Он не мог питать к такой жизни романтических чувств, поскольку ее ненавидел. Жуткий, леденящий душу страх, бывший частью ужасающей игры во мраке, где ставкой была человеческая жизнь, принадлежал какому-то темному веку, где само существование определялось исключительно выживанием. Невозможно постоянно находиться в таком мире. Его можно терпеть, обливаясь потом, мучаясь волнением и болями в желудке, как это было с ним в Омане и Маскате. И все же он знал, что этот мир реален. Именно его обитатели спасли Эвана от акул Катара. Тем не менее в ходе заседаний он зондировал почву, задавая все более и более неприятные вопросы. Кендрик понимал, что о нем тихо, нервно, настойчиво говорят в залах конгресса. Центрального разведывательного управления, даже в Белом доме. Да кто же этот агитатор, этот смутьян? Ему было все равно; его вопросы законны, и он будет их задавать. Кто это неприкосновенен? Кто превыше законов?
Сквозь толщу воды до него смутно донеслись какой-то шум и крики. Эван остановился на середине бассейна и встал, тряся головой. Незваным гостем оказался Сабри, но не тот Сабри, которого он всегда знал. Доктор философии средних лет из Дубая, обычно спокойный, сейчас был взбешен, хотя отчаянно пытался держать себя в руках. Правда, у него это плохо получалось.
— Ты должен уехать! — закричал Сабри, когда Эван протер глаза.
— Что... что такое?
— Оман! Маскат! Эта история идет по всем каналам, на всех станциях! Показывают даже твои фотографии, где ты одет как араб. В Маскате! И радио, и телевидение все время прерывают свои программы, чтобы сообщить о самых последних обстоятельствах! Газеты задерживают дневные выпуски в ожидании дальнейших подробностей...
— Господи Иисусе! — взревел Кендрик, выскакивая из бассейна.
Сабри обернул его полотенцем.
— Все эти репортеры и прочая публика, без сомнения, будут здесь через несколько минут, — сказал он. — Я снял телефонную трубку, а Каши загружает нашу машину... прости, машину, которую ты нам так великодушно предоставил...
— Оставь эту ерунду! — закричал Эван, устремляясь к дому. — Что твоя жена делает с машиной?
— Загружает в нее твою одежду, которой хватит на несколько дней, если понадобится. Твою машину могут узнать; она всегда в гараже. Я предположил, что тебе нужно время на размышление.
— Чтобы спланировать парочку убийств! — согласился Эван, пробегая через дворик и взбегая по лестнице. Доктор Хассан шел за ним по пятам.
— Как, черт побери, это произошло? Вот проклятие!
— Боюсь, это только начало, друг мой!
— Что-о? — Кендрик ворвался в огромную спальню окнами на бассейн, подлетел к комоду, принялся в спешке выдвигать ящики, выхватывая из них носки, нижнее белье, рубашку.
— Станции приглашают всевозможных людей, чтобы те дали свои комментарии. Конечно, самые хвалебные.
— Ну что они еще могут сказать? — Эван надел носки и трусы, в то время как Сабри разложил чистую рубашку и подал ее ему. То, что они землю роют для своих дружков-террористов в Палестине? — Кендрик надел рубашку и, подбежав к стенному шкафу, резко выдернул оттуда брюки.
В комнату вошла жена Сабри, Каши.
— Извините! — воскликнула она и отвернулась.
— Нет времени для церемоний. Каши, — закричал конгрессмен. — Как ты управилась с одеждой?
— Возможно, ты взял бы другие вещи, дорогой Эван, но эти тебе помогут скрыться, — ответила хорошенькая женщина с озабоченным видом. — Я подумала: где бы ты ни был, ты сможешь позвонить нам, и я привезу тебе все, что надо. Моего мужа знают многие газетчики, а меня не знает никто. Я всегда держусь незаметно.
— Твой выбор, не мой, — сказал Кендрик, надевая куртку и возвращаясь к комоду за бумажником, кошельком и зажигалкой. — Мы, возможно, закроем это место. Каши, и вернемся в Колорадо. Там ты сможешь стать официальной хозяйкой моего дома.
— Ох, это безрассудно, дорогой Эван, — хихикнула миссис Хассан. — Это неприлично.
— Профессор Сабри, когда ты ее обучишь? — Кендрик провел расческой по волосам.
— Когда это она будет меня слушать. Но у наших женщин есть преимущества, о которых мы, мужчины, понятия не имеем.
— Ну, пошли же!
— Ключи в машине, дорогой Эван...
— Спасибо, Каши, — произнес Кендрик, выходя из комнаты и спускаясь по лестнице вместе с Сабри. — Скажи, — продолжал он, пока двое мужчин пересекали галерею по пути в большой гараж, в котором стоял его «мерседес» с откидным верхом и «симаррон-кадиллак» Хассана. — Как много им известно?
— Могу лишь сравнить то, что я слышал, с тем, что мне рассказывал Эммануил, потому что ты не говорил буквально ничего.
— Не думай, что я хотел что-то от тебя скрыть...
— Пожалуйста, Эван, — перебил его профессор. — Сколько лет я тебя знаю? Тебе неудобно хвалить себя, даже косвенно.
— Хвалить, черт побери! — Кендрик открыл дверь гаража. — Провалиться мне на этом месте! Меня собирались бросить на корм рыбам в Катаре, привязав к спине истекающую кровью свинью! Я уже был мертвецом! Не я, а другие спасли мою сверхуспешную задницу.
— Без тебя они ничего не смогли бы сделать...
— Оставь это. — Эван прислонился к дверце «кадиллака». — Как много им известно?
— По-моему, очень мало. Ни йоты из того, что рассказал мне Эммануил — даже не принимая в расчет обычных для него преувеличений. Журналисты охотятся за подробностями, а их, очевидно, не будет.
— Это ни о чем мне не говорит. Почему, когда мы выходили из бассейна, ты сказал, что это только начало?
— Из-за человека, у которого брали интервью. Он охотно вышел из дома; очевидно, это твой коллега в подкомитете по делам разведки в палате представителей, конгрессмен по фамилии Мэйсон.
— Что, Мэйсон? — Кендрик нахмурился. — У него большой участок земли в Талсе или Фениксе — забыл, где именно, — но он ноль. Несколько недель назад его хотели тихо убрать из комитета.
— Вряд ли его так представили, Эван.
— Уверен в этом. Что он говорил?
— Что ты — самый проницательный, самый выдающийся член комитета, которого все уважают и к которому прислушиваются.
— Вот дерьмо собачье! Я всего лишь задал ряд вопросов, но не так уж много; и потом, не думаю, что мы с Мэйсоном когда-нибудь говорили друг другу что-либо, кроме «здрасьте». Вот дерьмо собачье!
— Еще по всей стране...
Визг тормозов машины, остановившейся перед домом, потом еще одной провал тишину закрытого гаража.
— Боже милосердный! — прошептал Эван. — Меня загнали в угол!
— Еще нет, — возразил доктор Хассан. — Каши знает, что слать. Она примет первых визитеров. Говоря, между прочим, на иврите, и проведет их в солярий. Притворится, что не понимает их, и таким образом задержит — конечно, всего на несколько минут. Поезжай, Эван, и лучше по проселочной дороге на юг, пока не доберешься до шоссе. Через час я положу телефонную трубку на рычаг. Позвони нам. Каши привезет все, что тебе понадобится.
Кендрик набирал и набирал номер, нажимая на рычаг каждый раз, как только в трубке раздавались гудки «занято». Наконец, к своему облегчению, услышал, что линия свободна.
— Резиденция конгрессмена Кендрика...
— Это я, Сабри.
— Сейчас я на самом деле поражен, что ты дозвонился. И еще рад, что смогу снова снять трубку.
— Как дела?
— Плачевно, друг мой. И у тебя в офисе, и дома в Колорадо. Все в осаде.
— Откуда ты знаешь?
— Отсюда никто не уедет. Эммануил, как и ты, наконец дозвонился до нас, изрядно богохульствуя. Жаловался, что почти полчаса не мог к нам пробиться...
— У меня перед ним преимущество в десять минут. Что он сказал?
— Дом окружен, всюду толпы народа. Очевидно, все газетчики и телевизионщики слетелись в Меса-Верде, где попали в затруднительное положение, поскольку три такси вряд ли могут вместить такое количество людей.
— Должно быть, все это взбесило Мэнни.
— Его взбесило, как ты это называешь, отсутствие мест общего пользования.
— Что?
— Он отказался выйти к ним и потом наблюдал акты естественных отправлений со всех сторон дома, что заставило его броситься к твоей ружейной стойке.
— О Боже, они гадят на его лужайке, его декоративной лужайке!
— В прошлом я много раз слышал тирады Эммануила, но никогда ничего подобного нынешней вспышке! Тем не менее он все-таки ухитрился попросить меня позвонить миссис О'Рейли в твой офис, потому что сюда она дозвониться не смогла.
— Что передала Энни?
— Велела тебе скрыться на некоторое время, но просила ради Христа позвонить ей.
— Я так не думаю, — задумчиво проговорил Эван. — Чем меньше она будет знать, тем на данный момент лучше.
— Где ты? — поинтересовался профессор.
— В мотеле за Вудбриджем, если ехать по Девяносто пятому. Он называется «Три медведя», мой домик номер 23. Это последний домик с левой стороны, ближе к лесу.
— Из твоего описания делаю вывод, что тебе кое-что нужно. Еда, без сомнения; выйти ты не можешь, чтобы тебя не увидели, а служба доставки в номер в мотеле с домиками не предусмотрена...
— Нет, не еда. По пути я заехал в придорожную закусочную.
— И никто тебя не узнал?
— По телевизору шли мультфильмы.
— Так что тебе нужно?
— Дождись, пока выйдут последние выпуски утренних газет, и пошли Джима, садовника, в Вашингтон, пусть купит столько разных газет, сколько сможет унести. Особенно центральные. Они бросили на эту историю своих лучших людей, которые могут выйти на других...
— Я составлю для него список. Потом Каши привезет их тебе.
* * *
Жена Сабри приехала в мотель в Вудбридже, штат Вирджиния, только в середине следующего дня. Эван открыл дверь домика номер 23 и проникся к ней особой благодарностью, когда увидел, что она сидит за рулем грузового пикапа садовника. Сам он не подумал об отвлекающем маневре, зато его друзья из Дубаи сообразили не ехать в его «мерседесе» сквозь толпу, окружившую дом. Пока Кендрик придерживал дверь. Каши сновала из машины к дому, потому что вместе с кипой газет со всей страны привезла еду. Сандвичи в пластиковой упаковке, две кварты молока в ведерке со льдом, четыре порции готовых блюд европейской и арабской кухни, бутылка канадского виски...
— Каши, я же не собираюсь жить здесь неделю, — запротестовал Кендрик.
— Еда лишь на сегодняшние день и вечер, дорогой Эван. У тебя сильное потрясение, ты должен есть. В коробке на столе — столовое серебро и металлические стойки, под которыми разожжешь сухой спирт, чтобы подогреть еду. Там еще подставки под горячее и скатерть, но, если тебе срочно придется уехать, пожалуйста, позвони, чтобы я смогла забрать столовые приборы и скатерть.
— Что квартирмейстер отправит нас на гауптвахту?
— Квартирмейстер — это я, дорогой Эван.
— Спасибо, Каши.
— Ты выглядишь усталым, дорогой Эван. Не отдохнул?
— Нет, я смотрел этот чертов телевизор, и чем больше смотрел, тем сильнее злился. Трудно отдохнуть, если ты в ярости.
— Как говорит мой муж, и я с ним согласна, ты очень впечатляюще смотришься по телевизору. А еще он говорит, что мы должны тебя покинуть.
— Да почему же? Он уже намекал на это, но я так и не знаю почему.
— Конечно, знаешь. Мы — арабы, и ты живешь в городе, где нам не доверяют. Ты сейчас находишься на политической арене, где нас не выносят. Мы не хотим причинять тебе вред.
— Каши, да не моя это арена! Я выходу из игры, надоело мне все! Ты говоришь, что в этом городе вам не доверяют? А почему вы должны быть какими-то особенными? В этом городе никому не доверяют! Это город лжецов, зазывал и жуликов, мужчин и женщин, которые карабкаются по спинам других с железными «кошками» на ногах, чтобы подобраться поближе к меду. Они прилипают к чертовски хорошей системе, высасывая кровь из любой жилы, какую только могут обнаружить, и трубят о святом патриотизме своих дел. А страна посиживает и аплодирует им, не зная, чем за все приходится платить! Это не для меня, Каши! С меня довольно!
— Ты расстроен...
— Расскажи мне об этом! — Кендрик бросился к кровати, на которой лежала кипа газет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120