— Возможно, мысль о шропширском алиби возникла постепенно, и бог знает, у кого первого. Эллис принял приглашение на бал. На этом строился весь план. Они считали его эффективным способом предотвратить суд.
Черт, подумал я, мне нехорошо. Старею.
— Вы должны помнить, что Гордон — фермер. Он привык к мысли о том, что смерть животного приносит выгоду. Я бы сказал, что смерть одного какого-то жеребенка ничего для него не значила по сравнению со спасением сына.
И он знал, где найти такую жертву. Он должен был найти замену секатору, который конфисковала полиция. Это было легко.
Арчи и Норман слушали, не дыша.
— Эллис способен на многое, но он не убийца. Если бы он им был, он мог бы стать серийным убийцей людей, не лошадей. Это стремление ко злу — я не понимаю его, но так бывает. Оторвать крылья у бабочки и все такое прочее. — Я задохнулся. — Эллис заставил меня пережить тяжелое время, но не дал убить меня. Он остановил Йоркшира. Он остановил своего отца вчера вечером.
— Люди могут ненавидеть, пока не доведут себя до припадка, — согласился Арчи. — Очень немногие способны убить.
— Гордон Квинт попытался, — заметил Норман. — И почти преуспел.
— Да, — согласился я. — Но это не помогло Эллису.
— Да что же это?
— Нужно вернуться немного назад.
Я слишком устал, но с этим лучше было покончить.
— Вы помните тот лоскут, который дали мне? — спросил я у Нормана.
— Да. Вы что-нибудь сделали с ним?
Я кивнул.
— Какой лоскут? — спросил Арчи. Норман описал ему, как в Нортгемптоне нашли секатор, завернутый в грязную тряпку.
— Местная полиция нашла секатор в живой изгороди, — сказал я. — Полицейские принесли его в офис, когда я был там. Там были владелицы конюшни — мисс Ричардсон и миссис Бетани, а еще там была Джинни Квинт, которая дружила с обеими и приехала утешить их и выразить сочувствие. Джинни высказала мне, как она меня презирает за то, что я несправедливо обвинил ее дорогого сына. Оболгал своего друга. Она почти что назвала меня Иудой.
— Сид!
— Ну, так это и выглядело. И тут она увидела, как полицейский разворачивает тряпку и показывает секатор, которым отрезали ногу жеребенку, она бледнеет... и падает в обморок.
— Увидев этот секатор, — сказал Норман.
— Более того. Она увидела ткань.
— Откуда вы знаете?
— Я потратил целый день... четверг — кажется, это было целую жизнь назад... Я обошел с этим лоскутом весь Лондон, а закончил путь в деревне возле Чичестера.
— При чем здесь Чичестер? — спросил Арчи.
— При том, что эта грязная старая тряпка когда-то была частью портьеры в спальне. Их соткала по особому заказу миссис Патриция Хаксфорд. У нее мастерская в Лоуэлле, недалеко от Чичестера. Она просмотрела свои записи и обнаружила, что эту ткань она сделала почти тридцать лет назад специально — и исключительно — для миссис Гордон Квинт.
Арчи и Норман онемели.
— Джинни узнала ткань. Она только что обвиняла меня в том, что я поверил, будто бы Эллис способен покалечить лошадь, и вдруг поняла, увидев эту ткань, в которую был завернут секатор, что я прав. И не только это. Она знала, что Эллис был в Шропшире в ту ночь, когда покалечили жеребенка мисс Ричардсон. Она знала, насколько важно его алиби. И она увидела — она поняла, — что только один человек мог завернуть секатор в эту уникальную ткань — Гордон. Гордон схватил первую попавшуюся тряпку, чтобы завернуть секатор, и я думаю, что он решил спрятать сверток, потому что мы могли еще раз проверить секатор Квинтов на ДНК, если бы он взял его домой. Джинни поняла, что жеребенка покалечил именно Гордон. Это было слишком сильное потрясение... и она потеряла сознание.
Арчи и Норман тоже выглядели потрясенными. Я вздохнул.
— Тогда я, конечно, этого не понял. Я не понимал этого до предыдущей ночи, когда все вдруг встало на свои места. Но теперь... Я думаю, что Джинни покончила с собой не только из-за вины Эллиса, но и из-за вины и репутации Гордона... И из-за того, что суд все же состоится, несмотря ни на что... И это было слишком... она не могла этого вынести.
Я сделал короткую паузу и продолжил:
— Самоубийство Джинни свело Гордона с ума. Он хотел помочь сыну. И этим спровоцировал гибель жены. Он обвинял во всем меня, в том, что я разрушил его семью. Он пытался проломить мне голову в то утро, когда она умерла. Он подстерег меня возле моего дома... он кричал, что я убил ее. А вчера ночью, в тот самый момент, который изображен на фотографии в «Памп», он сказал мне, что эта пуля — за Джинни... Моя жизнь — за ее. Он собирался... он хотел это сделать.
Я умолк. В белой палате стало тихо.
Днем позже я позвонил в больницу в Кентербери и поговорил с дежурной сестрой.
— Как Рэчел? — спросил я.
— Мистер Холли? Но я думала... понимаете, мы все читали «Памп»...
— Но вы же не рассказали об этом Рэчел?
— Нет... Линда — миссис Фернс — запретила.
— Отлично.
— Но вы...
— Со мной все в порядке, — уверил я ее. — Я в Хаммерсмитской больнице.
— Это лучшая больница! — воскликнула она.
— Не спорю. Как Рэчел?
— Вы же знаете, она очень болезненная девочка, но мы все надеемся на трансплантат.
— Она уже под пузырем?
— Да, и она очень храбрая. Она говорит, что это ее дворец, а она королева.
— Передайте ей, что я ее люблю.
— Когда вы... ох. Простите, я не должна спрашивать.
— Я приеду в четверг.
— Я скажу ей.
Кевин Миллс и Индия пришли навестить меня в десять часов утра на следующий день, по пути на работу.
Я снова сидел в своей постели, но чувствовал себя намного лучше. Невзирая на мои протесты, простреленная рука все еще была неподвижно зафиксирована в гипсе. Дайте ей еще день покоя, говорили мне, а пока тренируйте пальцы. Все было прекрасно, только сиделка была все утро слишком занята, чтобы прицепить мне левую руку, которая лежала на столике рядом с кроватью.
Хотя та и не работала как следует, я чувствовал себя без нее голым и ничего не мог сделать сам, даже нос почесать.
Кевин и Индия оба были в замешательстве и слишком уж радостно заговорили о том, как они счастливы видеть, что я выздоравливаю.
— Мои дорогие дети, — сказал я, улыбаясь, — я еще не круглый идиот.
— Послушай... — Кевин поперхнулся. В глаза мне он не смотрел.
— Кто сказал Гордону Квинту, где меня искать? — спросил я.
Они не ответили.
— Индия, вы единственная знали, что я появлюсь на Кенсингтонплейс в восемь часов вечера в воскресенье.
— Сид! — Она страдала, как на Черч-стрит, когда узнала, что в меня стреляли, и она тоже не смотрела мне в лицо.
Кевин пригладил усы.
— Это не ее вина.
— Значит, твоя?
— Ты прав в том, что ты не круглый дурак, — сказал Кевин. — Ты догадался, что произошло, иначе ты бы сразу выгнал нас.
— Верно.
— Суматоха началась вечером в субботу, — сказал Кевин, садясь в кресло. Так ему казалось безопаснее. — Конечно, поскольку в воскресенье «Памп» не выходит, в редакции почти никого не было. Джорджа Годбара не было. Вообще никого не было. В субботу у нас короткий день. Самая гадость случилась на редколлегии в воскресенье. Ты знаешь, что такое редколлегия... ну, может, и нет. Все редакторы отделов: новости, спорт, слухи, сенсации словом, все, и главные репортеры — собираются, чтобы решить, что пойдет в следующий номер, и вот там Джордж Годбар развернул на сто восемьдесят градусов политику в отношении С. Холли. Ну, Сид, не слышал ты, как он ругался.
Я никогда не слышал о существовании такого количества отверстий и сфинктеров.
— На него нажал босс?
— Нажал! Это была паника. Наш лорд-владелец хотел откупиться от тебя!
— Как мило, — сказал я.
— Джордж сказал, что он предложил десять тысяч хрустящих. Я сказал — предложите десять миллионов. Джордж приказал собрать все, что «Памп» печатала о тебе, начиная с июня, и почти все это было в пятничной колонке Индии. Я полагаю, ты сохранил эти вырезки?
Я их не сохранил. Но не сказал об этом.
— Такая отрава, — сказал Кевин. — Особенно когда видишь их все вместе.
Все замолчали и молчали долго.
— Меня там не было, — сказала Индия. — Я не хожу на редколлегии.
— Будь снисходителен к Индии, — сказал мне Кевин. — Она не писала почти ничего из этого. Кое-что писал я. Ты это знаешь. Писали шесть человек.
Индия так и не посмотрела мне в глаза и не села в пустое кресло. Я знал о «политике» и о перспективе костра, но неделю за неделей я боялся ее колонки. Хотя я и старался простить, я все еще был обозлен этой жестокостью.
— Присядьте, — мягко сказал я.
Она неловко села.
— Если мы опять соберемся пообедать, не говорите об этом никому, сказал я.
— Ох, Сид!
— Она не хотела, чтобы тебя застрелили, Господи помилуй, — вступился Кевин. — Тилпит хотел тебя найти. Хотел! Джордж сказал, что он прямо обгадился. Адвокат «Памп» постоянно следил за тем, чтобы кампания не выходила за рамки, но, когда он на редколлегии просчитал все это вместе взятое, он вспотел, Сид. Он говорит, что «Памп» могут привлечь к суду в любой момент.
— И я полагаю, ты не хочешь, чтобы стало известно, что ты мне об этом сказал?
— Нет, — признался Кевин. — Но ты дал мне сенсацию недели.
— Как Гордон Квинт нашел меня? — снова спросил я.
— Джордж сказал, что наш благородный лорд бормочет что-то насчет того, что ты обещал не сажать его в тюрьму, если выйдешь откуда-то свободно, и что ты вышел свободно, и он хочет, чтобы ты сдержал обещание. Джордж не знал, о чем он толкует, но Тилпит доходчиво объяснил, что работа Джорджа зависит от того, найдут ли тебя за пять минут или быстрее. Так что Джордж умолял нас всех найти тебя, чтобы сказать, что «Памп» немедленно признает тебя святым и отсыплет денежек. Я позвонил Индии наугад, и она сказала, чтобы мы не волновались, она сама тебе все скажет... Я ее спросил, каким образом... и где. Мне показалось, что вреда от этого не будет.
— Ты сказал что-нибудь Годбару? — спросил я.
Кевин кивнул.
— А он, — продолжил я, — передал лорду Тилпиту? А тот сказал Эллису, полагаю... потому что Эллис тоже там был.
— Джордж позвонил домой отцу Эллиса, когда искал его. Автоответчик сказал перезвонить на сотовый, и он дозвонился до Гордона Квинта, который где-то сидел в машине... И сказал Гордону, где ты будешь, на случай, если Эллису понадобится тебя найти.
Я опять вздохнул. Мне повезло, что я жив. А еще я думал, сколько я смогу выжать из «Памп». Достаточно, чтобы их лорд еще и благодарен остался, решил я.
Кевин, во всем признавшись, нетерпеливо поднялся и, обойдя палату, остановился у столика слева от меня. Он ошеломленно посмотрел на протез и, немного помедлив, взял его в руки. Я бы предпочел, чтобы он этого не делал.
— Он больше, чем я думал. И тяжелее, — удивленно сказал он. — И твердый.
— Заменяет дубинку, — сказал я.
— Правда?
— Это общеизвестно, — сказал я, и он, помедлив, положил протез на место.
— Это правда, что о тебе говорят? Ты, может, и не выглядишь таким, но ты упрямый человек, Сид. Я тебе это уже говорил.
— Немногие люди выглядят такими, каковы они внутри.
— Я напишу об этом, — сказала Индия.
— Ну все, Сид. — Кевин собрался уходить. — У меня тут изнасилование. Спасибо за тех японцев. Мир, ладно?
— Мир, — сказал я. Индия встала, чтобы тоже уйти.
— Останьтесь ненадолго, — предложил я.
Она заколебалась.
— Оставайся и держи его за руку, — сказал Кевин. — О черт. Извини.
— Выметайся, — сказал я.
Индия посмотрела ему вслед.
— Мне очень жаль, — беспомощно сказала она, — что в вас стреляли.
— Я жив, так что забудем об этом.
Ее лицо смягчилось. Сейчас, утром, у нее на лице не было еще ни этой яркой помады, ни фарфорового макияжа. Брови у нее были такими же темными и четко очерченными, глаза — голубыми и ясными, но это была настоящая Индия, а не упаковка. Какое различие между ее сущностью и резкостью ее колонки, подумал я.
Она тоже, как по принуждению, подошла к столику и посмотрела на пластиковую руку.
— Как она работает? — спросила она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40