эти сорок минут полета она смогла отойти от постоянной тревоги за Мигеля, вспоминала, а это спасительно, особенно тогда, когда чувствуешь надвижение чего-то жуткого, неподвластного тебе, неотвратимого.
Набрав номер, она услыхала голос Гала.
— Добрый день, — сказала Мари, — здравствуйте, Гала.
— Мари?! — голос женщины стал ликующим. — Вернье! — закричала она. — Скорее, это Мари! Здравствуй, Мари, где ты?!
— В Париже.
— Папа сидит в ванне и читает газеты! Скорее приезжай! Хочешь, я тебя встречу? Ты обедала? У меня есть сказочная рыба! Папа говорит, ты ее обожаешь! Он только что снова вспоминал о тебе…
Вернье вырвал трубку.
— Маленькая, чудо мое, здравствуй, рысенок, скорее приезжай, ну, пожалуйста… Или… Ты не…
— Я еду, па… Я счастлива, что увижу тебя…
Человек, следивший за Мари в самолете и здесь, в аэропорту, позволил ей выйти из сферы наблюдения, набрал номер и сказал:
— Она поехала к отцу. Телефон…
Его перебили:
— Мы знаем, спасибо.
Через двадцать минут, пока еще Мари не приехала на рю Вашингтон, два человека поднялись на этаж, где была квартира Вернье, и прикрепили над косяком его двери крохотную черную кнопку. Каждое слово, произнесенное теперь там, будет записано на пленку.
81
26.10.83 (18 часов 05 минут)
Пепе положил трубку и пошел в соседнюю комнату, там он поселил своих новых гитаристов Ромеро и Бонифасио; ребята были молчаливые, двух слов за день не скажут, сидят себе на стульях и щиплют струны; чувствуют друг друга поразительно, даже петь начинают одновременно, будто ощущают биотоки кожей; играют великолепно — словно бы водопад, каждая струя отдельно, а все равно вместе, слаженно, монолит.
— Собирайтесь, парни, — радостно сказал Пепе, — едем, Санчес будет слушать меня.
Ромеро и Бонифасио отложили гитары; мулаты были огромные, бицепсы словно вылеплены; Бонифасио сел к маленькому трюмо и начал причесываться; он делал это тщательно, очень медленно, поглаживая вьющиеся волосы ладонью, как бы сдерживая их, так хозяин оглаживает свирепого пса; Бонифасио, казалось, никуда не собирался, сидел себе и причесывался; Ромеро потянулся с хрустом, взял с маленького ночного столика книгу, лениво пролистал страницы и также лениво спросил:
— В чем поедем, Пепе? Я полагаю, нам следует быть в национальных костюмах, у вас любят, когда люди носят народную одежду, она многоцветна.
— У меня в машине нет кондиционера, — сказал Пепе. — Ты взмокнешь в пончо, Ромеро.
— Зато понравлюсь твоему премьеру… Станешь звездой, поедем в гастрольное турне, обязательно в Англию, там девки необхоженные, солнца нет, сплошные туманы, откуда ж взяться у мужиков силе… Любишь беленьких, Пепе?
— Я разных люблю, — засмеялся Пепе. — Собирайтесь скорей, надену кремовые брюки, и едем…
Он вышел в свою комнату, которая была одновременно спальней, столовой и гостиной, сбросил синие джинсы, принял таблетку аспирина, потому что последние дни приходилось каждый день пить — с гитаристами приехал Вентура, быстрый маленький человечек, занимавшийся аранжировкой; к тому же он импрессарио, каждый день ездил по Гаривасу, беседовал с владельцами казино и ресторанов, прикидывал, где бы заключить хороший контракт на сезон; потом возвращался и сразу требовал бутылку испанского виски; другие не признавал; тараторил без умолку и так же, как Бонифасио, то и дело причесывался, только в зеркало не смотрелся и волосы не оглаживал.
Тем временем Бонифасио и Ромеро положили гитары в чехлы из твердой кожи, быстро проверили маленькие «шмайссеры» в потайных карманах футляра, переглянулись; Ромеро поднял правую руку, перевернул кисть книзу и выставил большой палец; Бонифасио молча кивнул, некое подобие улыбки тронуло его крупные синеватые губы, он подошел к телефону, набрал номер, справился, «дома ли синьорина, а если нет, то когда будет», и обещал перезвонить через полчаса. (Пароль для цепи: «Начинаем работу, страхуйте».)
Они знали свое дело, знали его хорошо, принимали участие в двух операциях: одну провели на границе Сальвадора с Гватемалой, вторую в Федеративной Республике; на Кубу их не посылали, потому что они ушли оттуда кроваво, отстреливаясь; там им был вынесен приговор заочно; берегли для коронного дела в Центральной Америке; и время настало.
Отправляя террористов в Гаривас, Адольфо, их инструктор, сказал, что по возвращении на Майами им будет вручено по десять тысяч долларов; авиабилеты в Европу оплатит контора; если же мальчики смогут осесть в Бонне, устроившись в ночной клуб (несколько адресов приготовлено, информация на хозяев предприятий вполне обнадеживающая, есть подходы), их отыщет Вентура, который приедет туда с документами на имя Нельсона Бардесио; целесообразно найти квартиру, желательно у развилки дорог, деньги переведут сразу же после того, как будет одобрен избранный вариант.
Разбирая план предстоящей операции в Гаривасе, Адольфо еще раз просчитал по секундомеру каждую фазу передвижений из бильярдного зала — сразу же после акта — по дорожкам клуба к пирсу.
С «объектом» в бильярдном зале будет находиться только один человек, начальник охраны майор Карденас, повторил Адольфо, он так же должен быть убран; старика следует сохранить, будьте предельно осторожны, не травмируйте Пепе, мы намерены работать с ним, когда привезете его сюда; катер, который ждет вас, бронирован; тут же падайте на палубу, возможен огонь «красных беретов» из машины охраны «объекта», голов не поднимать, бортики надежны, на отход в безопасную зону потребуется три минуты сорок девять секунд.
…Когда Пепе вернулся, Ромеро и Бонифасио переглянулись; парень был неузнаваем — в расклешенных светлых брюках, шелковой приталенной рубашке, он был необыкновенно красив.
— Едем, — сказал Пепе. — Время.
В машине Ромеро потер лицо жесткой, будто наждачной ладонью и повторил:
— Только не торопись с первым куплетом, Пепито… Песни революции не имеют права быть суетливыми…
— Я знаю, — ответил Пепе. — Но в них не очень-то покажешь свой голос.
— Покажешь, если постараешься, — усмехнулся Ромеро. — Ты, конечно, прав, революционные песни лучше петь хором, но в «Бодегита дель медио», что в Гаване, на Кавалерии, умеют это делать и сольно,
— Ты был на Кубе? — спросил Пепе.
Ромеро покачал головой.
— Рассказывали…
(Он работал в «Бодегита дель медио», самой популярной таверне старой Гаваны, вплоть до шестьдесят первого года; именно тогда его завербовали; перешел на нелегальное положение.)
— Парни, — спросил Пепе, — отчего вы никогда не улыбаетесь?
— Морщин боимся, — ответил Бонифасио, — лица стареют…
Пепе сокрушенно покачал головой.
— У, черт, как волнуюсь… Просто цепенею, когда волнуюсь, и горло першит.
— А ты расслабься, — посоветовал Бонифасио, — прикажи каждому своему мускулу отдыхать, внуши каждому бицепсу: «Миленький, ну, пожалуйста, отдыхай, бери из воздуха кислород, гоняй его по крови, я сейчас должен петь перед премьером, от этого зависит мое будущее, если я ему понравлюсь, меня возьмут в театр и на телевидение, я стану ездить по миру, найду себе белую девку, буду зарабатывать большие бабки, а не жить на шее деда, про меня будут писать в газетах, на тех страницах, где печатают снимки Бельмондо, Аль Пачино и Бэ Бэ, а потом какой-нибудь янки сочинит для меня шоу в Голливуде и я заткну за пояс Белафонте». Вот как надо говорить со своим телом… Все, веди машину и не мешай нам с Ромеро расслабиться, мы ведь тоже хотим понравиться полковнику Санчесу…
82
26.10.83 (18 часов 05 минут)
Фрэнк По всегда отшучивался, когда его спрашивали о родстве с великим писателем.
— Я бы не преминул тогда печатать свои визитные карточки «Фрэнк Эдгар По-младший…» Увы, мы даже не однофамильцы. Мой дед приехал в Штаты из Афин, его звали Попандопулос, и все янки смеялись над ним из-за этого, поди выговори, вот он и сделался из грека Микиса Попандопулоса американцем Майклом По…
В Западную Европу Фрэнк По приехал два года назад после семи месяцев работы в аппарате Центрального разведывательного управления и пяти месяцев практики в Венесуэле под крышей ЮСИА. Поскольку он получил образование в Гарварде (их семью поддерживал клан Онассиса), специализировался по новейшей истории, окончил семинар профессора Рэнкса, посвященный леворадикальным движениям, посещал лекции Герберта Маркузе, его после трехмесячной проверки службой контрразведки определили в подразделение, сориентированное на внедрение в среду левых и крайне левых групп; исподволь Фрэнка По готовили к передвижению в тот «сектор планирования», где формировали левацкие организации, подбирали людей для пополнения партизанских соединений, которые должны выступать с лозунгами «свержения империализма», объявлять террор «единственным средством борьбы с прогнившим миром капитала и советского гегемонизма» и поворачивать молодежь Западной Европы к безориентирному бунту; такого рода конструкция позволяла стратегам ЦРУ не только тайно поддерживать правых экстремистов, но и — это было самым главным — ставить на верных им политиков «жесткой руки», которые могут обуздать «безответственных адептов терроризма, крайне правых радикалов и агентов мирового коммунизма».
Однако работа в этом подразделении — святая святых ЦРУ — была следующей фазой для Фрэнка По; сначала ему было поручено отладить контакты с левой профессурой и руководителями студенческих радикальных организаций в Западном Берлине, Париже и Риме.
Шеф отдела, Дик Лоббс, инструктируя его перед вылетом, говорил устало, потухшим голосом:
— Вы должны отдать себе отчет, Фрэнк, в том, что мы работаем под прицельным огнем старых матрацев из Капитолия, тем бы только покрасоваться перед телекамерами, порадеть о демократии и лишний раз обвинить нас, разведку, в том, что вмешиваемся во внешнеполитические дела страны… Так что вы не застрахованы, как и все мы, от возможного удара в любой час, с любой стороны… Враг умеет работать, он держит в руках такие приводные ремни, какие не снились нам… Вы должны жить в Европе так, чтобы у вас были постоянно напряжены все мускулы, вы едете в логово, Фрэнк… И постарайтесь вытравить из себя эту нашу традиционную американскую мягкотелость… Жесткость, Фрэнк, только жесткость — сухая, корректная, настороженная; имейте в виду, вполне можно попасть под обаяние тех, с кем вам надлежит столкнуться… Но помните: ничего нет страшнее оборотней… Вы едете к оборотням, к безжалостным монстрам…
Однако заместитель Лоббса, веселый и открытый Нелсон Перифуа-младший, провожая Фрэнка на аэродром, иначе напутствовал его, задумчиво, с болью:
— Наш шеф — сам монстр, Фрэнк… Он чудовище, напуганное чудовище. А те, против кого вы едете работать, — некая лакмусовая бумажка, на которой проявляется настроение талантливейшей части европейской молодежи. Подумайте еще раз, отчего левая тенденция так сильна в Европе, да и не только там, а в дальнейшем, поверьте мне, станет еще более могучей? Потому что мы цепляемся за старые догмы, а прогресс отметает догмы. И никакие эти леваки не оборотни, а честные мятущиеся люди, которые не хотят закрывать глаза на правду… Ваша единственная задача заключается в том, чтобы не дать им объединиться с Москвой, это главное, Фрэнк, настройтесь именно на такой камертон, отмените зоологизм нашего несчастного шефа, он отжившее поколение, человек школы Гувера… Не представляли себе этого?
— Нет. — По рассмеялся, запрокинув свою красивую патлатую голову.
— И, бога ради, не спорьте, не раздувайте ноздри, а смейтесь вместе с теми, кто о нас вытирает ноги… Я еще застал то время, когда мы держали пальцы на кнопках всего леворадикального движения на западе Европы, мы дирижировали процессом, а сейчас окусываемся, подвываем президенту, который, по-моему, стал психом во время Маккарти, когда слушали дела режиссеров и писателей Голливуда в комиссии по расследованию антиамериканской деятельности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Набрав номер, она услыхала голос Гала.
— Добрый день, — сказала Мари, — здравствуйте, Гала.
— Мари?! — голос женщины стал ликующим. — Вернье! — закричала она. — Скорее, это Мари! Здравствуй, Мари, где ты?!
— В Париже.
— Папа сидит в ванне и читает газеты! Скорее приезжай! Хочешь, я тебя встречу? Ты обедала? У меня есть сказочная рыба! Папа говорит, ты ее обожаешь! Он только что снова вспоминал о тебе…
Вернье вырвал трубку.
— Маленькая, чудо мое, здравствуй, рысенок, скорее приезжай, ну, пожалуйста… Или… Ты не…
— Я еду, па… Я счастлива, что увижу тебя…
Человек, следивший за Мари в самолете и здесь, в аэропорту, позволил ей выйти из сферы наблюдения, набрал номер и сказал:
— Она поехала к отцу. Телефон…
Его перебили:
— Мы знаем, спасибо.
Через двадцать минут, пока еще Мари не приехала на рю Вашингтон, два человека поднялись на этаж, где была квартира Вернье, и прикрепили над косяком его двери крохотную черную кнопку. Каждое слово, произнесенное теперь там, будет записано на пленку.
81
26.10.83 (18 часов 05 минут)
Пепе положил трубку и пошел в соседнюю комнату, там он поселил своих новых гитаристов Ромеро и Бонифасио; ребята были молчаливые, двух слов за день не скажут, сидят себе на стульях и щиплют струны; чувствуют друг друга поразительно, даже петь начинают одновременно, будто ощущают биотоки кожей; играют великолепно — словно бы водопад, каждая струя отдельно, а все равно вместе, слаженно, монолит.
— Собирайтесь, парни, — радостно сказал Пепе, — едем, Санчес будет слушать меня.
Ромеро и Бонифасио отложили гитары; мулаты были огромные, бицепсы словно вылеплены; Бонифасио сел к маленькому трюмо и начал причесываться; он делал это тщательно, очень медленно, поглаживая вьющиеся волосы ладонью, как бы сдерживая их, так хозяин оглаживает свирепого пса; Бонифасио, казалось, никуда не собирался, сидел себе и причесывался; Ромеро потянулся с хрустом, взял с маленького ночного столика книгу, лениво пролистал страницы и также лениво спросил:
— В чем поедем, Пепе? Я полагаю, нам следует быть в национальных костюмах, у вас любят, когда люди носят народную одежду, она многоцветна.
— У меня в машине нет кондиционера, — сказал Пепе. — Ты взмокнешь в пончо, Ромеро.
— Зато понравлюсь твоему премьеру… Станешь звездой, поедем в гастрольное турне, обязательно в Англию, там девки необхоженные, солнца нет, сплошные туманы, откуда ж взяться у мужиков силе… Любишь беленьких, Пепе?
— Я разных люблю, — засмеялся Пепе. — Собирайтесь скорей, надену кремовые брюки, и едем…
Он вышел в свою комнату, которая была одновременно спальней, столовой и гостиной, сбросил синие джинсы, принял таблетку аспирина, потому что последние дни приходилось каждый день пить — с гитаристами приехал Вентура, быстрый маленький человечек, занимавшийся аранжировкой; к тому же он импрессарио, каждый день ездил по Гаривасу, беседовал с владельцами казино и ресторанов, прикидывал, где бы заключить хороший контракт на сезон; потом возвращался и сразу требовал бутылку испанского виски; другие не признавал; тараторил без умолку и так же, как Бонифасио, то и дело причесывался, только в зеркало не смотрелся и волосы не оглаживал.
Тем временем Бонифасио и Ромеро положили гитары в чехлы из твердой кожи, быстро проверили маленькие «шмайссеры» в потайных карманах футляра, переглянулись; Ромеро поднял правую руку, перевернул кисть книзу и выставил большой палец; Бонифасио молча кивнул, некое подобие улыбки тронуло его крупные синеватые губы, он подошел к телефону, набрал номер, справился, «дома ли синьорина, а если нет, то когда будет», и обещал перезвонить через полчаса. (Пароль для цепи: «Начинаем работу, страхуйте».)
Они знали свое дело, знали его хорошо, принимали участие в двух операциях: одну провели на границе Сальвадора с Гватемалой, вторую в Федеративной Республике; на Кубу их не посылали, потому что они ушли оттуда кроваво, отстреливаясь; там им был вынесен приговор заочно; берегли для коронного дела в Центральной Америке; и время настало.
Отправляя террористов в Гаривас, Адольфо, их инструктор, сказал, что по возвращении на Майами им будет вручено по десять тысяч долларов; авиабилеты в Европу оплатит контора; если же мальчики смогут осесть в Бонне, устроившись в ночной клуб (несколько адресов приготовлено, информация на хозяев предприятий вполне обнадеживающая, есть подходы), их отыщет Вентура, который приедет туда с документами на имя Нельсона Бардесио; целесообразно найти квартиру, желательно у развилки дорог, деньги переведут сразу же после того, как будет одобрен избранный вариант.
Разбирая план предстоящей операции в Гаривасе, Адольфо еще раз просчитал по секундомеру каждую фазу передвижений из бильярдного зала — сразу же после акта — по дорожкам клуба к пирсу.
С «объектом» в бильярдном зале будет находиться только один человек, начальник охраны майор Карденас, повторил Адольфо, он так же должен быть убран; старика следует сохранить, будьте предельно осторожны, не травмируйте Пепе, мы намерены работать с ним, когда привезете его сюда; катер, который ждет вас, бронирован; тут же падайте на палубу, возможен огонь «красных беретов» из машины охраны «объекта», голов не поднимать, бортики надежны, на отход в безопасную зону потребуется три минуты сорок девять секунд.
…Когда Пепе вернулся, Ромеро и Бонифасио переглянулись; парень был неузнаваем — в расклешенных светлых брюках, шелковой приталенной рубашке, он был необыкновенно красив.
— Едем, — сказал Пепе. — Время.
В машине Ромеро потер лицо жесткой, будто наждачной ладонью и повторил:
— Только не торопись с первым куплетом, Пепито… Песни революции не имеют права быть суетливыми…
— Я знаю, — ответил Пепе. — Но в них не очень-то покажешь свой голос.
— Покажешь, если постараешься, — усмехнулся Ромеро. — Ты, конечно, прав, революционные песни лучше петь хором, но в «Бодегита дель медио», что в Гаване, на Кавалерии, умеют это делать и сольно,
— Ты был на Кубе? — спросил Пепе.
Ромеро покачал головой.
— Рассказывали…
(Он работал в «Бодегита дель медио», самой популярной таверне старой Гаваны, вплоть до шестьдесят первого года; именно тогда его завербовали; перешел на нелегальное положение.)
— Парни, — спросил Пепе, — отчего вы никогда не улыбаетесь?
— Морщин боимся, — ответил Бонифасио, — лица стареют…
Пепе сокрушенно покачал головой.
— У, черт, как волнуюсь… Просто цепенею, когда волнуюсь, и горло першит.
— А ты расслабься, — посоветовал Бонифасио, — прикажи каждому своему мускулу отдыхать, внуши каждому бицепсу: «Миленький, ну, пожалуйста, отдыхай, бери из воздуха кислород, гоняй его по крови, я сейчас должен петь перед премьером, от этого зависит мое будущее, если я ему понравлюсь, меня возьмут в театр и на телевидение, я стану ездить по миру, найду себе белую девку, буду зарабатывать большие бабки, а не жить на шее деда, про меня будут писать в газетах, на тех страницах, где печатают снимки Бельмондо, Аль Пачино и Бэ Бэ, а потом какой-нибудь янки сочинит для меня шоу в Голливуде и я заткну за пояс Белафонте». Вот как надо говорить со своим телом… Все, веди машину и не мешай нам с Ромеро расслабиться, мы ведь тоже хотим понравиться полковнику Санчесу…
82
26.10.83 (18 часов 05 минут)
Фрэнк По всегда отшучивался, когда его спрашивали о родстве с великим писателем.
— Я бы не преминул тогда печатать свои визитные карточки «Фрэнк Эдгар По-младший…» Увы, мы даже не однофамильцы. Мой дед приехал в Штаты из Афин, его звали Попандопулос, и все янки смеялись над ним из-за этого, поди выговори, вот он и сделался из грека Микиса Попандопулоса американцем Майклом По…
В Западную Европу Фрэнк По приехал два года назад после семи месяцев работы в аппарате Центрального разведывательного управления и пяти месяцев практики в Венесуэле под крышей ЮСИА. Поскольку он получил образование в Гарварде (их семью поддерживал клан Онассиса), специализировался по новейшей истории, окончил семинар профессора Рэнкса, посвященный леворадикальным движениям, посещал лекции Герберта Маркузе, его после трехмесячной проверки службой контрразведки определили в подразделение, сориентированное на внедрение в среду левых и крайне левых групп; исподволь Фрэнка По готовили к передвижению в тот «сектор планирования», где формировали левацкие организации, подбирали людей для пополнения партизанских соединений, которые должны выступать с лозунгами «свержения империализма», объявлять террор «единственным средством борьбы с прогнившим миром капитала и советского гегемонизма» и поворачивать молодежь Западной Европы к безориентирному бунту; такого рода конструкция позволяла стратегам ЦРУ не только тайно поддерживать правых экстремистов, но и — это было самым главным — ставить на верных им политиков «жесткой руки», которые могут обуздать «безответственных адептов терроризма, крайне правых радикалов и агентов мирового коммунизма».
Однако работа в этом подразделении — святая святых ЦРУ — была следующей фазой для Фрэнка По; сначала ему было поручено отладить контакты с левой профессурой и руководителями студенческих радикальных организаций в Западном Берлине, Париже и Риме.
Шеф отдела, Дик Лоббс, инструктируя его перед вылетом, говорил устало, потухшим голосом:
— Вы должны отдать себе отчет, Фрэнк, в том, что мы работаем под прицельным огнем старых матрацев из Капитолия, тем бы только покрасоваться перед телекамерами, порадеть о демократии и лишний раз обвинить нас, разведку, в том, что вмешиваемся во внешнеполитические дела страны… Так что вы не застрахованы, как и все мы, от возможного удара в любой час, с любой стороны… Враг умеет работать, он держит в руках такие приводные ремни, какие не снились нам… Вы должны жить в Европе так, чтобы у вас были постоянно напряжены все мускулы, вы едете в логово, Фрэнк… И постарайтесь вытравить из себя эту нашу традиционную американскую мягкотелость… Жесткость, Фрэнк, только жесткость — сухая, корректная, настороженная; имейте в виду, вполне можно попасть под обаяние тех, с кем вам надлежит столкнуться… Но помните: ничего нет страшнее оборотней… Вы едете к оборотням, к безжалостным монстрам…
Однако заместитель Лоббса, веселый и открытый Нелсон Перифуа-младший, провожая Фрэнка на аэродром, иначе напутствовал его, задумчиво, с болью:
— Наш шеф — сам монстр, Фрэнк… Он чудовище, напуганное чудовище. А те, против кого вы едете работать, — некая лакмусовая бумажка, на которой проявляется настроение талантливейшей части европейской молодежи. Подумайте еще раз, отчего левая тенденция так сильна в Европе, да и не только там, а в дальнейшем, поверьте мне, станет еще более могучей? Потому что мы цепляемся за старые догмы, а прогресс отметает догмы. И никакие эти леваки не оборотни, а честные мятущиеся люди, которые не хотят закрывать глаза на правду… Ваша единственная задача заключается в том, чтобы не дать им объединиться с Москвой, это главное, Фрэнк, настройтесь именно на такой камертон, отмените зоологизм нашего несчастного шефа, он отжившее поколение, человек школы Гувера… Не представляли себе этого?
— Нет. — По рассмеялся, запрокинув свою красивую патлатую голову.
— И, бога ради, не спорьте, не раздувайте ноздри, а смейтесь вместе с теми, кто о нас вытирает ноги… Я еще застал то время, когда мы держали пальцы на кнопках всего леворадикального движения на западе Европы, мы дирижировали процессом, а сейчас окусываемся, подвываем президенту, который, по-моему, стал психом во время Маккарти, когда слушали дела режиссеров и писателей Голливуда в комиссии по расследованию антиамериканской деятельности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71