Внизу какая-то женщина в синем полотняном переднике включала вилку в розетку, потом отошла, и вскоре Фрэнк услышал гул пылесоса и увидел, как она двигает щеткой. Наверху, из спальни Елены, появилась другая женщина в таком же переднике, повесила на перила балкона плетеную циновку и принялась выколачивать ее ивовой выбивалкой.
Фрэнк подошел к дому. Его совершенно не устраивало увиденное. Между тем из центральной двери темного ореха появился какой-то мужчина. Пожилой человек в светлом костюме с некоторой претензией на элегантность. На голове у него была панама в точно таком же стиле, как и дом. Увидев Фрэнка, он направился к нему. Хотя выглядел тот моложаво, Фрэнк, посмотрев на его руки, понял, что лет ему скорее семьдесят, чем шестьдесят.
— Здравствуйте. Что вам угодно?
— Здравствуйте. Меня зовут Фрэнк Оттобре, я друг семьи Паркеров, тех, что живут здесь…
Человек неожиданно заулыбался, обнажив ряд белых зубов, стоивших, несомненно, целое состояние.
— А, тоже американец. Рад познакомиться.
Он протянул твердую руку с пятнистой кожей. Фрэнк подумал, что кроме возраста у этого типа явно что-то не в порядке с печенью.
— Меня зовут Тавернье. Андре Тавернье. Я владелец этой вещицы…
Он с заговорщицкой улыбкой указал на дом.
— Мне очень жаль молодой человек, но ваши друзья уехали.
— Уехали?
Он, похоже, был искренне огорчен, что вынужден сообщить плохую новость.
— Да, уехали. Я оформлял контракт об аренде через агентство, хотя обычно делаю это сам. Приехал сегодня утром с уборщицами, чтобы познакомиться с моими жильцами, и встретил их во дворе с чемоданами в ожидании такси. Генерал, вы знаете, кого я имею в виду, сказал мне, что какие-то непредвиденные обстоятельства вынуждают его немедленно уехать. Просто беда, потому что он заплатил за месяц вперед. Я из вежливости сказал, что возвращу деньги за неиспользованное время, но он и слышать не захотел… Прекрасный человек…
Я бы тебе объяснил, нафталиновый франт, что это за прекрасный человек…
Фрэнку очень хотелось объяснить это месье Тавернье. Если он так разбирается в людях —пускай в дальнейшем требует оплату вперед, и наличными. Но Фрэнка больше интересовало другое.
— Не знаете, куда они уехали?
Месье Тавернье зашелся хриплым кашлем — кашлем заядлого, несмотря на возраст, курильщика. Фрэнку пришлось подождать, пока тот не достанет из кармана испачканный платок и не вытрет губы.
— В Ниццу. В аэропорт, мне кажется. У них прямой рейс в Америку.
— Мать твою!
Восклицание вырвалось у Фрэнка столь непроизвольно, что он не успел сдержаться.
— Извините, месье Тавернье.
— Ничего. Иногда это помогает разрядить нервы.
— Не знаете, случайно, когда у них рейс?
— Нет, к сожалению. Ничем не могу вам помочь.
На лице Фрэнка отражалось, конечно же, не самое радужное настроение. Месье Тавернье, как человек воспитанный, заметил это.
— Cherchez la femme, не так ли, молодой человек?
— Что вы имеете в виду?
— Превосходно вас понимаю. Я имею в виду женщину, которая жила тут. Ведь о ней идет речь, не так ли? Я тоже, если бы поднялся сюда с надеждой встретить такую женщину и нашел бы пустой дом, был бы весьма и весьма расстроен. Когда я был молод и жил тут, мой дом видел такое, чего хватило бы на толстый роман.
Фрэнк был как на углях. Все, что ему хотелось, это бросить месье Тавернье с его романтическим историями и помчаться в аэропорт в Ниццу. Хозяин задержал его, взяв за локоть. Фрэнк охотно сломал бы ему за это руку — он терпеть не мог людей, навязывающих физический контакт, а уж тем более в такой момент. Он слышал, как тикают, отлетая, секунда за секундой, а голова гудит, будто колокол.
Тавернье спасся исключительно благодаря сказанному дальше.
— Да, уж я порадовался жизни, поверьте мне на слово. В отличие от моего брата, который жил в доме рядом. Видите, вон тот, за кипарисами?
Он с видом заговорщика понизил голос, будто сообщая нечто такое, во что трудно поверить.
— Эта сумасшедшая, моя свояченица, оставила дом в наследство какому-то мальчишке только за то, что он спас ее собаку. Собачонку, стоившую меньше куста, возле которого она поднимала ножку, понимаете? Не знаю, слышали ли вам когда-нибудь эту историю. А знаете, кто был тот парень?
Фрэнк знал, прекрасно знал. И не имел ни желания, ни времени выслушивать еще раз. Тавернье, не ведая, как сильно рискует, снова тронул Фрэнка за руку.
— Это был убийца, маньяк, тот, что убил столько людей в Монте-Карло и свежевал их, словно животных. Представляете, кому моя свояченица оставила такой дорогой дом…
Можно подумать, будто свой вы сдали благодетелю человечества… Если бы существовала Нобелевская премия за глупость, этот старик мог бы получать ее ежегодно.
Не догадываясь о таких мыслях собеседника, Тавернье не мог не вздохнуть при этих словах. И снова оказался во власти воспоминаний.
— Да уж, эта женщина совсем в дурака превратила моего брата. И не сказать, чтобы красавица какая… Что-то вроде en plein рулетки, если позволите такое сравнение, но и столь же опасна. Она вызывала желание играть еще и еще — не знаю, хорошо ли я объясняю. Мы строили эти дома вместе, где-то в середине шестидесятых. Дома-близнецы, рядом, но кончилось все вот так. Я жил тут, а они вдвоем там. Каждому своя жизнь. Я всегда думал, что мой брат жил, как в тюрьме: с оковами на ногах. Он только и делал, что выполнял капризы жены. А прихотей у нее хватало, bon Dieu, ох, хватало! Представляете, она даже…
Фрэнк спросил себя, зачем он стоит тут и слушает бред этого старого волокиты с ветошью в трусах, вместо того, чтобы сесть в машину и помчаться в аэропорт. Странным образом его удерживало ощущение, будто этот человек скажет сейчас что-то важное. И действительно, Тавернье сказал. В ходе долгого и пустого разговора он неожиданно сообщил нечто такое, отчего Фрэнка охватило лихорадочное возбуждение и в то же время он испытал неимоверное огорчение.
Представив себе огромный взлетающий самолет и в иллюминаторе печальное лице Елены Паркер, которая смотрит на исчезающую внизу Францию, он закрыл глаза и побледнел так сильно, что даже встревожил старика-джентльмена.
— Что с вами, вам плохо?
Фрэнк посмотрел на него.
— Нет, все отлично. Напротив. Все очень хорошо.
Тавернье изобразил на лице сомнение. Фрэнк ответил ему улыбкой. Этот старый дурак, конечно, и представить себе не мог, что минуту назад открыл Фрэнку, где скрывается Жан-Лу Вердье.
— Благодарю вас и приветствую, месье Тавернье.
— Ни пуха, ни пера, молодой человек. Надеюсь, вы сумеете догнать… А если не успеете, то помните, что на свете еще очень много женщин.
Фрэнк рассеянным жестом согласился с ним и направился к ограде, но Таверенье окликнул его.
— Да, послушайте, молодой человек.
Фрэнк очень хотелось отправить его куда подальше. Его удержало лишь чувство благодарности за сообщенную новость.
— Слушаю вас, месье Тавернье.
Старик широко улыбнулся.
— Если все же захотите снять красивый дом на побережье…
Он победным жестом указал пальцем на дом за своей спиной.
— Вот он!
Не ответив, Фрэнк вышел за ограду, остановился возле машины, опустив голову и раздумывая, как же быть. Ему нужно было что-то предпринять, причем немедленно. И он решил сделать самое разумное, во всяком случае самое первое и необходимое. Никто ведь не говорил, что нельзя хотя бы попытаться спасти и козу, и капусту. Он достал мобильник и набрал номер полиции Ниццы. Когда агент ответил ему, представился, попросил комиссара Фробена. И вскоре услышал его голос.
— Привет, Фрэнк, как дела?
— Ну, в общем… А ты?
— В общем и я. Так в чем дело?
— Клод, мне нужна твоя помощь, огромная, как гора.
— Все что захочешь, если только это в моих силах.
— В аэропорту в Ницце находятся люди, которые должны улететь. Генерал Натан Паркер, его дочь Елена и внук Стюарт. С ними еще некий капитан Райан Мосс.
— Тот Райан Мосс?
— Именно. Задержи их. Не знаю, как, не знаю, под каким предлогом, но надо помешать им улететь до моего приезда. Они везут в Америку тело первой жертвы Никто — Эриджейн Паркер. Может быть, это как раз удобный предлог. Какая-нибудь там бюрократическая неувязка или еще что-нибудь. Это вопрос жизни или смерти, Клод. Для меня во всяком случае. Сумеешь?
— Ради тебя я готов на все.
— Спасибо, великий человек, созвонимся.
И Фрэнк сразу же набрал другой номер — дирекции Службы безопасности. Попросил к телефону Ронкая. Его тотчас переключили.
— Месье, говорит Фрэнк Оттобре.
Ронкай, наверное уже два дня живший при десятибалльном шторме, обрушился на него, как торнадо.
— Фрэнк, мать вашу так, куда вы подевались?
Сквернословие в устах руководителя полицейского управления означало не просто ураган, но бурю, какая случается раз в столетие.
— Здесь черт-те что происходит, а вы куда-то исчезаете? Мы назначили вас руководить расследованием, но вместо хоть каких-нибудь результатов получаем трупов больше, чем воробьев на деревьях. Вам известно, что от нынешнего штатного расписания Службы безопасности вскоре ничего не останется? Я сам сочту за удачу, если устроюсь куда-нибудь ночным сторожем…
— Успокойтесь, месье Ронкай, если вы до сих пор еще не потеряли работу, то уверен, так и останетесь в своем кресле. Все окончено.
— Как это понимать — «все окончено»?
— Так и понимать — все окончено. Мне известно, где скрывается Жан-Лу Вердье.
В трубке замолчали. Некоторое время там размышляли. Фрэнк мог оценить гамлетовские сомнения Ронкая. Быть или не быть, верить или не верить…
— Вы уверены?
— На девяносто девять процентов.
— Мало. Хочу на все сто.
— Сто процентов не в этой жизни. Девяносто девять, мне кажется, более чем приемлемо.
— Ну ладно. Где?
— Скажу, но вы сначала сделаете одну вещь.
— Фрэнк, не перегибайте палку.
— Месье Ронкай, должен кое-что пояснить вам. Мне на мою карьеру уже наплевать. А вам на свою — отнюдь. Если откажете в моей просьбе, кладу трубку и первым же самолетом из Ниццы отправляюсь к чертям собачьим. И вы, недвусмысленно выражаясь, можете вешаться вместе с вашим приятелем Дюраном пойти и застрелиться. Я понятно объясняю?
Молчание. Передышка, чтобы не умереть. Потом снова голос Ронкая, исполненный сдерживаемого гнева.
— Говорите, что вам нужно.
— Мне нужно ваше слово чести, что комиссар Никола Юло будет считаться погибшим при выполнении служебного задания, и его вдова получит пенсию, какая полагается вдове героя.
Снова передышка. Более важная. Когда пересчитываются яйца. Услышав ответ Ронкая, Фрэнк был рад, что тот досчитал до двух.
— Хорошо, согласен. Договорились. Даю слово чести. Теперь ваш черед.
— Отправляйте людей и скажите инспектору Морелли, чтобы позвонил мне на мобильник. И почистите мундир к пресс-конференции.
— Куда отправлять людей?
Наконец Фрэнк произнес слова, за которые Ронкай заплатил своим обещанием.
— Босолей.
— Босолей? — с недоверием переспросил директор.
— Именно. Все это время сукин сын Жан-Лу не выходил из своего дома.
56
Пьеро взял пластиковый стаканчик с кока-колой, который Барбара протянула ему, и стал пить, как бы стесняясь людей.
— Хочешь еще?
Пьеро покачал головой. Протянул ей пустой стаканчик и, весь красный, отвернулся к столу, на котором складывал в стопку компакт-диски. Барбара нравилась ему и в то же время немного пугала. Мальчик был влюблен в нее, это видно было по его взглядам украдкой, молчанию и бегству при ее появлении. Стоило ей обратиться к нему, как он тут же густо краснел.
Девушка давно заметила, что Пьеро неравнодушен к ней. Это была типично детская влюбленность, вполне отвечавшая его внутреннему возрасу, и к ней, как к любому чувству, следовало относиться с уважением. Барбара знала, как велика была потребность любить в душе этого странного мальчика, который, казалось, был раз и навсегда напуган миром:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
Фрэнк подошел к дому. Его совершенно не устраивало увиденное. Между тем из центральной двери темного ореха появился какой-то мужчина. Пожилой человек в светлом костюме с некоторой претензией на элегантность. На голове у него была панама в точно таком же стиле, как и дом. Увидев Фрэнка, он направился к нему. Хотя выглядел тот моложаво, Фрэнк, посмотрев на его руки, понял, что лет ему скорее семьдесят, чем шестьдесят.
— Здравствуйте. Что вам угодно?
— Здравствуйте. Меня зовут Фрэнк Оттобре, я друг семьи Паркеров, тех, что живут здесь…
Человек неожиданно заулыбался, обнажив ряд белых зубов, стоивших, несомненно, целое состояние.
— А, тоже американец. Рад познакомиться.
Он протянул твердую руку с пятнистой кожей. Фрэнк подумал, что кроме возраста у этого типа явно что-то не в порядке с печенью.
— Меня зовут Тавернье. Андре Тавернье. Я владелец этой вещицы…
Он с заговорщицкой улыбкой указал на дом.
— Мне очень жаль молодой человек, но ваши друзья уехали.
— Уехали?
Он, похоже, был искренне огорчен, что вынужден сообщить плохую новость.
— Да, уехали. Я оформлял контракт об аренде через агентство, хотя обычно делаю это сам. Приехал сегодня утром с уборщицами, чтобы познакомиться с моими жильцами, и встретил их во дворе с чемоданами в ожидании такси. Генерал, вы знаете, кого я имею в виду, сказал мне, что какие-то непредвиденные обстоятельства вынуждают его немедленно уехать. Просто беда, потому что он заплатил за месяц вперед. Я из вежливости сказал, что возвращу деньги за неиспользованное время, но он и слышать не захотел… Прекрасный человек…
Я бы тебе объяснил, нафталиновый франт, что это за прекрасный человек…
Фрэнку очень хотелось объяснить это месье Тавернье. Если он так разбирается в людях —пускай в дальнейшем требует оплату вперед, и наличными. Но Фрэнка больше интересовало другое.
— Не знаете, куда они уехали?
Месье Тавернье зашелся хриплым кашлем — кашлем заядлого, несмотря на возраст, курильщика. Фрэнку пришлось подождать, пока тот не достанет из кармана испачканный платок и не вытрет губы.
— В Ниццу. В аэропорт, мне кажется. У них прямой рейс в Америку.
— Мать твою!
Восклицание вырвалось у Фрэнка столь непроизвольно, что он не успел сдержаться.
— Извините, месье Тавернье.
— Ничего. Иногда это помогает разрядить нервы.
— Не знаете, случайно, когда у них рейс?
— Нет, к сожалению. Ничем не могу вам помочь.
На лице Фрэнка отражалось, конечно же, не самое радужное настроение. Месье Тавернье, как человек воспитанный, заметил это.
— Cherchez la femme, не так ли, молодой человек?
— Что вы имеете в виду?
— Превосходно вас понимаю. Я имею в виду женщину, которая жила тут. Ведь о ней идет речь, не так ли? Я тоже, если бы поднялся сюда с надеждой встретить такую женщину и нашел бы пустой дом, был бы весьма и весьма расстроен. Когда я был молод и жил тут, мой дом видел такое, чего хватило бы на толстый роман.
Фрэнк был как на углях. Все, что ему хотелось, это бросить месье Тавернье с его романтическим историями и помчаться в аэропорт в Ниццу. Хозяин задержал его, взяв за локоть. Фрэнк охотно сломал бы ему за это руку — он терпеть не мог людей, навязывающих физический контакт, а уж тем более в такой момент. Он слышал, как тикают, отлетая, секунда за секундой, а голова гудит, будто колокол.
Тавернье спасся исключительно благодаря сказанному дальше.
— Да, уж я порадовался жизни, поверьте мне на слово. В отличие от моего брата, который жил в доме рядом. Видите, вон тот, за кипарисами?
Он с видом заговорщика понизил голос, будто сообщая нечто такое, во что трудно поверить.
— Эта сумасшедшая, моя свояченица, оставила дом в наследство какому-то мальчишке только за то, что он спас ее собаку. Собачонку, стоившую меньше куста, возле которого она поднимала ножку, понимаете? Не знаю, слышали ли вам когда-нибудь эту историю. А знаете, кто был тот парень?
Фрэнк знал, прекрасно знал. И не имел ни желания, ни времени выслушивать еще раз. Тавернье, не ведая, как сильно рискует, снова тронул Фрэнка за руку.
— Это был убийца, маньяк, тот, что убил столько людей в Монте-Карло и свежевал их, словно животных. Представляете, кому моя свояченица оставила такой дорогой дом…
Можно подумать, будто свой вы сдали благодетелю человечества… Если бы существовала Нобелевская премия за глупость, этот старик мог бы получать ее ежегодно.
Не догадываясь о таких мыслях собеседника, Тавернье не мог не вздохнуть при этих словах. И снова оказался во власти воспоминаний.
— Да уж, эта женщина совсем в дурака превратила моего брата. И не сказать, чтобы красавица какая… Что-то вроде en plein рулетки, если позволите такое сравнение, но и столь же опасна. Она вызывала желание играть еще и еще — не знаю, хорошо ли я объясняю. Мы строили эти дома вместе, где-то в середине шестидесятых. Дома-близнецы, рядом, но кончилось все вот так. Я жил тут, а они вдвоем там. Каждому своя жизнь. Я всегда думал, что мой брат жил, как в тюрьме: с оковами на ногах. Он только и делал, что выполнял капризы жены. А прихотей у нее хватало, bon Dieu, ох, хватало! Представляете, она даже…
Фрэнк спросил себя, зачем он стоит тут и слушает бред этого старого волокиты с ветошью в трусах, вместо того, чтобы сесть в машину и помчаться в аэропорт. Странным образом его удерживало ощущение, будто этот человек скажет сейчас что-то важное. И действительно, Тавернье сказал. В ходе долгого и пустого разговора он неожиданно сообщил нечто такое, отчего Фрэнка охватило лихорадочное возбуждение и в то же время он испытал неимоверное огорчение.
Представив себе огромный взлетающий самолет и в иллюминаторе печальное лице Елены Паркер, которая смотрит на исчезающую внизу Францию, он закрыл глаза и побледнел так сильно, что даже встревожил старика-джентльмена.
— Что с вами, вам плохо?
Фрэнк посмотрел на него.
— Нет, все отлично. Напротив. Все очень хорошо.
Тавернье изобразил на лице сомнение. Фрэнк ответил ему улыбкой. Этот старый дурак, конечно, и представить себе не мог, что минуту назад открыл Фрэнку, где скрывается Жан-Лу Вердье.
— Благодарю вас и приветствую, месье Тавернье.
— Ни пуха, ни пера, молодой человек. Надеюсь, вы сумеете догнать… А если не успеете, то помните, что на свете еще очень много женщин.
Фрэнк рассеянным жестом согласился с ним и направился к ограде, но Таверенье окликнул его.
— Да, послушайте, молодой человек.
Фрэнк очень хотелось отправить его куда подальше. Его удержало лишь чувство благодарности за сообщенную новость.
— Слушаю вас, месье Тавернье.
Старик широко улыбнулся.
— Если все же захотите снять красивый дом на побережье…
Он победным жестом указал пальцем на дом за своей спиной.
— Вот он!
Не ответив, Фрэнк вышел за ограду, остановился возле машины, опустив голову и раздумывая, как же быть. Ему нужно было что-то предпринять, причем немедленно. И он решил сделать самое разумное, во всяком случае самое первое и необходимое. Никто ведь не говорил, что нельзя хотя бы попытаться спасти и козу, и капусту. Он достал мобильник и набрал номер полиции Ниццы. Когда агент ответил ему, представился, попросил комиссара Фробена. И вскоре услышал его голос.
— Привет, Фрэнк, как дела?
— Ну, в общем… А ты?
— В общем и я. Так в чем дело?
— Клод, мне нужна твоя помощь, огромная, как гора.
— Все что захочешь, если только это в моих силах.
— В аэропорту в Ницце находятся люди, которые должны улететь. Генерал Натан Паркер, его дочь Елена и внук Стюарт. С ними еще некий капитан Райан Мосс.
— Тот Райан Мосс?
— Именно. Задержи их. Не знаю, как, не знаю, под каким предлогом, но надо помешать им улететь до моего приезда. Они везут в Америку тело первой жертвы Никто — Эриджейн Паркер. Может быть, это как раз удобный предлог. Какая-нибудь там бюрократическая неувязка или еще что-нибудь. Это вопрос жизни или смерти, Клод. Для меня во всяком случае. Сумеешь?
— Ради тебя я готов на все.
— Спасибо, великий человек, созвонимся.
И Фрэнк сразу же набрал другой номер — дирекции Службы безопасности. Попросил к телефону Ронкая. Его тотчас переключили.
— Месье, говорит Фрэнк Оттобре.
Ронкай, наверное уже два дня живший при десятибалльном шторме, обрушился на него, как торнадо.
— Фрэнк, мать вашу так, куда вы подевались?
Сквернословие в устах руководителя полицейского управления означало не просто ураган, но бурю, какая случается раз в столетие.
— Здесь черт-те что происходит, а вы куда-то исчезаете? Мы назначили вас руководить расследованием, но вместо хоть каких-нибудь результатов получаем трупов больше, чем воробьев на деревьях. Вам известно, что от нынешнего штатного расписания Службы безопасности вскоре ничего не останется? Я сам сочту за удачу, если устроюсь куда-нибудь ночным сторожем…
— Успокойтесь, месье Ронкай, если вы до сих пор еще не потеряли работу, то уверен, так и останетесь в своем кресле. Все окончено.
— Как это понимать — «все окончено»?
— Так и понимать — все окончено. Мне известно, где скрывается Жан-Лу Вердье.
В трубке замолчали. Некоторое время там размышляли. Фрэнк мог оценить гамлетовские сомнения Ронкая. Быть или не быть, верить или не верить…
— Вы уверены?
— На девяносто девять процентов.
— Мало. Хочу на все сто.
— Сто процентов не в этой жизни. Девяносто девять, мне кажется, более чем приемлемо.
— Ну ладно. Где?
— Скажу, но вы сначала сделаете одну вещь.
— Фрэнк, не перегибайте палку.
— Месье Ронкай, должен кое-что пояснить вам. Мне на мою карьеру уже наплевать. А вам на свою — отнюдь. Если откажете в моей просьбе, кладу трубку и первым же самолетом из Ниццы отправляюсь к чертям собачьим. И вы, недвусмысленно выражаясь, можете вешаться вместе с вашим приятелем Дюраном пойти и застрелиться. Я понятно объясняю?
Молчание. Передышка, чтобы не умереть. Потом снова голос Ронкая, исполненный сдерживаемого гнева.
— Говорите, что вам нужно.
— Мне нужно ваше слово чести, что комиссар Никола Юло будет считаться погибшим при выполнении служебного задания, и его вдова получит пенсию, какая полагается вдове героя.
Снова передышка. Более важная. Когда пересчитываются яйца. Услышав ответ Ронкая, Фрэнк был рад, что тот досчитал до двух.
— Хорошо, согласен. Договорились. Даю слово чести. Теперь ваш черед.
— Отправляйте людей и скажите инспектору Морелли, чтобы позвонил мне на мобильник. И почистите мундир к пресс-конференции.
— Куда отправлять людей?
Наконец Фрэнк произнес слова, за которые Ронкай заплатил своим обещанием.
— Босолей.
— Босолей? — с недоверием переспросил директор.
— Именно. Все это время сукин сын Жан-Лу не выходил из своего дома.
56
Пьеро взял пластиковый стаканчик с кока-колой, который Барбара протянула ему, и стал пить, как бы стесняясь людей.
— Хочешь еще?
Пьеро покачал головой. Протянул ей пустой стаканчик и, весь красный, отвернулся к столу, на котором складывал в стопку компакт-диски. Барбара нравилась ему и в то же время немного пугала. Мальчик был влюблен в нее, это видно было по его взглядам украдкой, молчанию и бегству при ее появлении. Стоило ей обратиться к нему, как он тут же густо краснел.
Девушка давно заметила, что Пьеро неравнодушен к ней. Это была типично детская влюбленность, вполне отвечавшая его внутреннему возрасу, и к ней, как к любому чувству, следовало относиться с уважением. Барбара знала, как велика была потребность любить в душе этого странного мальчика, который, казалось, был раз и навсегда напуган миром:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85