— Ты гений, — сказал я.
— Хорошо, когда тебя ценят, — усмехнулся он.
— В клинику придет полицейский, взять образцы его крови и шерсти.
— Отлично. Поймайте того гада, — сказал он.
Волей-неволей в Лондон я ехал не торопясь из-за множества машин. Когда я добрался до паба, я опоздал на полчаса, и Кевина Миллса там не было.
Не было видно ни лысины, ни брюшка, ни усов в пивной пене, ни циничной вселенской скуки.
Без сожалений я подошел к бару, взял Себе виски и влил в него достаточно лондонской водопроводной воды, чтобы разбавить.
Я хотел только выпить свое слабое успокоительное, добраться до дому, найти там что-нибудь поесть и лечь спать. Прежде всего спать, подумал я, зевая. Женский голос разрушил все мои планы.
— Вы — Сид Холли? — спросил этот голос. Я расслабленно повернулся.
У нее были блестящие черные волосы до плеч, яркие голубые глаза и темно-красная помада на четко очерченных губах. Безукоризненная от природы кожа была матово-фарфоровой. Черные брови и ресницы придавали ее лицу решительное выражение, которое усиливалось манерами. В июне месяце она была одета в черное. Я решил, что определить ее возраст невозможно, судя по лицу — плюс-минус десять лет, но ухоженные руки с маникюром свидетельствовали, что ей не больше тридцати.
— Я работаю в «Памп», — сказала она. — Моего коллегу Кевина Миллса вызвали на изнасилование.
— Вот как, — пробормотал я.
— Меня зовут Индия Кэткарт, — сказала она. Я снова повторил свое «вот как», но я знал ее имя, мне были известны ее репутация и статьи. Она была главным обозревателем, сокрушающей Немезидой, делала жесткие интервью и безжалостно выставляла на всеобщее обозрение тайны. К тому же она писала забавно, и я, как и всякий приверженец «Памп», жадно читал ее материалы и смеялся, даже если смысл написанного заставлял меня морщиться.
Тем не менее я не собирался становиться для нее источником сведений ни сейчас, ни в будущем.
— Я пришла, чтобы сделать наш эксклюзив, — сказала она.
— А-а. Боюсь, ничего не могу вам сказать.
— Но вы обещали.
— Я надеялся, — согласился я.
— И вы весь день не отвечали по телефону.
Я отцепил свой сотовый и осмотрел его, сделав озадаченный вид.
— Он выключен, — сообщил я, как будто только что это обнаружил.
Ее это не обмануло.
— Меня предупреждали, что вы неглупы.
Отвечать, кажется, не требовалось, так что я и не стал стараться.
— Мы искали вас. Где вы были?
— С друзьями, — сказал я.
— Я приехала в Комб-Бассет. И что я там обнаружила? Жеребца нет, ни с ногой, ни без ноги. Сида Холли нет. Рыдающего владельца нет. Только какая-то старая карга, которая сказала, что все уехали к Арчи домой.
Я разглядывал ее с доброжелательным видом. Я очень хорошо умею принимать такой вид.
— Итак, — продолжала Индия Кэткарт с видимым отвращением, — я отправляюсь в дом мистера Арчибальда Кирка в деревню Шелли-Грин и что нахожу там?
— Что?
— Я нахожу там человек пять журналистов, разных фотографов, миссис Арчибальд Кирк и глухого старца, который говорит: «Э?»
— А что потом?
— Миссис Кирк смотрит на меня чистыми глазами и врет. Она говорит, что не знает, где кто. Через три часа я вернулась в Комб-Бассет, чтобы посмотреть на туристов.
— Вы нашли кого-нибудь из них?
— Они прошли двадцать миль и забрались на пастбище, на котором держат быка. Они в панике ринулись обратно и стали рассуждать о том, как привлечь фермера к суду за то, что он позволяет опасному животному разгуливать рядом с общественной дорогой. Мужчина с лысиной и длинным хвостом сказал, что он привлечет еще и миссис Брэккен за то, что она не держала своего жеребца в стойле, чтобы предотвратить ампутацию, которая вызвала у его дочери истерику.
— Жизнь — это один долгий фарс, — сказал я. Это было ошибкой.
Она тут же уцепилась за это.
— Это ваш комментарий по поводу жестокого обращения с животными?
— Нет.
— Ваше мнение о туристах?
— Пешеходные дорожки очень важны.
Она перевела взгляд с меня на бармена.
— Газированную минеральную воду, лед и лимон, пожалуйста.
Она сама заплатила за свою выпивку, как будто это подразумевалось. Я задумался, насколько ее вызывающее поведение неосознанно и привычно — или она дозирует его в зависимости от того, с кем говорит. Я часто узнавал много полезного о людях, наблюдая за тем, как они разговаривают с другими, и сравнивая реакцию.
— Вы ведете нечестную игру, — сказала она, глядя на меня поверх лимона, насаженного на край стакана. — Ведь именно благодаря «горячей линии» в «Памп» вы попали в Комб-Бассет. Кевин говорит, что вы платите свои долги.
Так платите.
— "Горячая линия" — это его собственная идея. Неплохая, если не считать сотни ложных сообщений. Но сегодня я ничего не могу вам сказать.
— Не «не можете», а не хотите.
— Очень часто это одно и то же.
— Избавьте меня от философии!
— Я с наслаждением читаю вашу еженедельную страницу, — сказал я.
— Но не хотите появиться на ней?
— Это верно.
Она вскинула голову.
— Многие просили меня не печатать то, что я знаю.
Я не хотел окончательно поссориться с ней и мог отказаться от мимолетного удовольствия подшутить над ней, поэтому я принял доброжелательный вид и не стал комментировать.
— Вы женаты? — спросила она.
— Разведен.
— А дети?
Я покачал головой.
— А вы?
Она больше привыкла задавать вопросы, чем отвечать на них. Поэтому ощутимо замешкалась, прежде чем сказать:
— У меня то же самое.
Я глотнул скотча.
— Передайте Кевину, я очень сожалею, что не могу описать ему подоплеку событий. Передайте, что я поговорю с ним в понедельник.
— Этого недостаточно.
— Больше я ничего не могу сделать.
— Вам кто-то платит? — требовательно спросила она. — Другая газета?
Я покачал головой.
— В понедельник. — Я поставил пустой стакан на стойку. — До свидания.
— Подождите!
Она посмотрела на меня взглядом, в котором не было феминистской агрессии и не читалась необходимость набирать очки в битве, которую выиграло предыдущее поколение. Я подумал, что, возможно, Индия Кэт-карт не создана для продолжительного брака, как и я. Я женился на любящей и милой девушке и заставил ее ожесточиться — худшая и самая печальная ошибка моей жизни. Индия спросила:
— Вы не голодны? Я целый день ничего не ела. Мой кошелек выдержит два обеда.
Бывает хуже. Я быстро обдумал вероятность того, что меня размажут по пятнадцатой странице, и решил, как обычно, что у всякого риска есть свои пределы. Рискуйте, но с предосторожностями — великий девиз.
— Ваш ресторан или мой? — улыбаясь, спросил я, и тут же в ее глазах мелькнул слабый отблеск триумфа — она подумала, что рыбка попалась.
Мы ужинали в шумном, ярко освещенном, большом и полном народу ресторане. Выбор был за Индией. Это было ее естественное окружение. Несколько подхалимов зааплодировали, когда шепелявая девушка провела нас к центральному почетному столику. Индия Кэткарт признала аплодисменты и потащила меня за собой, как хвост кометы Галлея, никому меня пока не представляя.
Меню было поразительным, но по давней привычке я заказал самые простые блюда, с которыми можно было неплохо управляться одной рукой, кресс-салат, кэрри из утки с тушеными овощами. Индия заказала баклажаны в масле и гору хрустящих лягушачьих лапок, которые ела руками.
Лучше всего в этом ресторане было то, что шум делал приватную беседу невозможной — все, что там говорилось, могли услышать за соседними столиками.
— Итак, — сказала Индия, — Бетти Брэккен была в слезах?
— Я не видел ни одной слезинки.
— Чего стоил этот жеребец?
Я попробовал овощи и решил, что они пережарены.
— Никто не знает, — сказал я.
— Кевин сказал мне, что он стоит четверть миллиона. Вы просто уклоняетесь от ответов.
— Сколько стоит и чего стоит — это разные вещи. Он мог выиграть дерби. Он мог стоить миллионы. Никто не знает.
— Вы всегда играете словами?
— Довольно часто, — признался я. — Как и вы.
— Где вы учились?
— Спросите Кевина, — улыбнулся я.
— Кевин рассказывал мне о вас такие вещи, что вы можете не захотеть, чтобы я о них знала.
— Какие же?
— Например, что легко обмануться вашим мирным видом. Что у вас вольфрам вместо нервов. Что вы болезненно относитесь к потере руки. Хватит для начала?
Я задушу Кевина, подумал я.
— Как вам лягушачьи лапки? — спросил я.
— Мускулистые.
— Ничего, у вас острые зубки.
Ее отношение вполне заметно сменило направление от покровительства до неуверенности, и она начала мне нравиться.
После кэрри и лягушек мы выпили кофе, в промежутках пару раз обменявшись оценивающими взглядами. Мельком я подумал, какова она в постели, и так же мельком подумал, что никто не станет обнимать потенциальную кобру. У меня и мысли не возникло попробовать.
Она, кажется, приняла мою пассивность за разрешение действовать. Она заплатила за нас обоих кредитной карточкой «Памп», как и обещала, и явно ожидала, что я отплачу в понедельник, дав Кевину эксклюзивное интервью.
Я пообещал, зная, что не смогу этого избежать, и предложил подвезти ее до дома.
— Но вы же не знаете, где я живу!
— Да все равно, — сказал я.
— Спасибо. Здесь ходит автобус.
Я не настаивал. Мы расстались у дверей ресторана. Ни поцелуя. Ни рукопожатия. Она только кивнула и пошла вперед не оглядываясь, а я вообще не верил в ее добросердечность.
В воскресенье утром я снова открыл небольшой синий кейс, который мне дала Линда, и снова прочел все вырезки, где говорилось о покалеченных пони в Кенте.
Я опять прокрутил запись двадцатиминутной программы, сделанной Эллисом о детях, которым принадлежали пони, и просмотрел ее с другой — тошнотворной — точки зрения.
На экране он выглядел таким дружелюбным, таким обаятельным, таким умелым. Его рука с сочувствием обнимала Рэчел. Его приятное лицо было исполнено сострадания и гнева. Он говорил, что ослеплять пони или рубить им ноги — это преступление, такое же, как убийство.
Эллис, в отчаянии думал я, как ты мог? Что, если он не сможет удержаться. Я поставил пленку второй раз, подмечая детали и внимательно прислушиваясь к тому, что он на самом деле говорил.
Его чувство аудитории было непогрешимо. Дети были одеты в костюмы для верховой езды, двое или трое были в жокейских шапочках из черного вельвета.
Он усадил их на кипы сена. Сам он сидел среди них на полу, в темном спортивном костюме, со сдвинутой на затылок кепкой, с темными очками в кармане.
Некоторые ребятишки плакали. Он давал им свой платок и помогал справиться с горем.
Когда он говорил, обращаясь прямо в камеру, звучали такие фразы, которые делали зримыми детские страхи: «Из пустых глазниц их глаза стекали по щекам» и «Чистокровный серебристый пони, сверкающий в лунном свете».
Один его заботливый голос делал эти картины непереносимыми.
«Серебристый пони, сверкающий в лунном свете». Основа кошмаров Рэчел.
Я поставил пленку в третий раз и слушал, закрыв глаза, чтобы меня не сбивали с толку знакомое лицо или Рэчел в парике.
Он сказал: «Серебристый пони доверчиво подошел, соблазненный горстью кусочков конского корма». Он не мог знать об этом.
Он мог узнать, если бы кто-то у Фернсов догадался об этом.
Но сами Фернсы не могли этого сказать. Они не кормили Силвербоя кормом. Корм ему дал тот, кто приходил ночью.
Эллис, конечно, скажет, что он придумал это и выдумка случайно совпала с фактами. Я перемотал пленку и некоторое время смотрел в пространство.
Эллис ответит на все вопросы. Эллису поверят.
Во второй половине дня я написал длинный подробный рапорт для Нормана Пиктона — это было невеселое занятие.
Рано утром в понедельник, как он того требовал, я приехал к полицейскому участку в Ньюбери и лично вручил конверт в собственные руки инспектору по расследованию.
— Вы говорили об этом с кем-нибудь? — спросил он.
— Нет.
— В особенности с Квинтом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40