Вы скрытничаете, недоговариваете, словно бы страшитесь самих себя…
Степанов вздохнул.
— По молодости бывает…
— По зрелости тоже. Вы утром спросили меня о Мари Кровс. Это было что-то около одиннадцати. Значит, вы знали про Грацио, но мне об этом не сказали, а пошли своим обычным российским, окольным путем… Ведь я только что кончил говорить с мадемуазель Кровс, она специалист по людям типа Грацио, встречалась с ним, занималась его концерном и банками, писала о нем… Вот так-то.
— Какая-то чертовщина, Бреннер… Я ничего не знал про Грацио, даю слово… Все иначе… Я скажу вам, в чем дело, но я говорю вам об этом доверительно, хорошо?
— Я буду нем как рыба.
— В Шёнёф работал наш коллега Лыско, молодой парень… Его увезли в Москву с проломленным черепом… Чудом не угробили, чудом… За то, что он якобы был слишком близок с Мари, понимаете? Вот отчего я интересовался ею…
— Когда его хлопнули?
— Вчера.
— Она знает об этом?
— Я не говорил с нею… Я жду визу.
— Хотите, позвоню я?
Степанов неторопливо закурил, ответил задумчиво:
— Черт его знает… А почему нет?
— Я могу сказать ей про этого самого…
— Лыско?
— Да, — поморщился Бреннер.
— Говорите, как считаете нужным… И предупредите, что я приеду в Шёнёф сразу же, как получу визу.
— Забудьте про ваши русские номера: как только получу визу… Это ваше личное дело, когда вы получите визу… Ее дело согласиться на встречу и назначить время и место…
Бреннер набрал номер, представился, попросил соединить его с мадемуазель Кровс, зажал мембрану ладонью, объяснил:
— Она в баре Пресс-центра… Хорошая жизнь, а?!
— Спросите, какого она мнения о Лыско, как о журналисте…
— Если его били за близость с этой фройляйн, надо спрашивать про другие качества. — Бреннер отчего-то вздохнул, нажал на селекторе кнопку, поинтересовался: — Хотите слышать наш разговор?
— По-французски я не пойму.
— Я поговорю с ней на английском, не на немецком же, право…
— Нет, но вы, французы, неисправимые националисты…
— Имеем право на это, Диметр, имеем право…
В селекторе прозвучал низкий голос:
— Кровс.
— Здравствуйте еще раз, это снова Бреннер.
— Добрый вечер, мистер Бреннер.
— Могу я задать вам еще несколько вопросов?
— Пожалуйста, хотя я сказала то, что мне представлялось возможным сказать…
— Речь пойдет не о Грацио, мисс Кровс. Известно ли вам имя русского журналиста Лы… Лы… — Бреннер посмотрел на Степанова, снова прикрыл ладонью мембрану, но Кровс ответила:
— Вы имеете в виду мистера Лыско?
Степанов кивнул.
— Именно, — ответил Бреннер.
— Мне не просто известно его имя, мы дружны.
— Вам известно, что его в бессознательном состоянии увезли в Россию?
— Что?!
— Да, на него было совершено нападение… Он, как говорят его русские коллеги, очень плох… Мотивом избиения послужили якобы ваши отношения…
— Ах, вот так? Его обвиняют в том, что он спал с представительницей бульварной прессы?
— Его обвинили в том, что он был близок с женщиной, которую любит неизвестный друг…
— Неизвестный друг, конечно же, связан с корпорацией Дигона, мистер Бреннер, потому что Лыско исследовал те же материалы, которыми занималась и я… Точнее говоря, он… Словом, у меня нет ревнивого друга, который пошел бы на такое безумство…
Степанов показал пальцем на себя. Бреннер быстро закрыл трубку ладонью, спросил:
— Хотите поговорить?
— Да.
Бреннер на секунду закаменел лицом; видимо, стремительно продумывал то, как он должен объяснить Кровс про красного; снова потянулся за сигаретой, мгновенно прикурил, прижал трубку острым плечом к уху.
— Мисс Кровс, у меня в гостях наш русский коллега Степанов; он писал репортажи о партизанах Лаоса и Вьетнама, был в Чили накануне трагедии и дружил с вождем РАФ Ульрикой Майнхоф. Он хочет поговорить с вами.
— Пожалуйста, — ответила женщина, помедлив. — Я слушаю.
Бреннер протянул Степанову трубку.
— Добрый вечер, мисс Кровс. Я жду визы, думаю, мне дадут ее в ближайшие дни… Вы сможете повидаться со мной?
— Конечно.
— Я возьму у господина Бреннера номер вашего телефона?
— Можете записать домашний. Тридцать семь, двадцать четыре, сорок девять… Лыско плох?
— Да.
— Почему его не госпитализировали здесь?
— Потому что кто-то позвонил в наше консульство и угрожал ему… Потому что его обвиняют в том…
— Я уже слышала… У меня нет ревнивых друзей, а у него могли появиться серьезные враги… Из-за меня, это верно. Приезжайте, я вам расскажу кое-что… Днем я обычно в бюро или баре, вечером дома.
Когда Степанов положил трубку, Бреннер заметил:
— Странная история… Концерн Дигона… Пошли посмотрим по справочникам? Она — хоть и не прямо — все же обвинила этого старика… Вы ничего же о нем не знаете?
— Я знаю о нем, и знаю немало.
— Вот как?! — Бреннер удивился: — Все-таки вы непредсказуемые люди! А может, мы доверчивые агнцы в сравнении с вами и вы постоянно играете нами, словно детьми?
— Если бы, — усмехнулся Степанов. — Каждый из нас норовит поиграть другим, что не есть хорошо, как говорят мои немецкие друзья.
— Пошли в досье, там расскажете мне про Дигона, проверим эти данные по нашим последним справочникам…
17
Ретроспектива I (семь месяцев назад, весна 83-го)
Барри Дигон начал сдавать, как-никак семьдесят семь, но все наиболее важные дела по-прежнему вел сам, не передоверяя даже самым близким, проверенным помощникам.
Поэтому, когда департамент концерна, отвечавший за все биржевые операции в мире, обработал информацию о том, что люди Леопольдо Грацио (конечно же, не служащие его концернов и банков, а контакты в иных фирмах) начали играть на повышение курса акций какао-бобов, когда служба разведки концерна сообщила, что в Гаривасе, где всего лишь пять месяцев назад пришли к власти военные во главе с полковником Мигелем Санчесом, наметилась тенденция к расколу в руководстве и министр обороны, сорокалетний Армандо Лопес, выпускник Вест-Пойнта, примкнувший к левым силам, дважды нелегально встречался с послом США Дональдом Бэркли, причем запись беседы сразу же ушла в Белый дом с пометкой государственного секретаря «Срочно, совершенно секретно, только для президента», Барри Дигон дал указание внешнеполитическому департаменту концерна выяснить, существуют ли высокоавторитетные контакты, которые смогут обеспечить встречу с министром обороны в самое ближайшее время, желательно на нейтральной территории; в случае же, если это может бросить тень на майора Армандо Лопеса, следует срочно купить какой-нибудь замок в Гаривасе на берегу океана — ничего вызывающего, десять, пятнадцать комнат от силы, не более двадцати акров земли, незачем привлекать внимание левой прессы — и пригласить среди прочих на новоселье этого самого майора Лопеса.
После этого Дигон позвонил помощнику государственного секретаря Полу Гоу, договорился с ним о ленче; перед тем как ехать в клуб, внимательно просмотрел данные, полученные от своих дилеров на биржах Цюриха, Амстердама, Лондона, Гонконга и Франкфурта-на-Майне; речь шла исключительно о ценах на какао-бобы, Гаривас — один из крупнейших поставщиков этого продукта; попросил Зигмунда Шибульского, помощника по специальным связям с администрацией, договориться о встрече с первым заместителем директора ЦРУ Майклом Вэлшем; попросил секретаря, занятого составлением ежедневных компьютерных сводок, выяснить, отчего Леопольдо Грацио начал играть на повышение акций какао-бобов именно после прихода к власти военных в Гаривасе, и отправился на ленч в клуб «33».
(Брат помощника государственного секретаря Пола Гоу был директором филиала треста Дигона в Швейцарии, курировал интересы концерна на биржах Цюриха, Антверпена и Франкфурта-на-Майне, поэтому разговор Гоу и Дигона был, как и всегда, доверительным. Впрочем, Пол Гоу понимал, что излишняя откровенность с магнатом нецелесообразна; дипломат, он полагал, что информация, отданная по частям, ценится куда как выше; профессионал от экономики не понял бы избыточной открытости, это может свидетельствовать о шаткости позиции чиновника; как правило, откровенничают люди, взявшие бога за бороду, стоящие на грани краха или же дурни; все остальные ведут свою партию, иначе говоря, торгуют знанием.)
— Мой иглотерапевт, — сказал Дигон, рассеянно поглядев на официанта, стоявшего возле их столика, — мистер Гарольд Личжу утверждает, что Александр Македонский был убит совершенно поразительным образом…
— Насколько мне известно, он умер от лихорадки, — возразил Гоу. — Латынь…
— Я закажу нам спаржу, — пожевав губами, сказал Дигон, — и телячье филе, здесь это делают специально для меня по венскому рецепту.
— Прекрасно, — откликнулся Гоу, — по-моему, прекрасно.
— По-моему, тоже, — и Дигон передал официанту меню, запрессованные в сафьяновые с атласом папки. — Что же касается латыни, которую вы изучали в колледже, то в этой капле бытия отражается все несовершенство нашего мира, его непоспеваемость за неразумной устремленностью знания… «Античность, античность, нет ничего мудрее античности!» Ерунда… Пришло время, и античность рассчитали на компьютерах дошлые мудрецы от математики. И установили с абсолютной точностью, что в некоем индийском храме жрецы предложили Македонскому «приблизиться к богам». Тот, ясное дело, согласился, но как это осуществить? Очень просто. Надеть самую дорогую корону с алмазом величиной с кулак и совершить ритуальный выход ровно в полдень на площадь в самый жаркий день месяца. Великий полководец прошел с алмазной короной по плацу, с лица его струился пот, щеки покрылись бледностью. Вернувшись на родину, Македонский начал мучиться головными болями и вскорости умер. В чем дело? Да в том, что жрецы сожгли ему гипоталамус… Или гипофиз, я путаюсь в медицинских обозначениях. Никакого ожога волосяного покрова, а человек тем не менее убит… Месть побежденных — алмаз фокусирует полуденную энергию солнца, чрезмерное тепло делает свое страшное дело…
Гоу усмехнулся.
— У меня нет личного иглотерапевта, Барри, поэтому я лишен той информации, которой владеете вы, однако же моя латынь, то есть античность, позволяет прокомментировать историю об убийстве Македонского несколько иначе. Если согласиться с тем, что мы рождены под определенными планетами, если позволить себе — с известной долей снисходительности — признать правомочие астрологии для тех, кто желает в нее верить, тогда следует вспомнить историю про то, как астролог, живший при дворе матери великого завоевателя, молил ее, рожавшую Македонского, потерпеть еще пятнадцать минут, всего лишь пятнадцать, и он, тот, который идет на свет из твоего чрева, станет властелином земли! Но женщине неподвластна природа… Александр родился в свой срок, и жрец предсказал, что мальчик завоюет полмира, создаст великую империю, но умрет в возрасте тридцати трех лет, и царство его распадется, лишь только он испустит дух. Случилось именно так…
— Значит, по-вашему, — сказал Дигон, подвигая к себе тарелку со спаржей, — прогулка по плацу с короной-лазером была предопределена свыше? Как и завоевание Азии?
— А это на ваше усмотрение, — ответил Гоу и добавил: — Спаржа действительно отменна.
— В таком случае, я ставлю новый вопрос на ваше усмотрение, Пол… Вопрос из другой области: что определит будущее министра обороны Гариваса майора Лопеса — предсказание астролога или же месть жрецов?
— Какого рода жрецов вы имеете в виду, Барри?
— Мне любопытны все жрецы, которые входят в поле вашего интереса.
— Чем дальше, тем больше мы, дипломаты, стремимся к тому, чтобы говорить откровенно, Барри. Вы недостаточно четко формулируете вопрос. Вас интересует моя точка зрения на отношения Лопеса с Мигелем Санчесом? Или же вам хочется узнать мое мнение о перспективе нашего присутствия в Гаривасе?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Степанов вздохнул.
— По молодости бывает…
— По зрелости тоже. Вы утром спросили меня о Мари Кровс. Это было что-то около одиннадцати. Значит, вы знали про Грацио, но мне об этом не сказали, а пошли своим обычным российским, окольным путем… Ведь я только что кончил говорить с мадемуазель Кровс, она специалист по людям типа Грацио, встречалась с ним, занималась его концерном и банками, писала о нем… Вот так-то.
— Какая-то чертовщина, Бреннер… Я ничего не знал про Грацио, даю слово… Все иначе… Я скажу вам, в чем дело, но я говорю вам об этом доверительно, хорошо?
— Я буду нем как рыба.
— В Шёнёф работал наш коллега Лыско, молодой парень… Его увезли в Москву с проломленным черепом… Чудом не угробили, чудом… За то, что он якобы был слишком близок с Мари, понимаете? Вот отчего я интересовался ею…
— Когда его хлопнули?
— Вчера.
— Она знает об этом?
— Я не говорил с нею… Я жду визу.
— Хотите, позвоню я?
Степанов неторопливо закурил, ответил задумчиво:
— Черт его знает… А почему нет?
— Я могу сказать ей про этого самого…
— Лыско?
— Да, — поморщился Бреннер.
— Говорите, как считаете нужным… И предупредите, что я приеду в Шёнёф сразу же, как получу визу.
— Забудьте про ваши русские номера: как только получу визу… Это ваше личное дело, когда вы получите визу… Ее дело согласиться на встречу и назначить время и место…
Бреннер набрал номер, представился, попросил соединить его с мадемуазель Кровс, зажал мембрану ладонью, объяснил:
— Она в баре Пресс-центра… Хорошая жизнь, а?!
— Спросите, какого она мнения о Лыско, как о журналисте…
— Если его били за близость с этой фройляйн, надо спрашивать про другие качества. — Бреннер отчего-то вздохнул, нажал на селекторе кнопку, поинтересовался: — Хотите слышать наш разговор?
— По-французски я не пойму.
— Я поговорю с ней на английском, не на немецком же, право…
— Нет, но вы, французы, неисправимые националисты…
— Имеем право на это, Диметр, имеем право…
В селекторе прозвучал низкий голос:
— Кровс.
— Здравствуйте еще раз, это снова Бреннер.
— Добрый вечер, мистер Бреннер.
— Могу я задать вам еще несколько вопросов?
— Пожалуйста, хотя я сказала то, что мне представлялось возможным сказать…
— Речь пойдет не о Грацио, мисс Кровс. Известно ли вам имя русского журналиста Лы… Лы… — Бреннер посмотрел на Степанова, снова прикрыл ладонью мембрану, но Кровс ответила:
— Вы имеете в виду мистера Лыско?
Степанов кивнул.
— Именно, — ответил Бреннер.
— Мне не просто известно его имя, мы дружны.
— Вам известно, что его в бессознательном состоянии увезли в Россию?
— Что?!
— Да, на него было совершено нападение… Он, как говорят его русские коллеги, очень плох… Мотивом избиения послужили якобы ваши отношения…
— Ах, вот так? Его обвиняют в том, что он спал с представительницей бульварной прессы?
— Его обвинили в том, что он был близок с женщиной, которую любит неизвестный друг…
— Неизвестный друг, конечно же, связан с корпорацией Дигона, мистер Бреннер, потому что Лыско исследовал те же материалы, которыми занималась и я… Точнее говоря, он… Словом, у меня нет ревнивого друга, который пошел бы на такое безумство…
Степанов показал пальцем на себя. Бреннер быстро закрыл трубку ладонью, спросил:
— Хотите поговорить?
— Да.
Бреннер на секунду закаменел лицом; видимо, стремительно продумывал то, как он должен объяснить Кровс про красного; снова потянулся за сигаретой, мгновенно прикурил, прижал трубку острым плечом к уху.
— Мисс Кровс, у меня в гостях наш русский коллега Степанов; он писал репортажи о партизанах Лаоса и Вьетнама, был в Чили накануне трагедии и дружил с вождем РАФ Ульрикой Майнхоф. Он хочет поговорить с вами.
— Пожалуйста, — ответила женщина, помедлив. — Я слушаю.
Бреннер протянул Степанову трубку.
— Добрый вечер, мисс Кровс. Я жду визы, думаю, мне дадут ее в ближайшие дни… Вы сможете повидаться со мной?
— Конечно.
— Я возьму у господина Бреннера номер вашего телефона?
— Можете записать домашний. Тридцать семь, двадцать четыре, сорок девять… Лыско плох?
— Да.
— Почему его не госпитализировали здесь?
— Потому что кто-то позвонил в наше консульство и угрожал ему… Потому что его обвиняют в том…
— Я уже слышала… У меня нет ревнивых друзей, а у него могли появиться серьезные враги… Из-за меня, это верно. Приезжайте, я вам расскажу кое-что… Днем я обычно в бюро или баре, вечером дома.
Когда Степанов положил трубку, Бреннер заметил:
— Странная история… Концерн Дигона… Пошли посмотрим по справочникам? Она — хоть и не прямо — все же обвинила этого старика… Вы ничего же о нем не знаете?
— Я знаю о нем, и знаю немало.
— Вот как?! — Бреннер удивился: — Все-таки вы непредсказуемые люди! А может, мы доверчивые агнцы в сравнении с вами и вы постоянно играете нами, словно детьми?
— Если бы, — усмехнулся Степанов. — Каждый из нас норовит поиграть другим, что не есть хорошо, как говорят мои немецкие друзья.
— Пошли в досье, там расскажете мне про Дигона, проверим эти данные по нашим последним справочникам…
17
Ретроспектива I (семь месяцев назад, весна 83-го)
Барри Дигон начал сдавать, как-никак семьдесят семь, но все наиболее важные дела по-прежнему вел сам, не передоверяя даже самым близким, проверенным помощникам.
Поэтому, когда департамент концерна, отвечавший за все биржевые операции в мире, обработал информацию о том, что люди Леопольдо Грацио (конечно же, не служащие его концернов и банков, а контакты в иных фирмах) начали играть на повышение курса акций какао-бобов, когда служба разведки концерна сообщила, что в Гаривасе, где всего лишь пять месяцев назад пришли к власти военные во главе с полковником Мигелем Санчесом, наметилась тенденция к расколу в руководстве и министр обороны, сорокалетний Армандо Лопес, выпускник Вест-Пойнта, примкнувший к левым силам, дважды нелегально встречался с послом США Дональдом Бэркли, причем запись беседы сразу же ушла в Белый дом с пометкой государственного секретаря «Срочно, совершенно секретно, только для президента», Барри Дигон дал указание внешнеполитическому департаменту концерна выяснить, существуют ли высокоавторитетные контакты, которые смогут обеспечить встречу с министром обороны в самое ближайшее время, желательно на нейтральной территории; в случае же, если это может бросить тень на майора Армандо Лопеса, следует срочно купить какой-нибудь замок в Гаривасе на берегу океана — ничего вызывающего, десять, пятнадцать комнат от силы, не более двадцати акров земли, незачем привлекать внимание левой прессы — и пригласить среди прочих на новоселье этого самого майора Лопеса.
После этого Дигон позвонил помощнику государственного секретаря Полу Гоу, договорился с ним о ленче; перед тем как ехать в клуб, внимательно просмотрел данные, полученные от своих дилеров на биржах Цюриха, Амстердама, Лондона, Гонконга и Франкфурта-на-Майне; речь шла исключительно о ценах на какао-бобы, Гаривас — один из крупнейших поставщиков этого продукта; попросил Зигмунда Шибульского, помощника по специальным связям с администрацией, договориться о встрече с первым заместителем директора ЦРУ Майклом Вэлшем; попросил секретаря, занятого составлением ежедневных компьютерных сводок, выяснить, отчего Леопольдо Грацио начал играть на повышение акций какао-бобов именно после прихода к власти военных в Гаривасе, и отправился на ленч в клуб «33».
(Брат помощника государственного секретаря Пола Гоу был директором филиала треста Дигона в Швейцарии, курировал интересы концерна на биржах Цюриха, Антверпена и Франкфурта-на-Майне, поэтому разговор Гоу и Дигона был, как и всегда, доверительным. Впрочем, Пол Гоу понимал, что излишняя откровенность с магнатом нецелесообразна; дипломат, он полагал, что информация, отданная по частям, ценится куда как выше; профессионал от экономики не понял бы избыточной открытости, это может свидетельствовать о шаткости позиции чиновника; как правило, откровенничают люди, взявшие бога за бороду, стоящие на грани краха или же дурни; все остальные ведут свою партию, иначе говоря, торгуют знанием.)
— Мой иглотерапевт, — сказал Дигон, рассеянно поглядев на официанта, стоявшего возле их столика, — мистер Гарольд Личжу утверждает, что Александр Македонский был убит совершенно поразительным образом…
— Насколько мне известно, он умер от лихорадки, — возразил Гоу. — Латынь…
— Я закажу нам спаржу, — пожевав губами, сказал Дигон, — и телячье филе, здесь это делают специально для меня по венскому рецепту.
— Прекрасно, — откликнулся Гоу, — по-моему, прекрасно.
— По-моему, тоже, — и Дигон передал официанту меню, запрессованные в сафьяновые с атласом папки. — Что же касается латыни, которую вы изучали в колледже, то в этой капле бытия отражается все несовершенство нашего мира, его непоспеваемость за неразумной устремленностью знания… «Античность, античность, нет ничего мудрее античности!» Ерунда… Пришло время, и античность рассчитали на компьютерах дошлые мудрецы от математики. И установили с абсолютной точностью, что в некоем индийском храме жрецы предложили Македонскому «приблизиться к богам». Тот, ясное дело, согласился, но как это осуществить? Очень просто. Надеть самую дорогую корону с алмазом величиной с кулак и совершить ритуальный выход ровно в полдень на площадь в самый жаркий день месяца. Великий полководец прошел с алмазной короной по плацу, с лица его струился пот, щеки покрылись бледностью. Вернувшись на родину, Македонский начал мучиться головными болями и вскорости умер. В чем дело? Да в том, что жрецы сожгли ему гипоталамус… Или гипофиз, я путаюсь в медицинских обозначениях. Никакого ожога волосяного покрова, а человек тем не менее убит… Месть побежденных — алмаз фокусирует полуденную энергию солнца, чрезмерное тепло делает свое страшное дело…
Гоу усмехнулся.
— У меня нет личного иглотерапевта, Барри, поэтому я лишен той информации, которой владеете вы, однако же моя латынь, то есть античность, позволяет прокомментировать историю об убийстве Македонского несколько иначе. Если согласиться с тем, что мы рождены под определенными планетами, если позволить себе — с известной долей снисходительности — признать правомочие астрологии для тех, кто желает в нее верить, тогда следует вспомнить историю про то, как астролог, живший при дворе матери великого завоевателя, молил ее, рожавшую Македонского, потерпеть еще пятнадцать минут, всего лишь пятнадцать, и он, тот, который идет на свет из твоего чрева, станет властелином земли! Но женщине неподвластна природа… Александр родился в свой срок, и жрец предсказал, что мальчик завоюет полмира, создаст великую империю, но умрет в возрасте тридцати трех лет, и царство его распадется, лишь только он испустит дух. Случилось именно так…
— Значит, по-вашему, — сказал Дигон, подвигая к себе тарелку со спаржей, — прогулка по плацу с короной-лазером была предопределена свыше? Как и завоевание Азии?
— А это на ваше усмотрение, — ответил Гоу и добавил: — Спаржа действительно отменна.
— В таком случае, я ставлю новый вопрос на ваше усмотрение, Пол… Вопрос из другой области: что определит будущее министра обороны Гариваса майора Лопеса — предсказание астролога или же месть жрецов?
— Какого рода жрецов вы имеете в виду, Барри?
— Мне любопытны все жрецы, которые входят в поле вашего интереса.
— Чем дальше, тем больше мы, дипломаты, стремимся к тому, чтобы говорить откровенно, Барри. Вы недостаточно четко формулируете вопрос. Вас интересует моя точка зрения на отношения Лопеса с Мигелем Санчесом? Или же вам хочется узнать мое мнение о перспективе нашего присутствия в Гаривасе?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71