Если он и не знает всего, то по крайней мере подозревает. Может быть, Майк и стар, но он далеко не глуп. Мои кишки мне подсказывают, что он все еще в игре.
Шванберг некоторое время молча обдумывал услышанное. Насчет Адачи действительно следовало подумать, а вот Берджин вряд ли представляет серьезную угрозу. Конечно, парень время от времени завтракает со своими старыми друзьями, однако, скорее всего, он уже давно спятил в своей Богом забытой захолустной японской деревне.
Он посмотрел на Грина.
— А что подсказывают тебе твои кишки по поводу Фицдуэйна, Спенс?
Грин улыбнулся.
— Если не считать проблемы с “Намака Спешл Стил”, то Фицдуэйн не опасен. Напротив, он на нашей стороне. Один из братьев Намака все еще жив, и мне кажется, что Фицдуэйн сделает за нас нашу работу. Чего же еще желать?
— Мне всегда нравилась твоя улыбка, — сказал Шванберг без выражения. — Тебе следует почаще улыбаться и поменьше беспокоиться.
Затем он кивнул Палмеру.
— Давай поговорим об этом Адачи, Чак. В последнее время нам не очень везет, так что давай постараемся не допустить ошибок во второй раз. После Адачи нам предстоит вплотную заняться Фицдуэйном — он действительно может быть нам полезен, но я не доверяю этому мерзавцу.
Ирландия, остров Фицдуэйн, 1 июля
Генерал Килмара надел беруши и посмотрел в тридцатикратную подзорную трубу. По силе своего увеличения этот прибор, напоминающий небольшой телескоп, был аналогичен оптическому прицелу, который использовал снайпер.
Мишень, находившаяся на расстоянии тысячи восьмисот метров, была видна так четко, словно до нее было метров шестьдесят. Прицеливаться при таких условиях было бы сплошным удовольствием, но, к несчастью, в дело вмешивались и другие факторы, сильно осложнявшие стрелкам жизнь. Например, малейшая дрожь человеческого тела усиливалась в тридцать раз. Для стрельбы на дальние дистанции это было настоящим проклятьем. Любые, даже едва заметные проявления жизнедеятельности организма: стук сердца, непроизвольная реакция нервной системы на окружающее, даже дыхание — все отражалось на меткости. Чем точнее была винтовка, тем сильнее на нес воздействовало всякое непроизвольное движение, и тем дальше от цели летела пуля, даже если снайпер верно выбрал расстояние и точку прицеливания. И это было еще не все.
Стрелку приходилось учитывать множество других факторов, среди которых на первом месте шли направление ветра и погода, а также такие весьма существенные мелочи, как, например, правильность подбора порохового заряда в патроне, качество нарезов в канале ствола, степень их износа, количество ружейного масла, оставшегося в стволе после последней чистки.
Килмаре доводилось наблюдать за работой самых лучших стрелков, а с некоторыми он даже разговаривал. Генерал вовсе не был религиозным человеком, однако в конце концов он пришел к заключению, что в этом искусстве совершенства невозможно достичь, даже если действовать строго по науке. Меткая стрельба была процессом загадочным, почти мистическим.
В двадцати метрах от Килмары распласталась на земле фигура человека, который не обращал на него никакого внимания. Стрелок лежал совершенно неподвижно, словно в мистическом трансе, но только до тех пор, пока вдалеке не поднялись из травы три ростовые мишени.
Последовала пауза, длившаяся всего полсекунды — снайпер оценивал визуальную информацию и мысленно планировал порядок предстоящей стрельбы. Затем мощная полуавтоматическая винтовка “лайт фифти” пятидесятого калибра трижды плюнула огнем, и Килмара услышал характерный трескучий звук слившихся в один выстрелов. Дульный тормоз-компенсатор почти полностью погасил отдачу мощного оружия, и над стрелком взвилось небольшое облачко пыли.
Килмара снова взглянул в свою трубу. Все пули попали в цель, а пробоины находились в зоне поражения мишеней, хотя одна из пуль все же легла у самого края. Учитывая мощь многоцелевых бронебойно-разрывных боеприпасов, все три выстрела, попади они в живого человека, были бы смертельны, однако стрелок недовольно покачивал головой. Со дня нападения на Фицдуэйна быстрая и точная стрельба стала его навязчивой идеей, и он тренировался каждый день, как только выпадала подходящая возможность.
В тот день он обязан был действовать быстрее. Последствия его медлительности — ребенок с ярко-красной царапиной на затылке, и Фицдуэйн с потухшим, безжизненным взглядом, в одежде, насквозь промокшей от крови, словно он только что принял кровавый душ, — все еще были свежи в его памяти.
Он не справился. Глубоко внутри он сознавал это. Он мог — на самом деле мог — действовать лучше.
Килмара оставил подзорную трубу и подошел к стрелку. Снайпер поднялся на ноги и теперь священнодействовал со своей винтовкой, выполняя стандартную процедуру безопасности на стрельбище. Генерал заговорил только после того, как стрелок убедился, что винтовка разряжена и магазин пуст.
— Ты помнишь полковника Фицдуэйна, Эл? Лонсдэйл не отдал честь. Техасец знал, что у рейнджеров было принято салютовать только на парадном плацу. Вместо этого он кривовато улыбнулся.
— Едва ли я когда-нибудь забуду его, сэр, — сказал он. — Я видел, как его подстрелили, а потом несколько раз бывал у него в госпитале. Хотелось бы мне, чтобы я тогда действовал побыстрее!
Килмаре было наплевать, что было когда-то и что могло бы быть.
— Полковник Фицдуэйн спрашивал о тебе, Эл, — сказал он. — Как насчет точной стрельбы с медленно движущейся площадки, с высоты примерно в тысячу футов?
— Насколько медленно? — поинтересовался Лонсдэйл.
— Тридцать-сорок километров в час, — ответил Килмара. — Может быть, и меньше.
— Зависит от того, что за площадка, — сказал заинтригованный сержант. — Вряд ли это самолет, слишком мала скорость. Если вы говорите о вертолете, то могут быть большие трудности с вибрацией. Тут все зависит от модели.
— Речь идет не о вертолете.
— Неужели воздушный шар? — недоверчиво спросил Лонсдэйл.
— Почти угадал, — кивнул Килмара. — Только он имеет форму большой сигары, а стрелять надо из подвешенной внизу гондолы. И еще одно — все это будет происходить ночью.
— Темнота нынче не проблема, — задумчиво сказал Лонсдэйл. — А вот цель… Я предпочитаю знать, в кого стреляю.
Килмара ухмыльнулся.
— Ты мне не доверяешь, Эл?
Лонсдэйл не ответил, только слегка приподнял бровь.
— И все-таки, генерал, — сказал он наконец. — Некоторым людям не нравится, когда в них стреляют. Они стреляют в ответ. Я просто хочу убедиться, что буду сражаться за правое дело. Цель должна быть благородной.
Килмара посерьезнел.
— Я думаю, что на этот счет ты можешь быть уверен. Что касается благородной цели… — он покачал головой. — По этой цели ты уже один раз стрелял.
На лице Лонсдэйла отразилось понимание, он кивнул.
— Где и когда, генерал?
— В Японии, — ответил Килмара. — Если точнее, то в Токио, и довольно скоро. Но для начала тебе нужно будет попрактиковаться в стрельбе с воздуха. Идем, — Килмара скромно откашлялся. -…Я тут позаимствовал одну штуку.
Япония, Токио, 10 июля
Адачи довольно быстро оправился после гриппа, уложившего его в постель, однако пережить отчуждение и горечь предательства, охватившие его после самоубийства прокурора и покушения сержанта Фудзивары, оказалось не так легко.
Эти два события до основания потрясли его уютный, правильный, упорядоченный мир, и, возвратившись на службу после болезни, Адачи обнаружил, что с трудом вживается в свою прежнюю роль руководителя отдела и лидера группы. Если Фудзивара, которому он доверял больше других, оказался подсадной уткой, то любой другой из его оперативных работников точно так же мог оказаться предателем. Теперь Адачи подозревал всех. Он никому не мог доверять полностью, и вынужден был работать практически в одиночку.
Самое смешное заключалось в том, что доверять полностью он мог бы только Чифуни и Фицдуэйну, однако стоило ему увидеть их вместе, как Адачи сразу понял, что между ними произошло, хотя никто из троих не обмолвился об этом ни словом. Это было только естественно, и он не винил ни Чифуни, ни гайдзина, так как это было не в его характере, однако про себя Адачи оплакивал свою судьбу.
Единственным спасением была работа, и Адачи сосредоточился на расследовании дела Ходамы. Это проклятое дело и так перевернуло всю его жизнь, и Адачи уверил себя в том, что только с решением этой загадки его жизнь снова войдет в спокойное, размеренное русло. Как бы там ни было, но некоторое душевное равновесие ему было необходимо уже сейчас, и он считал, что сможет обрести его, только с головой уйдя в расследование.
Он прослушивал в своем кабинете микропленки, когда его вызвал Паук. Собираясь, Адачи с горечью подумал, что и в этом человеке он тоже ошибся. В его представлении именно загадочный и честолюбивый заместитель начальника департамента мог быть в первую очередь заподозрен в коррупции. На деле же оказалось, что Паук является одним из реформаторов. Так сказал Адачи отец. Они оба — и Паук, и Адачи-старший — оказались членами некой организации под названием “Гамма”, которая ставила своей задачей привести к власти в стране не коррумпированное, честное правительство. Третьим членом этой организации, о котором узнал Адачи, оказался Йошокава-сан.
Еще одна интрига, еще одна сложность, пусть и вызванная к жизни вполне достойными, невероятно сложными обстоятельствами.
Будучи полицейским, Адачи тяготел к предельной ясности и простоте. Именно поэтому его отец, гордясь своим сыном, все же не предложил ему вступить в “Гамму”. Какой бы благородной ни была цель этой организации, детектив-суперинтендант Адачи вовсе не был создан для тайной, конспиративной деятельности. Его жизненные ценности были просты и понятны, а обществу “Гамма” приходилось то и дело сталкиваться со сложными проблемами и порой принимать сомнительные решения, хоть и ради высокой цели. Борьба за реформирование японского общества шла не на жизнь, а на смерть, и ставки в этой борьбе были предельно высокими.
Паук жестом пригласил Адачи присаживаться к столу, на котором дымились чашечки с чаем. Адачи был потрясен. Легкое движение правой рукой выходило далеко за рамки обычного поведения заместителя генерал-суперинтенданта. Да и в дальнейшем разговоре Адачи подметил несколько небольших, но бесспорных знаков расположения. Для кого-то эти проявления дружелюбия были бы просто чуть заметными нюансами, однако для сдержанного Сабуро Иноки это было равнозначно дружескому лобзанью. В обычных обстоятельствах Паук передавал свои чувства намеками и полутенями, предпочитая даже языку жестов тщательно выверенные паузы.
— Я рад вашему возвращению, суперинтендант-сан, — сказал Паук. — Сколько времени вы уже на работе?
— Уже неделю, сэнсей, — ответил Адачи с почтением. За время болезни Адачи потерял в весе и теперь казался бледным и худым. Сабуро Иноки полагал, что еще несколько недель отдыха и восстановительного лечения нисколько бы не помешали Адачи, однако он ничего не сказал. Паук, впрочем, понимал, что последствия гриппа здесь ни при чем. Перед ним был человек, испытавший сильнейшее потрясение. Сначала Адачи узнал, что прокурор предавал его, а потом пережил нападение Фудзивары, едва не закончившееся его гибелью. Должно быть, теперь Адачи ко всем относится в высшей степени подозрительно, и единственное, что может ему помочь, — работа. Адачи со временем поймет, что двое мерзавцев не представляют всего большинства.
— Сожалею, что у нас не было возможности поговорить раньше, — сказал Паук. — Нам потребовалось приложить значительные усилия, чтобы разобраться со всеми этими печальными событиями на заводе Намака, причем нам пришлось решать параллельно сразу несколько вопросов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96