Меня отлично выдрессировали для этой игры, и я иногда словно живу в ней. И все-таки, время от времени, мне хочется вздохнуть свободно, мне хочется свободно говорить обо всем, как будто я никогда не принадлежала к миру, где властвуют подозрительность, коррупция и обман. Секретность необходима, но иногда она душит. Подчас мне хочется жить нормальной жизнью: выйти замуж за нормального служащего, завести детей и воспитывать их спокойно. Ну и конечно — постоянно жаловаться, что мужа не бывает дома, что он либо работает, либо пьет в баре со своими коллегами.
— Откуда ты взялась, Чифуни? — спросил Фицдуэйн. — Кто были твои родители? Как тебя угораздило попасть на эту работу?
Чифуни молчала так долго, что Фицдуэйн начал сомневаться, не пропала ли у нее охота говорить, однако в конце концов она ответила:
— Мой отец был политиком и сыном политика. Это, конечно, не соответствует принципам демократического устройства общества, однако встречается не так редко, как может показаться. Все чаще и чаще политические посты в нашей стране передаются из рук в руки, от отца к сыну, словно какие-нибудь аристократические привилегии. Так было и в моем случае, хотя впоследствии мои отец и дед относились один к другому с изрядной прохладцей. Впрочем, некоторые политические союзы продолжают существовать вне зависимости от личных отношений. Как и дед, мой отец принадлежал к группировке Ходамы, хотя среди ближайших сторонников куромаку отца считали чем-то вроде диссидента. Он получил свое воспитание в мире, где правила политика большого кошелька, и первое время воспринимал все окружающее как явление вполне нормальное. Только потом он начал задумываться о недостатках и изъянах этой политики; у него было даже несколько идей, которые он хотел воплотить в жизнь, однако куда бы он ни обратился, повсюду его ждало разочарование. Политической системой общества управляли частные интересы, а суммы, циркулирующие внутри нее, были таковы, что стало ясно — никому не будет позволено становиться на пути этих интересов. Я говорю о миллиардах йен и о миллионах долларов. Например, одному губернатору провинции за подряды на строительство было заплачено двадцать миллионов долларов.
— Только одна взятка? — удивился Фицдуэйн.
— Одна-единственная, — подтвердила Чифуни. — Политики, высшие гражданские служащие, крупные бизнесмены и якудза — вот четыре столпа, на которых в Японии зиждется власть и коррупция. Конечно, не стоит думать, что все, кто занимает высокое положение в обществе, куплены на корню, однако сердцевина государственной власти прогнила настолько, что коррупция протянула свои щупальца слишком глубоко и далеко.
— Что же случилось дальше? — спросил Фицдуэйн.
— Мой отец попытался изменить существующее положение вещей. Вместе с несколькими наиболее молодыми членами клики Ходамы они образовали нечто вроде исследовательской группы, и в первое время у них были даже некоторые успехи. Но потом группа начала разваливаться. Некоторых просто купили, некоторые были арестованы по ложным обвинениям в коррупции, некоторых просто тихо и незаметно убрали. Это была прекрасно подготовленная и разносторонняя кампания по искоренению инакомыслия, и проведена она была молниеносно и безжалостно. А задумал и осуществил ее не кто иной, как мой дед. Он обладал неограниченной властью и не собирался отдавать се даже собственному сыну иначе как на своих условиях и в удобное для себя время. А время это еще не настало, и я вообще сомневаюсь, чтобы такой момент когда-нибудь пришел. Дед был гениальным куромаку, злобным, насквозь коррумпированным старикашкой, однако никто лучше него не ориентировался в политических играх власти и никто не смог бы вытеснить его с его места.
Фицдуэйн вздрогнул, словно полный смысл ее слов только что дошел до него.
— Ходама? — переспросил он. — Ходама был твоим дедом?
Чифуни повернулась к нему.
— Есть и другие куромаку, — возразила она спокойно. Опершись на локоть, она лежала лицом к нему на расстоянии всего нескольких дюймов. Когда Чифуни говорила, Фицдуэйн чувствовал на своем лице ее дыхание. Свечи располагались у нее за спиной, так что он не мог разглядеть черты ее лица, а видел только темные очертания груди с острым соском, кожу на животе и изгиб бедра. Ему пришлось даже напомнить себе, что перед ним женщина, которую учили убивать, и что свою подготовку она уже не раз пускала в ход без колебаний и угрызений совести. Перед ним была женщина, которая ради него рисковала своей жизнью и которая раскрыла ему тайны своего волшебного тела. У этой женщины руки были по локоть в крови, как, впрочем, и у него. Они оба жили в одном страшном мире, и его опасности и тревоги были для них общими.
— Ты — внучка Ходамы, — сказал Фицдуэйн уверенно, не обратив никакого внимания на се последние слова. — Боже мой, кому еще об этом известно? Почему именно ты расследуешь это дело? Разве у вас не принимается во внимание воздействие личных мотивов на объективность следствия, или это просто еще одно различие между японцами и нами, гайдзинами?
Чифуни наклонилась ближе и крепко поцеловала его в губы.
— Этот злобный старик убил собственного сына, — сказала она. — Ходама убил моего отца, чтобы спасти прогнивший порядок, при котором ему было удобнее и выгоднее всего существовать. Когда все дело отца было погублено, а его группа уничтожена и рассеяна, отец покончил с собой.
Точнее, его нашли у себя в кабинете с перерезанным горлом и бритвой в руке. В сейфе отыскались деньги и другие улики, поэтому заключение о самоубийстве было сделано чуть ли не автоматически. Ничего сложного и необычного в том, что опозоренный политик покончил с собой, не было.
— Откуда ты знаешь, что это на самом деле не было самоубийством? — спросил Фицдуэйн. — И вообще, откуда тебе известно столько подробностей?
Чифуни грустно улыбнулась.
— Поверь мне, я знаю, что говорю. Мы с отцом были очень близки. Я исполняла работу секретаря его группы, и часто мы вместе обсуждали реформы, которые они планировали провести. Я вела для него все записи и знала, что было в его сейфе и что было у него на уме в тот день, когда он умер. Деньги подбросили, а отца убили — в этом я не сомневаюсь. Когда я впоследствии разговаривала с дедом, он почти что признался, хотя обычно он публично высмеивал меня. Он презирал женщин. В его глазах мы были всего лишь орудиями, инструментами, отнюдь не полноценными людьми. Мы существовали на свете только для того, чтобы прислуживать и услаждать мужчин.
— И ты разработала свой план, — продолжил за нее Фицдуэйн. — Ты использовала связи свои и отца, чтобы под вымышленным именем попасть на работу в “Кванчо”. Секретная служба подходила тебе лучше всего, так как именно здесь ты могла узнать все о людях, которых ты ненавидела. Рано или поздно тебе должна была подвернуться возможность нанести ответный удар.
Чифуни кивнула.
— Мой отец первым связался с “Кванчо”. Там работали люди, которые лучше других понимали, каких масштабов достигла коррупция в высших эшелонах власти и какую серьезную опасность она представляет. Директор этой спецслужбы был его близким другом. Если бы отец остался жив, то “Кванчо” стала бы снабжать его информацией, благодаря которой у него появилась бы возможность провести задуманные реформы.
— Твой отец был умным человеком, — вздохнул Фицдуэйн. — И опасным. Теперь я понимаю, почему его необходимо было остановить. Его план мог бы сработать.
— Нет, — ответила Чифуни. — У него не было ни малейшего шанса. Он был слишком доверчив, да и болезнь зашла слишком глубоко.
— А смерть Ходамы? — задал новый вопрос Фицдуэйн. — Убийцы знали всю систему безопасности, знали в таких мельчайших подробностях, что у них обязательно должен был быть информатор, свой человек из числа телохранителей или слуг.
Чифуни долго молчала.
— Он заслужил смерть, — сказала она наконец. — Это должно было случиться, и я рада, что это наконец произошло, но я не имела отношения к…
— Прямого отношения, — поправил Фицдуэйн. Чифуни вздохнула.
— Ну, хорошо, — согласилась она. — Эту информацию передала я. Я знала о Кацуде и его планах, знала, что Намака выпали из обоймы. Мы вели за ними наблюдение, так как подозревали их в связях с террористами, а это, в свою очередь, вывело нас на их проект по торговле оружием. Наконец-то Ходама и братья Намака стали уязвимы. Американцы были вне себя от бешенства и спустили Кацуду с поводка. Я со своей стороны просто облегчила ему задачу и ни о чем не жалею.
— А Адачи? — спросил Фицдуэйн. — Его чуть не убили.
— Я его по-своему люблю, — возразила Чифуни, — и специально занялась этим, чтобы присматривать за ходом дела и оберегать его от неприятностей. Я и представить себе не могла, что Кацуда зайдет так далеко, тем более мне не приходило в голову, что генеральный прокурор и инспектор Фудзивара — его люди. Это, однако, показывает, насколько сильно разрослась эта раковая опухоль.
— Ты поддерживаешь Йошокаву и его сторонников чистого правительства? — осведомился Фицдуэйн. Чифуни кивнула.
— Именно смерть моего отца убедила их в том, что общество “Гамма” должно быть тайным. В конце концов политика либеральных демократов сама себя разоблачит, однако пока нет смысла идти с ними на прямое столкновение. Это опасно.
Фицдуэйн налил себе и Чифуни еще по глотку шампанского.
— Итак, теперь, когда нет Ходамы и одного из братьев, вам светит серьезный успех. Не сомневаюсь, что у вас есть полное досье на Кацуду и что не успеет он освоиться с ролью нового куромаку, как настанет его очередь. Вы сплели настоящую паутину, и неудивительно, что Адачи-сан запутался в ней обеими ногами и пережег все предохранители. Вот только что будет с нашими друзьями-террористами “Яибо”? Может быть, Намака и отдавали им распоряжения, но именно они пытались раз и навсегда избавить меня от всех тревог и забот.
Чифуни с горестным видом пожала плечами.
— Мы считали, что нам удалось избавиться от них. Мы выдворили их из Японии и надеялись, что они надежно изолированы в Ливии.
Фицдуэйн пристально посмотрел на нее.
— У вас есть кто-то внутри “Яибо”, — сказал он. — Вот, черт возьми, почему вы позволили им продолжать свою игру! К ним почти невозможно внедриться, но вам это удалось, и поэтому вы посчитали, что лучше удерживать их на длинном поводке, чем пытаться разгромить их и, возможно, оставить на свободе несколько подпольных групп, о которых вам ничего не известно. — Однако, — почти прорычал Фицдуэйн, указывая на свою покрытую шрамами грудь, — главная закавыка в том, что если они ничего не предпринимали в Японии, то в моей части света они трудились, не покладая рук.
Чифуни обняла его и нежно погладила по спине. Фицдуэйн почувствовал на своей коже округлую тяжесть ее грудей, а когда Чифуни обвила его ногами, то жар се промежности снова опалил его.
— Мы не знали, — прошептала она. — Мы ничего не знали. В прошлом это всегда имело смысл.
Фицдуэйн почувствовал нарастающее возбуждение и без усилий проник в ее горячее лоно. Оставаясь внутри, он обнял Чифуни за плечи и откинулся назад так, чтобы видеть ее лицо.
— Чи-фу-ни, — проговорил он, выделяя голосом каждый слог. — Ты самая красивая и самая желанная из женщин; у тебя — самое красивое и ласковое имя. Ты тронула мою душу и мое сердце, Чифуни. Но почему ты рассказываешь мне все это? Я здесь чужой, я — варвар, дикарь, гайдзин, и эта война — не моя…
— Не двигайся, Хьюго, — сказала Чифуни. Просунув одну руку между ногами, она сжимала его корень своими тонкими пальцами, в то время как другой рукой нежно гладила его ягодицы и прижимала к себе. И она снова играла для двоих на флейте наслаждений, и целовала его, и молчала до тех пор, пока они вместе не подошли к сумасшедшей развязке этого короткого путешествия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96