— Потому что я люблю тебя, — сказала Чифуни. — Я хочу отдавать и хочу помогать тебе так, как только смогу. Фицдуэйн обнял ее и, лаская, прижал к себе.
— О, Чифуни, — прошептал он. Вскоре они оба уснули.
Япония, Токио, 30 июня
Глядя сквозь иллюминатор вертолета “Кванчо” вниз, на нескончаемый и однообразный городской пейзаж, который был характерен не только для самой японской столицы, но и для ее пригородов, Фицдуэйн попытался для начала разобраться со своими чувствами, которые он испытывал в своей жизни к разным женщинам.
После того как в Конго, через несколько недель после их официального бракосочетания, погибла Анна-Мария, в жизни Фицдуэйна было несколько увлечений, однако он не мог, да и не хотел снова связывать себя брачными узами. Боль потери оказалась настолько сильной, что потребовалось немало времени, прежде чем она улеглась, да и сам характер его работы, когда он вынужден был кочевать из одной горячей точки в другую, с одной войны на другую войну, ничуть не способствовал продолжительным увлечениям. Потом появилась Итен, а вместе с ней — сильное желание успокоиться, осесть на одном месте и строить новую, счастливую жизнь с женщиной, которую он любил. В конце концов, именно она подарила ему искреннюю, чистую радость отцовства.
Увы, в жизни не всегда получается так, как хочется. Фицдуэйну подчас казалось, что судьба явно отдает предпочтение черному юмору. Итен ушла от него, возжелав личной свободы, как раз в тот момент, когда он готов был ради нее пожертвовать своей независимостью. Следующая стадия их отношений могла бы быть простой и весьма обычной, но этого не случилось, потому что он продолжал любить ее. Итен была матерью его сына, поэтому он не мог так просто позволил, ей без следа раствориться в своей памяти. К счастью, они не были женаты, и теперь жили отдельно, так что их нынешние отношения представлялись Фицдуэйну совершенно отчетливо.
При мысли о Кэтлин Фицдуэйн испытал сильнейший прилив эмоций, но его любовь смешивалась с легкой неуверенностью. Кэт была удивительной, ласковой и хрупкой женщиной, физически привлекательной, прирожденной хозяйкой дома. И все же он сомневался в своих чувствах к ней: Кэтлин появилась в его жизни, когда он был ранен, когда был слаб и легко уязвим, когда отчаянно нуждался в ласке и тепле. Кроме того, Хьюго беспокоило, сумеет ли она жить в условиях, когда ему и ей постоянно грозит смертельная опасность. У Кэтлин была заботливая и нежная душа, она заслуживала нормальной счастливой жизни без засад и перестрелок. Безусловно, Кэтлин любила его, се обожал Бутс, а в Данкливе она освоилась так быстро, словно родилась здесь.
Фицдуэйн подумал, что, к несчастью, по причине, которая оставалась неведомой даже ему самому, ему особенно нравился в женщинах легкий намек на опасность. Это, разумеется, был один из изъянов незрелой молодости, который мог иногда доставить немало неприятностей, но Фицдуэйна эта черта продолжала привлекать. Опасной женщиной была Итен, опасной женщиной — Чифуни, а вот в Кэтлин, в единственной, это качество напрочь отсутствовало. Впрочем, в этом, скорее, проявлялась слабость Хьюго, чем недостатки Кэтлин.
Что касается Чифуни, то семейная жизнь с ней представлялась Фицдуэйну невозможной почти во всех отношениях. Случившееся с ними можно было сравнить лишь с загадочным и мощным, вспыхнувшим от одной искры сексуальным пожарищем, и все же тридцать шесть часов, которые они провели вместе, повлияли на Хьюго удивительно глубоко. С возрастом ему становилось все труднее и труднее переспать с женщиной, не испытывая к ней никаких чувств, кроме животного влечения, хотя в прошлом Фицдуэйн, как и любой сексуально озабоченный молодой человек, был не слишком разборчив. Чифуни, подарившей ему свое тело и доверившей ему и свои чувства и секреты своего опасного ремесла, удалось завоевать место в его сердце.
Очевидно, что влечение друг к другу, которое они испытывали, не было чисто сексуальным. И Чифуни, и ему самому необходимо было для жизни постоянное присутствие опасности; оба чувствовали себя наилучшим образом, расхаживая над бездной. В этом, однако, и заключалось главное условие неминуемой преждевременной гибели, а Фицдуэйн ничего не желал так сильно, как стабильной и крепкой семьи для Бутса и, возможно, еще для нескольких детишек. Он никогда по-настоящему не хотел, чтобы Бутс оставался единственным ребенком — для игр детям нужны другие дети.
Вертолет заходил на посадку, а Фицдуэйн так и не нашел никаких решений. Готовясь выйти из вертолета, он подумал, что жизнь, к сожалению, не дает готовых ответов: она предоставляет тебе возможность сперва выбирать, а потом — жить с последствиями собственных решений.
Обслуживающий персонал отеля “Фермонт”, которому сначала сообщили, что Фицдуэйн убит, чему никто не удивился, а потом выяснилось, что гайдзин жив, что опять-таки вряд ли могло послужить поводом для того, чтобы вздохнуть с облегчением, — все же приветствовал Фицдуэйна так, словно ничего особенного не случилось.
Поклоны были глубокими и дружественными. Фицдуэйн не знал точно, как можно отличить дружественный поклон от недружественного, однако разница существовала, и он ее чувствовал.
Гостиничная обслуга “Фермонта” всегда нравилась Фицдуэйну, а их сегодняшнее поведение вдохнуло в него уверенность. Он даже подумал о том, насколько отрадно наблюдать устойчивость общепринятых условностей и традиций, когда весь мир летит ко всем чертям. Для него эта мысль не была абстрактным рассуждением — отель должен был еще некоторое время оставаться его домом.
Со смертью Кеи Намака Фицдуэйн отчасти достиг своей цели, однако теперь ставки в игре подскочили еще больше. Не только он сам, но — почти наверняка — Бутс и Кэтлин тоже, оказались в еще большей опасности. Потеряв своего любимого брата, Фумио Намака станет действовать как одержимый, пока не добьется своего. Прежде чем Хьюго сможет более или менее спокойно вернуться в Ирландию, необходимо предпринять что-то очень серьезное в отношении младшего брата и его головорезов из “Яибо”.
Для Фицдуэйна все теперь свелось к одной простой истине: уничтожь первым, или уничтожат тебя.
Глава 22

Япония, Токио, 1 июля
— Давайте-ка обмозгуем это дело, -сказал Шванберг.
Он находился в защищенном конференц-зале Мировой федерации исследования Японии в “Нью-Отани”. Кроме него, в комнате были только два человека, которых он считал членами своей секретной команды. Зарплату членам этой команды, как и самому Шванбергу, выплачивало ЦРУ, однако единственным, что их волновало, было личное обогащение, и верны они были только своему боссу.
Верность эта не имела никакого отношения к “выдающейся” личности Шванберга и основывалась исключительно на взаимной выгоде и меркантильных интересах. Их далеко не безгрешный руководитель использовал ЦРУ как свою персональную кормушку, начиная с войны во Вьетнаме, и за прошедшие годы сумел сделать всех троих весьма богатыми людьми.
Но наибольшие доходы приносила Япония. Размах и масштабы коррупции во второй по своему экономическому могуществу мировой державе были для предприимчивой троицы Божьим даром, к тому же для их махинаций вряд ли можно было придумать лучшее прикрытие, чем ЦРУ с его одержимостью секретностью и секретами.
В качестве начальника японского отделения ЦРУ Шванберг ввел в обиход систему ограниченного допуска и довел “разделение труда” до такой степени, что не только его сотрудники не подозревали, чем именно занимаются их коллеги, но даже внутренняя контрразведка Лэнгли снизошла до похвалы его системе оперативной безопасности. И контрразведчики были абсолютно правы. Шванберг придавал безопасности огромное значение, тем более что его деятельность в основном не имела никакого отношения к благосостоянию и безопасности Соединенных Штатов. Соблюдение секретности было для него важнее, чем для многих его далеких начальников. Ради этого он не щадил сил и методично и внимательно обрубал все ниточки.
— Похоже, наш северокорейский план провалился, — заметил Палмер, крепко сбитый, коренастый мужчина с неподвижным лицом. На вид ему было около сорока пяти. В секретной команде Шванберга он играл роль вышибалы с крепкими мускулами.
— Твой дружок Фицдуэйн и эта цыпочка из “Кванчо” вздрючили нас как молокососов. “Намака Спешл Стил” кишит копами и сотрудниками безопасности.
Шванберг пожал плечами. Отказ Ходамы заплатить их троице столько, сколько они затребовали, повлек за собой нападение на него самого и на тех, кто его поддерживал. Деятельность Намака по снабжению Северной Кореи запрещенным оружием всегда было трудно контролировать: они, сотрудники ЦРУ, не могли допустить, чтобы кто-то узнал об их причастности к проекту. Это дало бы Ходаме и братьям слишком широкие возможности. Планирование — это одно, непосредственное участие в снабжении враждебного государства ядерным оборудованием — совсем другое.
Шванберг попытался все-таки выжать из Ходамы и Намака часть их ядерных прибылей, не показывая, что ему что-то известно о проекте “Цунами”, однако эти его усилия привели к совершенно обратному результату. Ошибка Шванберга заключалось в том, что он не понял тяжелого финансового положения “Намака Корпорейшн” и не догадался, что братья не могут заплатить столько, сколько он потребовал, даже если бы захотели. Впрочем, какими бы ни были причины их неудачи, следующий логический ход мог быть только один — уничтожить Ходаму и братьев Намака и вывести на сцену нового, состоятельного в финансовом отношении куромаку. Кацуда, у которого были собственные причины сделать всю грязную работу своими руками, давно был у них на примете. План казался безупречным.
— Намака в любом случае были для нас потеряны, — возразил Шванберг. — Кеи мертв, а это значит, что еще одним человеком, который знал о нас, стало меньше. Взгляни на проблему с другой стороны: теперь корейцы будут еще сильнее нуждаться в наших изделиях, и мы сможем поднять цену. На “Намака Спешл Стил” свет клином не сошелся, существуют другие заводы, и мы их найдем. Можешь не волноваться, мы что-нибудь да придумаем. В крайнем случае провернем наше дельце через Кацуду.
— Меня волнуют две вещи, — вставил Спенсер Грин, третий член секретной команды Шванберга. — Этот японский коп… Адачи, кажется, и Майк Берджин.
Грин был невысоким худым лысеющим человеком, похожим на бухгалтера. Впрочем, он почти стал им, выполняя для тройки всю бумажную работу. Грин был гениальным администратором, но при этом слишком много беспокоился по мелочам.
— Адачи вернулся к работе и расследует дело Ходамы с удвоенным рвением. Ходама был человеком, через которого мы в основном действовали. Только представь себе, что будет, если Адачи что-нибудь обнаружит. Например, нашу связь с Ходамой. Черт, мы же знаем, что старик вел аудио— и видеозаписи всех встреч. Вдруг мы что-нибудь пропустили?
— Как ты считаешь, какого черта я отправился в дом Ходамы вместе с этими японскими гангстерами? — раздраженно перебил его Шванберг. — Исключительно ради того, чтобы убрать следы. Я не пропустил ни одной мелочи. Если, конечно, никто из боевиков не проявил в этом вопросе личной инициативы… — Он ненадолго задумался, потом решительно тряхнул головой. -…Например, этот купленный коп Фудзивара. В любом случае, если Адачи что-то обнаружит, мы первыми узнаем об этом. Его квартира нашпигована “жучками” по самую крышу, да и в самом полицейском департаменте у нас еще есть друзья.
— А что там насчет Берджина, Спенс? — вставил Палмер. — Парень давно на пенсии, из него уже песок сыплется.
Грин покачал головой.
— Я в этом не уверен, — сказал он. — Он много встречается с разными людьми и, сдается мне, что-то затевает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96