Они приезжают в Японию за пять дней до впечатляюще успешного нападения на Перл-Харбор, и хотя Гэннаи своего мнения о разумности такой войны не изменил, Уоррен убежден, что людей вроде его отца и деда без труда победит превосходящая их во всем Япония.
* * *
Токио
Июнь 1945
Контора коменданта тюремного лагеря.
Семнадцатилетний Уоррен Ганис сделал шаг вперед и ударил англичанку раскрытой ладонью по лицу. Глупая сука. Надо было ударить ее сильнее, чтобы упала со стула и услышала колокола. Он видел красный отпечаток своей ладони на бледной, потной коже ее лица, но страха в этой женщине не было, не было совсем. А ненависть в глазах — да. Ненависть и презрение к Уоррену, она смотрела на него пристально и с вызовом, Уоррен ударил еще раз и с удовольствием почувствовал, что угодил в скулу.
Она чуть не упала со стула — одно колено у нее все же коснулось пола, тонкое пурпурное платье разорвалось сбоку, но женщина успела уцепиться обеими руками за спинку. Символический акт неподчинения, это цепляние за стул, что прекрасно понимали они оба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78