Впоследствии мать с циничным юмором жаловалась, что, выйдя замуж во время Второй мировой войны за возмутительно молодого капитана инженерных войск, супружеского блаженства испытала гораздо меньше, чем Катерина Арагонская.
— Эй! — закричал какой-то толстяк, вышедший из маленькой, украшенной балдахином двери бара на Шестнадцатой улице. — Я вас только что видел! По телику показывали, вы там за столом сидели! В той круглосуточной программе новостей. Тоска зеленая! Не понял, чего вы там говорили, но одни задницы вам хлопали, а другие на вас фыркали. Это ведь вы были?
— Боюсь, ошибаетесь, приятель, — проговорил Кендрик, торопливо отступая на мостовую.
Боже милосердный, подумал он, эти люди из «Кабельных новостей» поспешили сразу же передать в эфир импровизированную пресс-конференцию. Ведь не прошло и полутора часов, как они побывали в его офисе. Эван знал, что «Кабельным новостям» постоянно требуются свежие материалы, но почему из всех событий, происходящих в Вашингтоне, выбрали именно его?
По правде говоря, когда он только появился на холме, его обеспокоило замечание, оброненное молодым Тобиасом: «Кабельное — в инкубационном состоянии, конгрессмен, и мы можем извлечь из этого выгоду. Крупные телекомпании могут счесть вас недостаточно важным для того, чтобы дать о вас материал, но они постоянно просматривают передачи кабельных станций в поисках чего-то необычного, эксцентричного — у тех этого хватает. Мы можем создать такие ситуации, чтобы парни с кабельных станций клюнули на наживку. По-моему, мистер Кендрик, ваши взгляды и ваши до некоторой степени косвенные замечания...»
— Тогда давайте не совершать ошибок и никогда не приглашать парней с кабельных станций, ладно? — ответил он.
Его возражение не сбило спеси с Тобиаса, тот отчасти притих лишь после того, как Эван предположил, что с каким-нибудь другим помощником ему будет проще сотрудничать. В то время он так и думал; так же подумал и сейчас, хотя понимал, что беспокоиться об этом уже поздно.
Кендрик направился назад, к отелю «Мэдисон», в котором провел ночь на воскресенье, расположенном в квартале от того места, где теперь находился. Остановился он в нем потому, что у него хватило здравого смысла позвонить домой в Вирджинию и поинтересоваться, не создало ли его появление в шоу Фоксли каких-либо неудобств для домашних.
— Только если кому-то надо позвонить, Эван, — ответил по-арабски доктор Сабри Хассан. На этом языке они общались по многим причинам. — Телефон звонит не умолкая.
— Тогда я останусь в городе. Пока не знаю где, но сообщу вам.
— Зачем беспокоиться? — отозвался Сабри. — Ты, вероятно, все равно не сможешь дозвониться. Удивительно, как пробился сейчас.
— Ну, на случай, если Мэнни позвонит...
— Почему бы тебе самому не позвонить ему и не сказать, где ты? Тогда мне не придется лгать. Журналисты в этом городе прямо ждут не дождутся, когда какой-нибудь араб им наврет, — прямо набрасываются на нас. Израильтяне могут черное называть белым или сладкое — соленым; их лобби убеждает конгресс, что это делается для вашей же пользы. А с нами не так.
— Брось, Сабри...
— Мы должны покинуть тебя, Эван. Мы — не подходящая для тебя компания, особенно в будущем.
— О чем это, черт побери, ты говоришь?
— Мы с Каши утром смотрели ту программу. Ты произвел большой эффект, друг мой.
— Поговорим об этом позже.
Вторую половину дня Кендрик провел, смотря бейсбол и попивая виски. В половине седьмого включил новости, перескакивая с одного канала на другой, только чтобы с отвращением посмотреть на себя в коротких отрывках из шоу Фоксли, затем переключился на канал «Искусство», где шел фильм о брачных обычаях китов у побережья Огненной Земли. Он был изумлен и... заснул.
* * *
Сегодня инстинкт подсказал ему взять ключ от номера с собой, чтобы, не останавливаясь в вестибюле «Мэдисона», пройти прямо к лифтам. Оказавшись в номере, Эван разделся до трусов, лег на постель, взял пульт дистанционного управления и просто из чистого любопытства включил канал «Кабельных новостей». И ровно через семь минут увидел на экране самого себя в дверях собственного офиса.
— Дамы и господа, вы только что видели одну из самых необычных пресс-конференции, которую когда-либо посещал наш репортер. Не только необычную, но и однобокую. Вновь избранный представитель от Колорадо затронул проблемы, имеющие, возможно, национальное значение, но отказался отвечать на вопросы относительно своих умозаключении. Просто от них ушел. В защиту Кендрика следует сказать, что это — не «игра на публику», потому что он явно не уверен в том, что собирается вообще остаться в Вашингтоне, то есть, как мы полагаем, в правительстве. И все же его заявления, мягко говоря, были провокационными.
Видеоряд внезапно остановился, и на смену ему выплыло лицо ведущей.
— Включаем министерство обороны, где, по нашим сведениям, у заместителя министра по вопросам стратегического развития имеется готовое заявление. Вам слово, Стив.
Еще одно лицо — темноволосый репортер с грубоватыми чертами лица и обилием зубов, прошептавший в камеру:
— Заместитель начальника отдела Джаспер Хеффлфингер всегда на месте, если кто-то атакует Пентагон. Он готов закрыть собой брешь, пробитую... кем же... конгрессменом Кендриком из Вайоминга... Что?.. Колорадо! Перед вами заместитель министра Хеффлфингер...
Новое лицо. Мужчина с выдающимися челюстями, но симпатичный, с копной серебристых волос, привлекающих к себе внимание, и с голосом, которому позавидовали бы самые выдающиеся дикторы радио конца тридцатых — сороковых годов.
— Я го-во-рю конгрессмену, что мы при-вет-ству-ем его комментарии. Мы ведь хотим того же самого, сэр! Избежания катастрофы, свободы и независимости...
Он все продолжал и продолжал, говоря все и в то же время абсолютно ничего, совершенно обходя вопросы обострения отношений и политики сдерживания агрессии.
«Ну почему я? — воскликнул Кендрик про себя. — Почему я? Да к черту все это! Все!» Он выключил телевизор, потянулся до телефона, позвонил в Колорадо и, услышав краткое «алло» Вайнграсса, произнес:
— Привет, Мэнни.
— Эй, парень, ну ты даешь! — закричал тот. — В конце концов, я правильно тебя воспитал!
— Брось, Мэнни! Я хочу выбраться из этого дерьма.
— Чего-чего ты хочешь? Да ты видел себя по телевизору?
— Вот поэтому-то я и хочу уйти. Забудь о застекленной парилке с бельведером наверху. Займемся этим позже. Давай вернемся в Эмираты — естественно, через Париж. Проведем пару месяцев в Париже, если захочешь. Ладно?
— Ничего не ладно, дурак! Раз тебе есть что сказать, скажи это! Я всегда тебя учил: потеряли мы контакт или нет, говори то, что, по-твоему, является правильным... Ладно, ладно, может, мы слегка и ловчили временами, но все равно все делали как надо. И об отсрочках никогда не просили, даже если приходилось платить!
— Мэнни, это не имеет ничего общего с тем, что происходит здесь...
— Да все здесь общее! Ты что-то строишь... Кстати, насчет строительства. Знаешь что, мой мальчик?
— Что?
— Я приступил к сооружению парилки на террасе и передал строителям чертежи бельведера.
Эммануилу Вайнграссу никто и ничто не помешает осуществить его планы.
— Мэнни, ты просто невозможен!
— Мне и раньше приходилось это слышать.
* * *
По вымощенной гравием дорожке в Рок-Крик-парке Милош Варак спустился к скамейке, стоящей у оврага, вода в котором устремлялась в Потомак. Место было уединенное, мирное, вдали от бетонных мостовых — любимый уголок летних туристов, стремящихся прочь от жары и сутолоки улиц. Как чех и ожидал, спикер палаты представителей уже сидел на этой скамье. Его густые седые волосы были спрятаны под ирландской шапочкой, козырек наполовину скрывал лицо. Длинную, болезненно худую фигуру облегал плащ, казалось совершенно невозможный при знойной влажности августовского вашингтонского дня. На сей раз спикер не хотел, чтобы кто-нибудь его заметил, что обычно для него было нехарактерно.
Варак подошел к нему и заговорил:
— Мистер спикер, для меня большая честь встретиться с вами, сэр.
— Сукин ты сын, иностранец! — Сердитое выражение длинного лица с темными глазами и изогнутыми седыми бровями одновременно отражало готовность защищаться, что для самого спикера, очевидно, было неприятно. — Если ты — Мальчик на побегушках у какого-нибудь проклятого коммуниста, тебе лучше и не начинать, понял, Иван? Я не баллотируюсь на следующий срок. Ухожу. В январе конец, капут, а то, что произошло тридцать или сорок лет назад, ни хрена не значит! Усек, Борис?
— Вы сделали выдающуюся карьеру и являетесь позитивной силой в вашей стране, сэр, которая теперь и моя родина. Относительно того, что я русский или агент из стран Восточного блока, то последние десять лет я сражался и с теми и с другими, о чем известно ряду людей в вашем правительстве.
Политик с холодными глазами изучал Варака.
— У тебя не хватило бы духу сказать мне это, если бы ты не имел чего-то в запасе, — произнес он нараспев с акцентом уроженца Новой Англии. — И потом, ты мне угрожал!
— Только для того, чтобы привлечь ваше внимание, убедить вас встретиться со мной. Можно мне сесть?
— Садись, — разрешил спикер, но так, словно обращался к собаке, от которой ожидал послушания. А когда Варак сел на достаточно большом расстоянии от собеседника, спросил: — Ну так что тебе известно о событиях, которые, может быть; произошли, а может быть, и нет в пятидесятых годах?
— Точнее, это произошло семнадцатого марта 1951 года, — ответил чех. — В тот день в белфастской больнице Пресвятой Девы у молодой женщины, которая за несколько лет до этого эмигрировала в Америку, родился ребенок мужского пола. По ее словам, ей пришлось вернуться в Ирландию при весьма грустных обстоятельствах. Ее муж умер, и, понеся тяжелую утрату, она хотела родить ребенка дома, среди родных и близких.
— Ну так и что же? — холодно поинтересовался спикер.
— Думаю, вы знаете, сэр. Никакого мужа не было, но был человек, который, должно быть, ее очень любил. Молодой политик с блестящей перспективой, связанный по рукам и ногам несчастливым браком, от которого он не мог избавиться из-за церковных законов и слепой приверженности к ним его избирателей. На протяжении многих лет этот человек, который был также юристом, посылал той женщине деньги и навещал ее с ребенком в Ирландии так часто, как только мог... В качестве американского дядюшки, конечно...
— Можешь доказать, кто были эти люди? — резко перебил его стареющий спикер. — Мне нужны не молва, не слухи, не показания сомнительных свидетелей, а письменные доказательства.
— Могу.
— Чем? Как?
— Они переписывались.
— Врешь! — грубо отрезал старик. — Перед смертью она сожгла все проклятые письма!
— Боюсь, сожгла все, кроме одного, — негромко возразил Варак. — Верю, что намеревалась уничтожить и его, но смерть наступила раньше, чем она ожидала. Ее муж нашел письмо под вещами в ее прикроватной тумбочке. Разумеется, он не знает, кто такой "И", да и не хочет знать. Он испытывает лишь признательность к своей жене за то, что она отказала вам и была с ним эти последние двадцать лет.
Старик отвернулся, на глазах у него выступили слезы, которые он смахнул, взяв себя в руки.
— Тогда моя жена оставила меня, — произнес спикер еле слышно. — Наши дочь и сын учились в колледже, и не было причины дальше притворяться. В то время уже все было по-другому, взгляды изменились, и я был в такой же безопасности, как какой-нибудь Кеннеди в Бостоне. Даже жеманники из епархии архиепископа держали рты на замке. Конечно, я дал понять некоторым из этих поганых ханжей: вмешайся церковь как-нибудь в ход выборов — я поощрю чернокожих радикалов и евреев в их намерении устроить адский шум в палате насчет их священного статуса, не подлежащего обложению налогом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120