Примечательными были только глаза — карие, яркие и понимающие. У меня возникло неприятное чувство, что он знает обо мне намного больше, чем я о нем.
— Мы еще незнакомы, — вежливо сказал он. — Я брат Бетти. Арчи Кирк.
— Очень приятно, — ответил я и пожал ему руку.
Глава 5
Мы все вместе вернулись в дом, опять обогнув мусорные баки. Машина Арчи Кирка была припаркована перед парадным входом, неподалеку от моей.
Поскольку хозяйка отказывалась уезжать без своего мужа, непонятливого старика, все так же повторявшего свое «Э!», его заботливо вынесли из зала через переднюю дверь и усадили в древний «Даймлер», самый консервативный и респектабельный, какой я только видел.
Мой собственный «Мерседес» цвета кофе с молоком стоял перед домом и что, подумал я, можно сказать о нем? Достаточно дорогой, довольно скромный. Я предпочитаю надежность блеску. И скорость, конечно.
Бетти усадила своего благоверного на заднее сиденье «Даймлера» и уселась рядом с ним, нежно погладив по руке. Прикосновения, подумал я, заменяют речь в их общении. Арчи Кирк занял свое место за рулем, как настоящий главнокомандующий, и поехал со двора, бросив мне на прощание короткое:
— Дайте мне знать.
Я автоматически кивнул. Дать ему знать — что? Все, что я узнаю, предположил я.
Я вернулся в гостиную. Бесстрастные жильцы решили наконец уйти в свое крыло дома. Псы задремали. Тетушка сердито требовала присутствия Эстер. Эстер, чей рабочий день начинался в восемь и ни секундой раньше, невзирая на грабителей, полицию и все остальное, непоколебимо стояла в дверях — маленькая кудрявая работница, знающая свои «права».
Я оставил двух сварливых женщин выяснять отношения и отправился на поиски Джонатана. Что за дом! Прессу здесь встретили приветливо. Я искал, но не мог найти парня, и мне оставалось только надеяться, что отменная невоспитанность удержит его на приличном расстоянии от репортеров с микрофонами. В «Лендровере», который он видел ночью, привезли мачете для жеребца, и я хотел найти его до того, как водитель поймет, что возникла необходимость быстро все скрыть.
Прежде всего меня занимал сам жеребец. Я завел машину и направился на север, в Ламборн, размышляя, что делать с полицией. У меня был опыт столкновений, иногда оканчивавшихся плачевно, иногда — благополучно. Вообще полицейские не любят частных сыщиков вроде меня и могут совершенно явно начать препятствовать, если окажется, что я занялся тем, что они считают только своим делом. Иногда, однако, я обнаруживал, что они не прочь принять помощь. Я старался не задевать их больные места, а заодно и больные места службы безопасности Жокейского клуба и Британской коллегии бегов. Я всегда был осторожен.
Кстати, о Жокейском клубе. В глазах его членов я то был героем, то предавался анафеме, в зависимости от того, кто был главным распорядителем.
Сотрудничество с полицией также сильно зависело от полицейского, с которым я имел дело, и от состояния его личных проблем в тот момент, когда мы встречались.
Более того, правила сбора свидетельств становились все строже. Присяжные больше не верили полиции безоговорочно. Для того чтобы суд принял что-то в качестве доказательства, это нужно было задокументировать и подробно объяснить. Например, нельзя заявить, размахивая мачете: «Я нашел его в „Лендровере“ — следовательно, это он отсек ногу лошади». Чтобы просто заглянуть в «Лендровер» в поисках мачете, нужно сначала получить специальный ордер на обыск, а его Сиду Холли не давали. Иногда и полиции не давали.
Полиция в целом разделена на автономные округа, которые расследуют преступления на своей территории, но мало что замечают за ее пределами. В Йоркшире могли и не слышать о покалеченном в Ланкашире жеребце. Серийные убийцы годами остаются непойманными, потому что информация передается слишком медленно. А тот, кто серийно калечит лошадей, может и вообще не попасть в центральную картотеку.
Одолев последний подъем перед Ламборном, я вдруг услышал, как в машине что-то стучит, и свернул на обочину, мрачно размышляя о поломке в амортизаторах и прочих неприятностях, но стук не прекратился и после того, как машина остановилась. Обуреваемый подозрениями, я вылез, обошел машину и с некоторым трудом открыл багажник. Что-то там было не в порядке с замком.
В отделении для багажа, скорчившись, лежал Джонатан. Он снял ботинок, которым и стучал в борт кузова. Когда я поднял крышку, он прекратил стучать и с вызовом глянул на меня.
— Какого черта ты здесь делаешь? — спросил я.
Дурацкий вопрос. Он разглядывал свой ботинок. Тогда я сказал по-другому:
— Выметайся.
Он выбрался на дорогу и спокойно натянул ботинок, Не сделав ни малейшей попытки оправдаться. Я захлопнул крышку багажника со второй попытки и вернулся на водительское место. Он подошел к дверце, обнаружил, что она заперта, и постучал по стеклу, чтобы привлечь к этому мое внимание. Я завел двигатель, слегка приспустил стекло и сказал ему:
— До Ламборна всего три мили.
— Эй, нет! Вы не можете бросить меня здесь!
На что спорим, подумал я и поехал по пустынной дороге. В зеркало заднего обзора я видел, что он решительно бежит следом. Я ехал медленно, но быстрее, чем он бежал. И все же он продолжал бежать.
Примерно через милю, на повороте, я потерял его из виду. Я притормозил и остановился. Джонатан показался из-за поворота, увидел мою машину, рванул вперед и на этот раз подбежал к водительскому месту. Дверь я не открыл, но спустил стекло дюйма на три или четыре.
— Ну и зачем все это? — спросил он.
— Что — зачем?
— Зачем надо было заставлять меня бежать?
— Ты сломал замок в моем багажнике.
— Что? — Он опешил. — Я только засунул туда гвоздь. У меня не было ключа.
Ключа нет — значит, гвоздь. Это же очевидно, говорил весь его вид.
— А кто будет платить за починку? — спросил я.
— Что там с ним сделали? — нетерпеливо спросил он, как будто не в силах понять такую мелочность.
— С кем?
— С жеребцом.
Уступая, я открыл переднюю дверь. Он обошел машину и уселся рядом со мной. Я с интересом отметил, что дышит он с трудом.
Когда Джонатан уселся, совершенно проигнорировав ремень безопасности, я подумал, что его стрижка просто вопиет о проблемах переходного возраста, о его желании шокировать окружающих или хотя бы быть замеченным. Отдельные пряди были выкрашены наподобие перьев перекисью. Прямые густые космы были посередине разделены на две части, падавшие на щеки и свисавшие на глаза.
Сзади от одного уха до другого волосы были коротко обрезаны, а ниже выбриты. По-моему, выглядело это отвратительно, но мне же не пятнадцать лет.
Выделяться посредством стрижки, кроме всего прочего, стремление универсальное. Мужчины с лысиной и поросячьими хвостиками, мужчины с окладистыми бородами, женщины со строго зачесанными назад волосами — все они как бы говорят: «Это я, и я не такой». Во времена Карла I, когда нормой были длинные волосы у мужчин, мятежные сыновья стриглись и становились «круглоголовыми». Седые волосы Арчи Кирка коротко подстрижены и аккуратно уложены.
Мои собственные темные волосы начинают виться, если им удается отрасти подлиннее. Прическа так и остается самым безошибочным способом выразить себя.
И наоборот, парик может все изменить.
Я спросил у Джонатана:
— Ты что-то еще вспомнил?
— Не совсем.
— Тогда почему ты залез в багажник?
— Послушайте, дайте мне передохнуть. Что мне делать весь день в этом кладбищенском доме? От теткиных придирок с ума сойти можно, а Эстер и сам Карл Маркс придушил бы.
В этом есть определенный смысл, решил я. В задумчивости я одолел последний подъем на пути к Ламборну.
— Расскажи мне о своем дяде, Арчи Кирке, — попросил я.
— А что о нем рассказывать?
— Что знаешь. Для начала — чем он занимается?
— Он работает на правительство.
— То есть?
— Чиновник какой-то. Ужасно скучный.
Я подумал, что скучный — последнее определение, которое я применил бы к тому, что прочел во взгляде Арчи Кирка.
— Где он живет? — спросил я.
— В Шелли-Грин, в паре миль от тети Бетти. Она и по лестнице не поднимется, если он не поможет.
Добравшись до Ламборна, я свернул к ветеринарной лечебнице. Хотя я ехал медленно, ветеринары оказались еще медлительнее. Они все еще выгружали жеребца.
По выражению напряженного ожидания, застывшему на лице Джонатана, я предположил, что он впервые видит отрезанную ногу, хотя разглядеть он мог только наложенную повязку. Я сказал ему:
— Если ты сможешь полчаса подождать меня, это хорошо. Если нет дело твое. Но если ты попробуешь угнать машину, я лично прослежу, чтобы твое условное освобождение кончилось.
— Эй, может, дадите мне шанс?
— У тебя было множество шансов. Полчаса, о'кей?
Он молча и сердито посмотрел на меня. Я подошел к облаченному в белый халат Биллу Раскину, который наблюдал за прибытием пациента.
— Привет, Сид, — рассеянно сказал он, затем взял ведро, в котором лежала нога, и повел меня в маленькую лабораторию, полную микроскопов и разнообразных приспособлений для взвешивания и измерения. Развернув ногу, он установил ее в станке и осмотрел.
— Хорошая, чистая работа, — сказал он.
— Ничего хорошего в этом нет.
— Вероятно, жеребец почти ничего не почувствовал.
— Как это сделали? — спросил я.
Он подумал.
— На ноге нет другого такого места, в котором можно ампутировать копыто, не используя пилу. Сомневаюсь, что можно с такой точностью отрубить ногу одним ударом тяжелого ножа. И сделать это несколько раз, с разными животными, ведь так?
Я кивнул.
— Ну так вот, я думаю, что мы могли бы поискать хозяйственные ножницы.
— Хозяйственные ножницы? — воскликнул я. — Ты имеешь в виду что-то вроде тяжелых ножниц, которыми отрезают головы уткам и фазанам?
— Что-то в этом роде, да.
— Но такие ножницы слишком малы.
Он скривил губы.
— А как насчет ножа для потрошения? Вроде тех, которыми потрошат оленей в горах? — Господи.
— Однако тут есть следы сжатия. Судя по балансу, я бы сказал, что это тяжелые хозяйственные ножницы. А как он заставил жеребца стоять спокойно?
— На земле были кусочки конского корма.
Он угрюмо кивнул.
— Вот мерзавец.
— Согласен.
Билл пристально уставился на разрубленный конец бабки.
— Даже если я смогу пришить ногу, жеребец уже никогда не будет бегать.
— Его хозяйка это знает. Она хочет сохранить ему жизнь.
— Лучше получить страховку.
— Страховки нет. Четверть миллиона вылетает в трубу. Но ее волнуют вовсе не деньги. Она чувствует себя виноватой.
Он понял. Он часто видел такое.
— Я попробую. Не стал бы ее сильно обнадеживать.
— Ты сфотографируешь этот обрубок в таком виде?
Он посмотрел на ногу.
— А, ну да. Фотографии, рентген, пробы крови, микрохирургия и прочая роскошь. Я начну, как только на жеребца подействует анестезия. Нога находится отдельно уже слишком долго... — Он покачал головой. — Я постараюсь.
— Позвони мне на сотовый. — Я дал ему номер. — В любое время.
— До встречи, Сид. И поймай этого мерзавца.
Он торопливо ушел, забрав с собой ногу, и я вернулся к машине, где обнаружил, что Джонатан не только все еще там, но и возбужденно бегает кругом.
— Что случилось? — спросил я.
— Этот «Рейнджровер», который вез трейлер с жеребцом...
— Что с ним?
— У него красный дракон на ветровом стекле!
— Что? Но ты говорил, что голубой...
— Да, да, на аллее я видел вовсе не ветеринарный «Рейнджровер», но у него тоже была наклейка с красным драконом. Не точно такая, но определенно там был красный дракон.
Я огляделся, но трейлера уже не было.
— Они отогнали его, — сказал Джонатан, — но я видел наклейку совсем близко, и на ней была надпись.
В его голосе слышалось торжество, которое я счел оправданным.
— Ну тогда давай дальше, — сказал я. — Что за надпись?
— А вы не собираетесь сказать «хорошая работа»?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
— Мы еще незнакомы, — вежливо сказал он. — Я брат Бетти. Арчи Кирк.
— Очень приятно, — ответил я и пожал ему руку.
Глава 5
Мы все вместе вернулись в дом, опять обогнув мусорные баки. Машина Арчи Кирка была припаркована перед парадным входом, неподалеку от моей.
Поскольку хозяйка отказывалась уезжать без своего мужа, непонятливого старика, все так же повторявшего свое «Э!», его заботливо вынесли из зала через переднюю дверь и усадили в древний «Даймлер», самый консервативный и респектабельный, какой я только видел.
Мой собственный «Мерседес» цвета кофе с молоком стоял перед домом и что, подумал я, можно сказать о нем? Достаточно дорогой, довольно скромный. Я предпочитаю надежность блеску. И скорость, конечно.
Бетти усадила своего благоверного на заднее сиденье «Даймлера» и уселась рядом с ним, нежно погладив по руке. Прикосновения, подумал я, заменяют речь в их общении. Арчи Кирк занял свое место за рулем, как настоящий главнокомандующий, и поехал со двора, бросив мне на прощание короткое:
— Дайте мне знать.
Я автоматически кивнул. Дать ему знать — что? Все, что я узнаю, предположил я.
Я вернулся в гостиную. Бесстрастные жильцы решили наконец уйти в свое крыло дома. Псы задремали. Тетушка сердито требовала присутствия Эстер. Эстер, чей рабочий день начинался в восемь и ни секундой раньше, невзирая на грабителей, полицию и все остальное, непоколебимо стояла в дверях — маленькая кудрявая работница, знающая свои «права».
Я оставил двух сварливых женщин выяснять отношения и отправился на поиски Джонатана. Что за дом! Прессу здесь встретили приветливо. Я искал, но не мог найти парня, и мне оставалось только надеяться, что отменная невоспитанность удержит его на приличном расстоянии от репортеров с микрофонами. В «Лендровере», который он видел ночью, привезли мачете для жеребца, и я хотел найти его до того, как водитель поймет, что возникла необходимость быстро все скрыть.
Прежде всего меня занимал сам жеребец. Я завел машину и направился на север, в Ламборн, размышляя, что делать с полицией. У меня был опыт столкновений, иногда оканчивавшихся плачевно, иногда — благополучно. Вообще полицейские не любят частных сыщиков вроде меня и могут совершенно явно начать препятствовать, если окажется, что я занялся тем, что они считают только своим делом. Иногда, однако, я обнаруживал, что они не прочь принять помощь. Я старался не задевать их больные места, а заодно и больные места службы безопасности Жокейского клуба и Британской коллегии бегов. Я всегда был осторожен.
Кстати, о Жокейском клубе. В глазах его членов я то был героем, то предавался анафеме, в зависимости от того, кто был главным распорядителем.
Сотрудничество с полицией также сильно зависело от полицейского, с которым я имел дело, и от состояния его личных проблем в тот момент, когда мы встречались.
Более того, правила сбора свидетельств становились все строже. Присяжные больше не верили полиции безоговорочно. Для того чтобы суд принял что-то в качестве доказательства, это нужно было задокументировать и подробно объяснить. Например, нельзя заявить, размахивая мачете: «Я нашел его в „Лендровере“ — следовательно, это он отсек ногу лошади». Чтобы просто заглянуть в «Лендровер» в поисках мачете, нужно сначала получить специальный ордер на обыск, а его Сиду Холли не давали. Иногда и полиции не давали.
Полиция в целом разделена на автономные округа, которые расследуют преступления на своей территории, но мало что замечают за ее пределами. В Йоркшире могли и не слышать о покалеченном в Ланкашире жеребце. Серийные убийцы годами остаются непойманными, потому что информация передается слишком медленно. А тот, кто серийно калечит лошадей, может и вообще не попасть в центральную картотеку.
Одолев последний подъем перед Ламборном, я вдруг услышал, как в машине что-то стучит, и свернул на обочину, мрачно размышляя о поломке в амортизаторах и прочих неприятностях, но стук не прекратился и после того, как машина остановилась. Обуреваемый подозрениями, я вылез, обошел машину и с некоторым трудом открыл багажник. Что-то там было не в порядке с замком.
В отделении для багажа, скорчившись, лежал Джонатан. Он снял ботинок, которым и стучал в борт кузова. Когда я поднял крышку, он прекратил стучать и с вызовом глянул на меня.
— Какого черта ты здесь делаешь? — спросил я.
Дурацкий вопрос. Он разглядывал свой ботинок. Тогда я сказал по-другому:
— Выметайся.
Он выбрался на дорогу и спокойно натянул ботинок, Не сделав ни малейшей попытки оправдаться. Я захлопнул крышку багажника со второй попытки и вернулся на водительское место. Он подошел к дверце, обнаружил, что она заперта, и постучал по стеклу, чтобы привлечь к этому мое внимание. Я завел двигатель, слегка приспустил стекло и сказал ему:
— До Ламборна всего три мили.
— Эй, нет! Вы не можете бросить меня здесь!
На что спорим, подумал я и поехал по пустынной дороге. В зеркало заднего обзора я видел, что он решительно бежит следом. Я ехал медленно, но быстрее, чем он бежал. И все же он продолжал бежать.
Примерно через милю, на повороте, я потерял его из виду. Я притормозил и остановился. Джонатан показался из-за поворота, увидел мою машину, рванул вперед и на этот раз подбежал к водительскому месту. Дверь я не открыл, но спустил стекло дюйма на три или четыре.
— Ну и зачем все это? — спросил он.
— Что — зачем?
— Зачем надо было заставлять меня бежать?
— Ты сломал замок в моем багажнике.
— Что? — Он опешил. — Я только засунул туда гвоздь. У меня не было ключа.
Ключа нет — значит, гвоздь. Это же очевидно, говорил весь его вид.
— А кто будет платить за починку? — спросил я.
— Что там с ним сделали? — нетерпеливо спросил он, как будто не в силах понять такую мелочность.
— С кем?
— С жеребцом.
Уступая, я открыл переднюю дверь. Он обошел машину и уселся рядом со мной. Я с интересом отметил, что дышит он с трудом.
Когда Джонатан уселся, совершенно проигнорировав ремень безопасности, я подумал, что его стрижка просто вопиет о проблемах переходного возраста, о его желании шокировать окружающих или хотя бы быть замеченным. Отдельные пряди были выкрашены наподобие перьев перекисью. Прямые густые космы были посередине разделены на две части, падавшие на щеки и свисавшие на глаза.
Сзади от одного уха до другого волосы были коротко обрезаны, а ниже выбриты. По-моему, выглядело это отвратительно, но мне же не пятнадцать лет.
Выделяться посредством стрижки, кроме всего прочего, стремление универсальное. Мужчины с лысиной и поросячьими хвостиками, мужчины с окладистыми бородами, женщины со строго зачесанными назад волосами — все они как бы говорят: «Это я, и я не такой». Во времена Карла I, когда нормой были длинные волосы у мужчин, мятежные сыновья стриглись и становились «круглоголовыми». Седые волосы Арчи Кирка коротко подстрижены и аккуратно уложены.
Мои собственные темные волосы начинают виться, если им удается отрасти подлиннее. Прическа так и остается самым безошибочным способом выразить себя.
И наоборот, парик может все изменить.
Я спросил у Джонатана:
— Ты что-то еще вспомнил?
— Не совсем.
— Тогда почему ты залез в багажник?
— Послушайте, дайте мне передохнуть. Что мне делать весь день в этом кладбищенском доме? От теткиных придирок с ума сойти можно, а Эстер и сам Карл Маркс придушил бы.
В этом есть определенный смысл, решил я. В задумчивости я одолел последний подъем на пути к Ламборну.
— Расскажи мне о своем дяде, Арчи Кирке, — попросил я.
— А что о нем рассказывать?
— Что знаешь. Для начала — чем он занимается?
— Он работает на правительство.
— То есть?
— Чиновник какой-то. Ужасно скучный.
Я подумал, что скучный — последнее определение, которое я применил бы к тому, что прочел во взгляде Арчи Кирка.
— Где он живет? — спросил я.
— В Шелли-Грин, в паре миль от тети Бетти. Она и по лестнице не поднимется, если он не поможет.
Добравшись до Ламборна, я свернул к ветеринарной лечебнице. Хотя я ехал медленно, ветеринары оказались еще медлительнее. Они все еще выгружали жеребца.
По выражению напряженного ожидания, застывшему на лице Джонатана, я предположил, что он впервые видит отрезанную ногу, хотя разглядеть он мог только наложенную повязку. Я сказал ему:
— Если ты сможешь полчаса подождать меня, это хорошо. Если нет дело твое. Но если ты попробуешь угнать машину, я лично прослежу, чтобы твое условное освобождение кончилось.
— Эй, может, дадите мне шанс?
— У тебя было множество шансов. Полчаса, о'кей?
Он молча и сердито посмотрел на меня. Я подошел к облаченному в белый халат Биллу Раскину, который наблюдал за прибытием пациента.
— Привет, Сид, — рассеянно сказал он, затем взял ведро, в котором лежала нога, и повел меня в маленькую лабораторию, полную микроскопов и разнообразных приспособлений для взвешивания и измерения. Развернув ногу, он установил ее в станке и осмотрел.
— Хорошая, чистая работа, — сказал он.
— Ничего хорошего в этом нет.
— Вероятно, жеребец почти ничего не почувствовал.
— Как это сделали? — спросил я.
Он подумал.
— На ноге нет другого такого места, в котором можно ампутировать копыто, не используя пилу. Сомневаюсь, что можно с такой точностью отрубить ногу одним ударом тяжелого ножа. И сделать это несколько раз, с разными животными, ведь так?
Я кивнул.
— Ну так вот, я думаю, что мы могли бы поискать хозяйственные ножницы.
— Хозяйственные ножницы? — воскликнул я. — Ты имеешь в виду что-то вроде тяжелых ножниц, которыми отрезают головы уткам и фазанам?
— Что-то в этом роде, да.
— Но такие ножницы слишком малы.
Он скривил губы.
— А как насчет ножа для потрошения? Вроде тех, которыми потрошат оленей в горах? — Господи.
— Однако тут есть следы сжатия. Судя по балансу, я бы сказал, что это тяжелые хозяйственные ножницы. А как он заставил жеребца стоять спокойно?
— На земле были кусочки конского корма.
Он угрюмо кивнул.
— Вот мерзавец.
— Согласен.
Билл пристально уставился на разрубленный конец бабки.
— Даже если я смогу пришить ногу, жеребец уже никогда не будет бегать.
— Его хозяйка это знает. Она хочет сохранить ему жизнь.
— Лучше получить страховку.
— Страховки нет. Четверть миллиона вылетает в трубу. Но ее волнуют вовсе не деньги. Она чувствует себя виноватой.
Он понял. Он часто видел такое.
— Я попробую. Не стал бы ее сильно обнадеживать.
— Ты сфотографируешь этот обрубок в таком виде?
Он посмотрел на ногу.
— А, ну да. Фотографии, рентген, пробы крови, микрохирургия и прочая роскошь. Я начну, как только на жеребца подействует анестезия. Нога находится отдельно уже слишком долго... — Он покачал головой. — Я постараюсь.
— Позвони мне на сотовый. — Я дал ему номер. — В любое время.
— До встречи, Сид. И поймай этого мерзавца.
Он торопливо ушел, забрав с собой ногу, и я вернулся к машине, где обнаружил, что Джонатан не только все еще там, но и возбужденно бегает кругом.
— Что случилось? — спросил я.
— Этот «Рейнджровер», который вез трейлер с жеребцом...
— Что с ним?
— У него красный дракон на ветровом стекле!
— Что? Но ты говорил, что голубой...
— Да, да, на аллее я видел вовсе не ветеринарный «Рейнджровер», но у него тоже была наклейка с красным драконом. Не точно такая, но определенно там был красный дракон.
Я огляделся, но трейлера уже не было.
— Они отогнали его, — сказал Джонатан, — но я видел наклейку совсем близко, и на ней была надпись.
В его голосе слышалось торжество, которое я счел оправданным.
— Ну тогда давай дальше, — сказал я. — Что за надпись?
— А вы не собираетесь сказать «хорошая работа»?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40