Он представил Елене эту чужую женщину с гладкой и бледной кожей как ее новую мать. Так и осталось навсегда: не мать, а совершенно чужой человек.
Вскоре родилась Эриджейн.
Занятый своей стремительной карьерой, генерал предоставил семью заботам Ханнеке. Холод, исходивший от новой жены Паркера, казалось, сковал все в доме. Отношения между девочками были едва ли не враждебными. Эриджейн стала для Елены еще одним маленьким чужим человеком, жившим в одном с ней доме, а не подругой, с которой они могли бы расти вместе. Недаром дом наводнили гувернантки, воспитатели и частные педагоги.
Позже, когда Елена вступила в чудесную пору юности, произошла та история с Андре, сыном Брайана Жефферо, садовника, ухаживавшего за парком, что окружал огромный паркеровский особняк. Летом, во время каникул, Андре трудился вместе с рабочими, чтобы «поднабраться опыта», как с гордостью говорил его отец Натану Паркеру. Генерал соглашался с ним и не раз называл Андре «славным мальчиком».
Андре был робким юношей, настороженно смотревшим из-под козырька своей бейсбольной шапочки, увозя в кузове пикапа срезанные ветки.
Елена заметила его неловкие попытки познакомиться — робкие взгляды и смущенные улыбки. Она приняла их, никак не отвечая, но в душе у нее что-то затеплилось. Андре был не из тех, про кого говорят «красивый парень». Он был самым обыкновенным — не красавцем, не уродом. Иногда в ее присутствии он вдруг становился неловким и бестолковым. Елене в нем нравилось только одно: он был единственным юношей, которого она видела. И впервые в жизни она влюбилась. Андре улыбался ей, краснея, и она тоже улыбалась ему, краснея. И все. Однажды Андре набрался мужества и оставил Елене записку, спрятав ее в листьях магнолии и привязав к ветке зеленой проволочкой. Она достала записку и сунула в карман брюк для верховой езды. Вечером, ложась спать, развернула и прочитала — сердце колотилось неистово.
Теперь, спустя столько лет, она уже не помнит те слова, какими Андре Жефферо объяснился ей в любви, вспоминает только нежность, какую испытала, глядя на его неровный почерк. Это были невинные слова семнадцатилетнего юноши, влюбленного в ту, что представлялась ему принцессой большого дома…
Ханнеке, ее мачеха, жившая не по тем правилам, какие сама же устанавливала, вошла в комнату неожиданно, без стука. Елена слишком поспешно спрятала записку под оделяло, чтобы можно было не заметить ее желания что-то скрыть.
Мачеха подошла к постели и протянула руку.
— Дай мне то, что прячешь под одеялом.
— Но я…
Женщина посмотрела на нее, лишь чуть пошире приоткрыв глаза. Щеки Елены вспыхнули.
— Елена Паркер, кажется, я только что приказала тебе.
Елена достала записку и отдала. Ханнеке прочитала, не проявив никаких эмоций, сложила и опустила записку в карман своего жакета.
— Хорошо, думаю, это должно остаться нашим маленьким секретом, если мы не хотим огорчать твоего отца…
Таков был ее комментарий. Елена почувствовала великое облегчение и поэтому, наверное, даже не поняла, что женщина лжет причем лишь потому, что это забавляет ее.
На другой день она увидела Андре.
Они оказались одни в конюшне, куда Елена заходила каждый день позаботиться о Мистере Марлине, своем коне. Андре, красный как мак, подошел к ней. Елена раньше не замечала, что на лице у него столько веснушек. Он заговорил с ней так взволнованно, что ей почему-то пришло на ум: «веснушчатый голос».
— Прочитала записку?
Они впервые говорили друг с другом.
— Да, прочитала.
— И что ты думаешь?
Елена не знала, что сказать.
— Это… это красиво.
Без предупреждения, собрав все свое мужество, Андре наклонился к ней и поцеловал в щеку.
Елена повернула голову и почувствовала, что умирает. Ее отец стоял в дверях конюшни, заслоняя свет, и видел, что произошло — только то, что произошло.
Юноша, сверстник его дочери, поцеловал ее в щеку.
Паркер фурией набросился на беднягу и так сильно отхлестал его по щекам, что у того потекла кровь из носа и изо рта. Потом схватил парня и швырнул, словно ветку, в дверь бокса Мистера Марлина, отчего конь попятился, испуганно заржав. У Андре кровь лилась на рубашку, когда генерал схватил его за шиворот и поставил на ноги.
— Идем со мной, жалкий ублюдок.
Он протащил Андре к самому дому и швырнул его, словно пустой мешок, к ногам Брайана Жефферо, стоявшего с секатором в руках и открывшего от изумления рот.
— Держи, Брайан, забирай своего маньяка и — вон из моего дома! Немедленно. И благодари, что легко отделался, а не пошел под суд за изнасилование!
Бешенство Натана Паркера исключало какие бы то ни было объяснения, и Жефферо слишком хорошо знал это. Он молча обнял сына, позвал своих людей, забрал инструменты и удалился.
Елена никогда больше не видела Андре Жефферо.
Вскоре Натан Паркер начал оказывать ей внимание.
Елена прошла по спальне. Падавший с балкона луч солнца словно разделил кровать пополам. Елена сочла хорошим знаком, что солнечной оказалась как раз та сторона, где спал Фрэнк, единственный в мире человек, которому она, собрав все мужество, смогла признаться в своем позоре.
Она вышла из комнаты и спустилась на первый этаж.
Радостной мысли о коротких счастливых встречах с Фрэнком было недостаточно, чтобы стереть ее воспоминания, такие давние, но все еще столь яркие и мучительные, будто все произошло накануне.
Немного на свете девушек, которые могут рассказать, что лишились девственности стараниями собственного отца, сказала она себе. Хотелось бы думать, что немного. Надеюсь из любви к миру, что я единственная, хотя и уверена: это не так…
В мире хватает натанов паркеров, она знала это наверняка. И немало таких же, как она, запуганных девушек, залитых слезами от унижения и отвращения в постели, простыни которой испачканы кровью и тем же семенем, что породило их.
Ее ненависть не имела пределов. К отцу и к себе самой из-за того, что не смогла восстать в нужный момент. Теперь у нее было оправдание — сын Стюарт. Елена любила его так же сильно, как отчаянно ненавидела отца. Раньше она отдала бы что угодно, лишь бы избавиться от ребенка, а теперь безумно боялась его потерять. При всем желании она все же не могла найти никакого оправдания своей беспомощности перед насилием собственного отца.
Иногда задумывалась: а не таится ли в ней, подобно раковой опухоли в мозгу, такое же болезненное чувство, какое питал к ней Натан Паркер? Может, она испытывала эти муки, потому что была его дочерью? В ее венах текла та же кровь — так, может, и ей свойственны те же извращенные желания, что ему? Она не раз задавалась этим вопросом.
Как ни странно, но от сумасшествия ее спасло только одно — сознание, что никогда, ни разу ей не доставило ей удовольствия то, что она вынуждена была терпеть.
Ханнеке что-то, видимо, заподозрила. Правда, Елена так никогда и не узнала точно. Возможно, дальнейшие события были вызваны пламенем, таившимся за ледяной внешностью мачехи, пламенем, которого никто, наверное даже она сама, не замечал. Самым банальным и прозаическим образом, оставив письмо, о чем Елена узнала лишь много лет спустя, Ханнеке сбежала с учителем верховой езды, бывавшим у них в доме, без сожаления оставив мужа и дочерей. Так же просто, как вишенку с торта, она прихватила с собой значительную сумму денег.
В этой истории генерал Натан Паркер оценил только одно: сдержанность. Ханнеке могла быть проституткой, пусть и дорогой, но не была дурой. Если б она публично унизила мужа, последствия были бы чудовищными. Генерал преследовал бы ее до конца жизни и до конца света, пока не отомстил бы.
Письмо, которое Елена никогда не читала, имело, вероятно, именно эту цель: женщина знала или догадывалась, как ее муж относится к Елене, и предложила сделку. Ее свобода и ее молчание в обмен на такую же свободу и такое же молчание. Условие было принято без обсуждения. Тем временем с помощью адвокатов подоспел и благоразумный развод, все расставивший по местам.
Никто, как говорится, не пострадал.
Ни Натан Паркер, разумеется, в последнее время совершенно равнодушный к жене. Ни, разумеется, Ханнеке, купавшаяся теперь в деньгах и разъезжавшая с любовниками по свету.
Остались две девочки, заложницы судьбы. Им и предстояло платить за все ошибки, которых они не совершали. Эриджейн, как только стала совершеннолетней, ушла из дома и, поскитавшись по миру, обосновалась в Бостоне. Конфликты с отцом возрастали в геометрической прогрессии по мере того как она взрослела. Елена очень опасалась, что с сестрой случится такая же беда. Иногда наблюдала за отцом, когда он разговаривал с Эриджейн, пытаясь понять по его глазам, загорается ли в них тот страшный огонь, какой она уже научилась распознавать и бояться. Но в то же время — и пусть она будет проклята за это! — Елена молила, чтобы беда случилась, — тогда она не услышит больше шагов отца, подходящего к ее комнате среди ночи, не почувствует, как его рука откидывает простыню, не ощутит тяжесть его тела в постели, не почувствует…
Она закрыла глаза и вздрогнула. Теперь, когда она узнала Фрэнка и поняла, что на самом деле содержит послание, которым люди обменивается во время физической близости, она еще сильнее ощутила ужас и отвращение, пережитые в те годы.
Фрэнк оказался вторым мужчиной в ее жизни, в ее постели, и первым, с кем она занималась любовью.
Нижний этаж дома был залит солнцем. Больше нигде в мире не было такого солнца. Ведь оно освещало здесь Фрэнка и, может быть, он тоже испытывал сейчас такое же ощущение пустоты — как если бы какая-то машина высасывает из тебя воздух, и кожа мучительно притягивается к костям в неестественной попытке лопнуть. И происходило такое как раз в тот момент, когда в Елене бушевала совершенно противоположная сила — безудержное желание взорвать все.
Елена прошла по коридору мимо комнаты, где были заперты телефоны, к стеклянной двери в сад — вот тут она стояла, когда они обменялись с Фрэнком долгим взглядом в тот вечер, во время ареста Райана. Именно в этот момент она и поняла. Интересно, с ним тоже такое случилось? В его глазах тогда не было заметно волнения, но Елена с чисто женской интуицией почувствовала, что именно в ту минуту между ними все и началось.
Больше всего на свете ей хотелось увидеть его сейчас и спросить об этом.
Она достала из кармана мобильник. Фрэнк принес его, когда они виделись во второй раз и он покинул ее, чтобы сообщить Селин о смерти ее мужа, своего друга комиссара. Елена подумала о том, как Фрэнк постоянно занят и как ей приятно хранить, словно драгоценный секрет, эту простую и столь привычную для всех остальных людей вещь.
Она попробовала позвонить Фрэнку на мобильник по номеру, который он записал в память телефона. Автомат ответил, что телефон абонента выключен и посоветовал позвонить позже.
Нет, прошу тебя, Фрэнк, не ускользай от меня именно сейчас. Не знаю, сколько времени мне остается. Я умираю при мысли, что не смогу больше увидеть тебя, или хотя бы поговорить с тобой…
Она нажала другую кнопку — номер полицейского управления. Ей ответила телефонистка.
— Служба безопасности, бонжур.
— Вы говорите по-английски? — спросила Елена с тревогой.
— Конечно, мадам. Чем могу помочь вам?
Ответ прозвучал по-английски, но слово «мадам», было произнесено по-французски. Noblesse oblige. Елена облегченно вздохнула. Во всяком случае хоть не нужно ломать голову над языком, в котором она не сильна. Вторая жена ее отца была в ужасе от французского языка, считала его наречием гомосексуалистов.
— Я хотела бы поговорить с агентом Фрэнком Оттобре, будьте добры…
— Минутку, мадам, как вас представить?
— Елена Паркер, спасибо.
— Подождите.
Телефонистка поставила ее на ожидание, и через несколько секунд в трубке раздался голос Фрэнка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
Вскоре родилась Эриджейн.
Занятый своей стремительной карьерой, генерал предоставил семью заботам Ханнеке. Холод, исходивший от новой жены Паркера, казалось, сковал все в доме. Отношения между девочками были едва ли не враждебными. Эриджейн стала для Елены еще одним маленьким чужим человеком, жившим в одном с ней доме, а не подругой, с которой они могли бы расти вместе. Недаром дом наводнили гувернантки, воспитатели и частные педагоги.
Позже, когда Елена вступила в чудесную пору юности, произошла та история с Андре, сыном Брайана Жефферо, садовника, ухаживавшего за парком, что окружал огромный паркеровский особняк. Летом, во время каникул, Андре трудился вместе с рабочими, чтобы «поднабраться опыта», как с гордостью говорил его отец Натану Паркеру. Генерал соглашался с ним и не раз называл Андре «славным мальчиком».
Андре был робким юношей, настороженно смотревшим из-под козырька своей бейсбольной шапочки, увозя в кузове пикапа срезанные ветки.
Елена заметила его неловкие попытки познакомиться — робкие взгляды и смущенные улыбки. Она приняла их, никак не отвечая, но в душе у нее что-то затеплилось. Андре был не из тех, про кого говорят «красивый парень». Он был самым обыкновенным — не красавцем, не уродом. Иногда в ее присутствии он вдруг становился неловким и бестолковым. Елене в нем нравилось только одно: он был единственным юношей, которого она видела. И впервые в жизни она влюбилась. Андре улыбался ей, краснея, и она тоже улыбалась ему, краснея. И все. Однажды Андре набрался мужества и оставил Елене записку, спрятав ее в листьях магнолии и привязав к ветке зеленой проволочкой. Она достала записку и сунула в карман брюк для верховой езды. Вечером, ложась спать, развернула и прочитала — сердце колотилось неистово.
Теперь, спустя столько лет, она уже не помнит те слова, какими Андре Жефферо объяснился ей в любви, вспоминает только нежность, какую испытала, глядя на его неровный почерк. Это были невинные слова семнадцатилетнего юноши, влюбленного в ту, что представлялась ему принцессой большого дома…
Ханнеке, ее мачеха, жившая не по тем правилам, какие сама же устанавливала, вошла в комнату неожиданно, без стука. Елена слишком поспешно спрятала записку под оделяло, чтобы можно было не заметить ее желания что-то скрыть.
Мачеха подошла к постели и протянула руку.
— Дай мне то, что прячешь под одеялом.
— Но я…
Женщина посмотрела на нее, лишь чуть пошире приоткрыв глаза. Щеки Елены вспыхнули.
— Елена Паркер, кажется, я только что приказала тебе.
Елена достала записку и отдала. Ханнеке прочитала, не проявив никаких эмоций, сложила и опустила записку в карман своего жакета.
— Хорошо, думаю, это должно остаться нашим маленьким секретом, если мы не хотим огорчать твоего отца…
Таков был ее комментарий. Елена почувствовала великое облегчение и поэтому, наверное, даже не поняла, что женщина лжет причем лишь потому, что это забавляет ее.
На другой день она увидела Андре.
Они оказались одни в конюшне, куда Елена заходила каждый день позаботиться о Мистере Марлине, своем коне. Андре, красный как мак, подошел к ней. Елена раньше не замечала, что на лице у него столько веснушек. Он заговорил с ней так взволнованно, что ей почему-то пришло на ум: «веснушчатый голос».
— Прочитала записку?
Они впервые говорили друг с другом.
— Да, прочитала.
— И что ты думаешь?
Елена не знала, что сказать.
— Это… это красиво.
Без предупреждения, собрав все свое мужество, Андре наклонился к ней и поцеловал в щеку.
Елена повернула голову и почувствовала, что умирает. Ее отец стоял в дверях конюшни, заслоняя свет, и видел, что произошло — только то, что произошло.
Юноша, сверстник его дочери, поцеловал ее в щеку.
Паркер фурией набросился на беднягу и так сильно отхлестал его по щекам, что у того потекла кровь из носа и изо рта. Потом схватил парня и швырнул, словно ветку, в дверь бокса Мистера Марлина, отчего конь попятился, испуганно заржав. У Андре кровь лилась на рубашку, когда генерал схватил его за шиворот и поставил на ноги.
— Идем со мной, жалкий ублюдок.
Он протащил Андре к самому дому и швырнул его, словно пустой мешок, к ногам Брайана Жефферо, стоявшего с секатором в руках и открывшего от изумления рот.
— Держи, Брайан, забирай своего маньяка и — вон из моего дома! Немедленно. И благодари, что легко отделался, а не пошел под суд за изнасилование!
Бешенство Натана Паркера исключало какие бы то ни было объяснения, и Жефферо слишком хорошо знал это. Он молча обнял сына, позвал своих людей, забрал инструменты и удалился.
Елена никогда больше не видела Андре Жефферо.
Вскоре Натан Паркер начал оказывать ей внимание.
Елена прошла по спальне. Падавший с балкона луч солнца словно разделил кровать пополам. Елена сочла хорошим знаком, что солнечной оказалась как раз та сторона, где спал Фрэнк, единственный в мире человек, которому она, собрав все мужество, смогла признаться в своем позоре.
Она вышла из комнаты и спустилась на первый этаж.
Радостной мысли о коротких счастливых встречах с Фрэнком было недостаточно, чтобы стереть ее воспоминания, такие давние, но все еще столь яркие и мучительные, будто все произошло накануне.
Немного на свете девушек, которые могут рассказать, что лишились девственности стараниями собственного отца, сказала она себе. Хотелось бы думать, что немного. Надеюсь из любви к миру, что я единственная, хотя и уверена: это не так…
В мире хватает натанов паркеров, она знала это наверняка. И немало таких же, как она, запуганных девушек, залитых слезами от унижения и отвращения в постели, простыни которой испачканы кровью и тем же семенем, что породило их.
Ее ненависть не имела пределов. К отцу и к себе самой из-за того, что не смогла восстать в нужный момент. Теперь у нее было оправдание — сын Стюарт. Елена любила его так же сильно, как отчаянно ненавидела отца. Раньше она отдала бы что угодно, лишь бы избавиться от ребенка, а теперь безумно боялась его потерять. При всем желании она все же не могла найти никакого оправдания своей беспомощности перед насилием собственного отца.
Иногда задумывалась: а не таится ли в ней, подобно раковой опухоли в мозгу, такое же болезненное чувство, какое питал к ней Натан Паркер? Может, она испытывала эти муки, потому что была его дочерью? В ее венах текла та же кровь — так, может, и ей свойственны те же извращенные желания, что ему? Она не раз задавалась этим вопросом.
Как ни странно, но от сумасшествия ее спасло только одно — сознание, что никогда, ни разу ей не доставило ей удовольствия то, что она вынуждена была терпеть.
Ханнеке что-то, видимо, заподозрила. Правда, Елена так никогда и не узнала точно. Возможно, дальнейшие события были вызваны пламенем, таившимся за ледяной внешностью мачехи, пламенем, которого никто, наверное даже она сама, не замечал. Самым банальным и прозаическим образом, оставив письмо, о чем Елена узнала лишь много лет спустя, Ханнеке сбежала с учителем верховой езды, бывавшим у них в доме, без сожаления оставив мужа и дочерей. Так же просто, как вишенку с торта, она прихватила с собой значительную сумму денег.
В этой истории генерал Натан Паркер оценил только одно: сдержанность. Ханнеке могла быть проституткой, пусть и дорогой, но не была дурой. Если б она публично унизила мужа, последствия были бы чудовищными. Генерал преследовал бы ее до конца жизни и до конца света, пока не отомстил бы.
Письмо, которое Елена никогда не читала, имело, вероятно, именно эту цель: женщина знала или догадывалась, как ее муж относится к Елене, и предложила сделку. Ее свобода и ее молчание в обмен на такую же свободу и такое же молчание. Условие было принято без обсуждения. Тем временем с помощью адвокатов подоспел и благоразумный развод, все расставивший по местам.
Никто, как говорится, не пострадал.
Ни Натан Паркер, разумеется, в последнее время совершенно равнодушный к жене. Ни, разумеется, Ханнеке, купавшаяся теперь в деньгах и разъезжавшая с любовниками по свету.
Остались две девочки, заложницы судьбы. Им и предстояло платить за все ошибки, которых они не совершали. Эриджейн, как только стала совершеннолетней, ушла из дома и, поскитавшись по миру, обосновалась в Бостоне. Конфликты с отцом возрастали в геометрической прогрессии по мере того как она взрослела. Елена очень опасалась, что с сестрой случится такая же беда. Иногда наблюдала за отцом, когда он разговаривал с Эриджейн, пытаясь понять по его глазам, загорается ли в них тот страшный огонь, какой она уже научилась распознавать и бояться. Но в то же время — и пусть она будет проклята за это! — Елена молила, чтобы беда случилась, — тогда она не услышит больше шагов отца, подходящего к ее комнате среди ночи, не почувствует, как его рука откидывает простыню, не ощутит тяжесть его тела в постели, не почувствует…
Она закрыла глаза и вздрогнула. Теперь, когда она узнала Фрэнка и поняла, что на самом деле содержит послание, которым люди обменивается во время физической близости, она еще сильнее ощутила ужас и отвращение, пережитые в те годы.
Фрэнк оказался вторым мужчиной в ее жизни, в ее постели, и первым, с кем она занималась любовью.
Нижний этаж дома был залит солнцем. Больше нигде в мире не было такого солнца. Ведь оно освещало здесь Фрэнка и, может быть, он тоже испытывал сейчас такое же ощущение пустоты — как если бы какая-то машина высасывает из тебя воздух, и кожа мучительно притягивается к костям в неестественной попытке лопнуть. И происходило такое как раз в тот момент, когда в Елене бушевала совершенно противоположная сила — безудержное желание взорвать все.
Елена прошла по коридору мимо комнаты, где были заперты телефоны, к стеклянной двери в сад — вот тут она стояла, когда они обменялись с Фрэнком долгим взглядом в тот вечер, во время ареста Райана. Именно в этот момент она и поняла. Интересно, с ним тоже такое случилось? В его глазах тогда не было заметно волнения, но Елена с чисто женской интуицией почувствовала, что именно в ту минуту между ними все и началось.
Больше всего на свете ей хотелось увидеть его сейчас и спросить об этом.
Она достала из кармана мобильник. Фрэнк принес его, когда они виделись во второй раз и он покинул ее, чтобы сообщить Селин о смерти ее мужа, своего друга комиссара. Елена подумала о том, как Фрэнк постоянно занят и как ей приятно хранить, словно драгоценный секрет, эту простую и столь привычную для всех остальных людей вещь.
Она попробовала позвонить Фрэнку на мобильник по номеру, который он записал в память телефона. Автомат ответил, что телефон абонента выключен и посоветовал позвонить позже.
Нет, прошу тебя, Фрэнк, не ускользай от меня именно сейчас. Не знаю, сколько времени мне остается. Я умираю при мысли, что не смогу больше увидеть тебя, или хотя бы поговорить с тобой…
Она нажала другую кнопку — номер полицейского управления. Ей ответила телефонистка.
— Служба безопасности, бонжур.
— Вы говорите по-английски? — спросила Елена с тревогой.
— Конечно, мадам. Чем могу помочь вам?
Ответ прозвучал по-английски, но слово «мадам», было произнесено по-французски. Noblesse oblige. Елена облегченно вздохнула. Во всяком случае хоть не нужно ломать голову над языком, в котором она не сильна. Вторая жена ее отца была в ужасе от французского языка, считала его наречием гомосексуалистов.
— Я хотела бы поговорить с агентом Фрэнком Оттобре, будьте добры…
— Минутку, мадам, как вас представить?
— Елена Паркер, спасибо.
— Подождите.
Телефонистка поставила ее на ожидание, и через несколько секунд в трубке раздался голос Фрэнка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85