Мари села, сразу же потянулась за водой, губы ее были сухие, потрескавшиеся; Степанов заметил, что вокруг рта за эти дни залегли морщинки, которых раньше не было.
— Отделите злаки от плевел, — сказал корреспондент из Йоханнесбурга. — Не путайте масонов с делом Грацио… У меня создалось впечатление, что вы бабахнули этот материал, чтобы привлечь к себе дополнительное внимание, это не профессионально, мисс Кровс.
Мари смутилась, не нашлась, что ответить, ей стало страшно, словно этот злой человек подслушал ее разговор с профессором Ричардсом (он не подслушивал, его просто попросили сказать это в самом начале пресс-конференции).
— А почему вы так тревожитесь за Гаривас? — начал атаку один из парагвайских журналистов; Мари не знала его, он приехал совсем недавно.
— Потому что, — ответила Мари, — все происходящее там очень напоминает ситуацию, предшествовавшую убийству Альенде.
— Вы брали интервью у Санчеса, — продолжил свой вопрос тот же журналист. — Это мало кому удавалось, только вам да еще Жюлю Бреннеру из Парижа, который передал, что на днях его примет полковник. Во время интервью Санчес говорил вам что-либо такое, что просил бы не предавать гласности?
Степанов закурил и, медленно затушив спичку, заметил:
— Вы не отрекомендовались, коллега… Какую газету вы представляете?
— «Опинион», Парагвай, с вашего позволения.
— Это новая газета? — осведомился Степанов, сдерживая улыбку. — Или хорошо реанимированная старая?
— Нас сюда пригласили задавать вопросы, — ожесточился журналист. — И я задаю свои вопросы. Это по правилам. Когда я приглашу вас на мою пресс-конференцию, я стану отвечать вам, а сейчас хотел бы услышать ответы фройляйн Кровс.
Мари как-то ищуще посмотрела на Степанова, в глазах у нее он заметил растерянность.
— Да, — сказала наконец Мари, — некоторые свои ответы полковник Санчес просил не публиковать.
— Какие?
— Он же просил меня не публиковать их… Следовательно, я не могу ответить на ваш вопрос.
— Вы знали полковника Санчеса в те годы, когда он учился в Бонне?
— Да, — ответила Мари. — Знала.
Фриц Узен поднял палец над головой.
— Фройляйн Кровс, почему вы не публикуете то, что знаете?
— Те органы прессы, к которым я обращалась, отказались печатать мои материалы… Я приготовила копии, вот они, — Мари положила ладонь на папку, — каждый может взять их и, если сочтет нужным, использовать…
— Господин Степанов, — спросил журналист из Голландии, — вы получили задание от своих властей проводить расследование вместе с Мари Кровс?
Степанов пожал плечами.
— Здесь был искалечен мой коллега… И ваш, кстати, тоже… Лыско… Он лежит без сознания в госпитале в Москве… Его изуродовали потому, что он взял материалы фройляйн Кровс, — Степанов кивнул на папку, что лежала на столе. — Я считал своим долгом войти в этот поиск, речь идет о судьбе и жизни моего согражданина…
— Вы, так же как фройляйн Кровс, убеждены, — спросил журналист из Туниса, — что убийство Грацио, покушения на Шора, на Лыско и Анжелику фон Варецки как-то связаны с тем, что происходит в Гаривасе?
— Полагаю, что да. Особенно если вы проанализируете ситуацию на бирже, а она загадочна.
— Расскажите обо всем подробно, — сказал Роберт Лойпенгайм из Нью-Йорка. — В абсолютной последовательности, с самого начала…
Десять человек из тех, кто был на пресс-конференции, отправили сообщения в свои газеты и журналы.
Главный редактор «Нахрихтен», получивший телекс из Шёнёф от своего корреспондента, аккредитованного при Пресс-центре, созвонился с Фрицем Труссеном, банкиром, который, как полагали, собирался вместе с Грацио финансировать энергопроект Санчеса; семнадцать процентов акций журнала принадлежало концерну Труссена с шестьдесят пятого года, его слово было определяющим, хотя он никогда не позволял себе жать, только совет, размышление вслух, не обидная, вполне дружеская подсказка.
…Они встретились в ресторане «Мовепик» за завтраком; разговор был, как всегда, доверительным; редактор не сразу попросил Труссена прокомментировать вопрос о Гаривасе; легко спросил о Санчесе, о возможной связи между гибелью Грацио и судьбой маленькой заокеанской республики и сделал это только перед кофе, когда все основные дела были обсуждены и новые анекдоты рассказаны.
— Хотите выступить со статьей? — поинтересовался Труссен. — Не преждевременно ли? Пока, во всяком случае… Когда слишком много черных дыр, возможна непредсказуемость… Это в равной мере приложимо и к астрономии, и к нашей земной суетной практике… Впрочем, не мне решать, вы журналист, вам и карты в руки…
Главный редактор «Ньюс» получил информацию Лоппенгайма, дважды прочитал ее и позвонил Барри Дигону; тот держал через третьих лиц двадцать один процент акций его журнала; выслушав редактора, Дигон посмеялся и ответил в обычной своей манере, с мягким стариковским юмором:
— Джордж, я не вправе вам советовать, печатайте что хотите, пусть себе, но только мне не совсем понятно, зачем нам разрешать позорить американский бизнес? Зачем связывать какого-то мафиозо Валлоне с Уолл-стритом? Хватит, право! Надоело! Пусть об этом пишет русская пресса, а не наша… Разве я виноват в том, что адвокат, обслуживающий один из моих банков, подрядился защищать этого самого порнографического магната!
— Барри, я считал своим дружеским долгом позвонить вам.
— Спасибо, мой дорогой, повторяю, я переживу и это, но в данном случае мне просто-напросто обидно за моих коллег по Уолл-стриту.
(Майкл Вэлш, выслушав Дигона — тот был растерян, весь запас юмора истратил на то, чтобы верно провести разговор с главным редактором, — ответил, что немедленно займется этим вопросом; я сделаю все, добавил он, и погашу этот скандал в зародыше, не тревожьтесь, Барри.)
Директор «Уорлд интернешнл» бегло просмотрел материал, недоуменно пожал плечами:
— Мы уже подготовили анализ по узлу Гариваса, и я согласен с этим анализом, незачем путать читателей, они не любят, когда сшибаются две полярные точки зрения… И потом, отчего мы должны предоставлять свои страницы красным? Естественно, этот самый Степанов обязан говорить то, что ему предписано Кремлем… Нет, мы этого не станем печатать, копию отправьте в государственный департамент, пусть ознакомятся, а нашему корреспонденту в Шёнёф передайте, что телекс стоит денег, больших денег и платим за него мы, а не он…
И лишь газеты, которые негласно и тайно контролировала корпорация Ролла, получили осторожный совет вынести на первую полосу шапку: «Барри Дигона обвиняют в заговоре». Впрочем, подробности было рекомендовано опустить, имя Степанова не упоминать вовсе, а Кровс ни в коем случае не называть левой, это «девальвирует сенсацию». Однако же в информации было вымарано все, имевшее отношение к Гаривасу, хотя упоминались мафия, Дон Баллоне, гибель Франчески Сфорца, загадка покушения на Шора. О главном было сказано сквозь зубы, полунамеком.
Тому делу, которое прежде всего тревожило Мари Кровс, эта публикация помочь не могла, даже наоборот — скандалу был придан характер светский; очередная сенсация, которую к тому же надо еще документировать, хотя и Дигону придется раскошелиться на пару кусочков мыла, чтобы отмыться…
Слово, произнесенное Доном Баллоне, когда он звонил из Ниццы в Нью-Йорк — короткое и странное слово «скандальте», — обрело свое материальное выражение.
Степанов просмотрел все вечерние газеты; долго с карандашом изучал то, что было написано о Дигоне, заметив, что надо постараться выяснить, у кого контрольный пакет акций в этих органах американской прессы, и заключил:
— В этом, кстати, может быть зарыта собака…
Закурив, Мари устало махнула рукой.
— Я ни во что не верю более… Страшно жить… Очень даже страшно…
— Это не по-бойцовски, — укорил ее Степанов. — Сложно — да, согласен, но не страшно… Драться надо, Мари. Продолжать драться, но вы этого не сможете сделать без помощи отца, так мне сдается…
76

Цепь (иллюстрация № 6).
25.10.83
Директор ФБР позвонил Майклу Вэлшу домой в восемнадцать часов сорок минут, вскоре после того, как тот кончил ужинать, извинился, что вынужден его потревожить, вспомнил, кстати, анекдот про старика, который вспоминает то, что надо было сделать утром, только перед тем, как отойти ко сну, и лишь после этого предложил встретиться сегодня же, в любой час, хоть в полночь, по делу чрезвычайной важности. "Я бы рассказал по телефону и выслушал ваши соображения, — усмехнулся директор, — но, поскольку, в небе летают не только спутники НСА, сверхточно записывающие телефонные разговоры, но и космические корабли конкурирующих организаций, я опасаюсь утечки секретной информации, не взыщите".
Когда Майкл Вэлш приехал к нему, директор открыл сейф и положил перед ним папку.
— Я хочу предварить наше последующее объяснение только одним замечанием, мистер Вэлш… Мы установили за вами наблюдение и выяснили все о вашей личной работе по Гаривасу. Я имею в виду инициативы, тайно замышленные вместе с мистером Роллом, при том что Дигон был задействован в качестве фигуры прикрытия.
Вэлш ощутил в солнечном сплетении гулкую пустоту, пальцы заледенели; он открыл папку, пролистал страницы; в глазах рябило, не мог зафиксировать в сознании строки, они ломались, змеились, делались черными, жуткими и безответными точками и тире; он смог лишь запомнить дважды упоминавшееся в рапорте название адвокатской фирмы «Лоренц энд Жабински»; ах, да, в случае провала предприятия и отставки Ролл обещал передать мне контрольный пакет именно этой фирмы, кажется, он называл четыре миллиона с центами, поразительная точность, но как же они умудрились записать все это, ведь мы были одни, совершенно одни, ах, да при чем все это теперь, когда наступил крах, конец, несмываемый позор…
Вэлш закурил, попробовал собраться, но никак не мог понять, какую линию поведения следовало избрать; в голове проносились обрывки каких-то фраз, слышался смех старшей дочери, плеск воды на водопадах, куда он каждую весну ездил с женою ловить форель, и пронзительный, зловещий крик чаек во Флориде, на самом берегу, где океан особенно величав и мощь его неподвластна разуму…
— Ваши предложения? — спросил наконец Вэлш, чувствуя, как трудно ему говорить, скулы свело, язык сделался сухим и тяжелым, вспомнил оцинкованный стол в парижском ресторанчике, где разделывали устриц, но сейчас ему виделись не устрицы, а вставал перед глазами огромный говяжий язык, такой же шершавый и холодный, как и его, и такой же неподвижный, беспомощный, легко поддающийся острому, отточенному ножу…
— Вы получали деньги от Ролла? — спросил директор ФБР.
— Должен был получить, — радуясь тому, что может облегчить себя признанием, ответил Вэлш.
— А от Дигона?
— Нет.
— Вступая в сговор с Роллом, вы понимали, что можете в своекорыстных целях подвести Соединенные Штаты к грани войны?
— Но мы постоянно находимся на грани войны, — как-то жалобно отозвался Вэлш.
— Я хочу, чтобы вы произнесли «да» или «нет», мистер Вэлш… Вы отдавали себе отчет в том, что ваша операция могла привести Штаты на грань войны?
— Ну, конечно же…
— Это все, что я хотел от вас услышать. Вы вправе принять решение по поводу того, как вам следует поступить. Не смею больше задерживать.
Не находя в себе сил подняться, Вэлш вяло осведомился:
— И вам давно все это было известно?
— С самого начала.
— С самого начала?! Почему же меня не вызвал к себе шеф?! Отчего он не спросил, зачем я так поступаю?
— Я думаю, он не станет отвечать на этот вопрос, мистер Вэлш, как и вы не стали бы отвечать на подобного рода вопрос своему сотруднику, заподозренному в нечестности.
— Но ведь должны быть какие-то нормы морали! Нельзя быть такими жестокими друг к другу! Операцию еще можно остановить!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71