Только тогда вы назвались Шмидт, по-моему.
– Да. Глупость, конечно, признаю. Но понимаете, я не была уверена, захочу я вас нанять или нет. Я уже заходила пару раз сюда, но вас не заставала, а записки в почтовом ящике оставлять не стала. Консьерж сказал, у вас вроде бы есть отель в Дахау. Я решила, что сумею разыскать вас там. Увидела табличку «продается» и отправилась в контору Крумпера.
Что-то из этого могло быть правдой, и пока что суетиться я не спешил. Мне доставляли удовольствие и ее замешательство, и стройные длинные ноги, потому отпугивать ее мне не хотелось. Но поддразнить немножко вреда не принесет.
– Но, однако, когда вы зашли сюда на днях, то сказали, что совершили ошибку.
– А теперь передумала. Вот и все.
– Передумали раз, пожалуй, передумаете и в другой. И посадите меня в лужу посреди дороги. А в нашем деле такая ситуация очень даже некстати. Я должен быть уверен, фрау Варцок, что решили вы твердо. Это ведь не шляпку покупать. Как только расследование начинается, переиграть уже нельзя. Его нельзя вернуть обратно в магазин и заявить – это мне не подходит.
– Герр Гюнтер, я не идиотка, – откликнулась она. – И, пожалуйста, не говорите со мной так, будто я не в состоянии продумать последствия своих поступков. Прийти сюда было нелегко. Вы понятия не имеете, как трудно далось мне решение. Иначе не взяли бы такой покровительственный тон. – Говорила она ровно, без всяких эмоций. – Это всё из-за шляпы? Я могу ее снять, если она так вас раздражает. – И наконец-то выпустила из рук портфель, поставив его на пол у ног.
– Наоборот, шляпка мне очень нравится, – улыбнулся я. – Пожалуйста, не снимайте. И простите, если мои манеры вас обидели. Но, по-честному, в агентство столько посетителей приходит, которые только попусту отнимают время, а я свое очень ценю. Работаю я в одиночку, и если стану работать на вас, то уже не смогу взять другого клиента. У кого-то, возможно, потребность в моей помощи гораздо настоятельнее, чем у вас. Вот так обстоят дела.
– Сомневаюсь, что кто-то нуждается в ваших услугах больше, чем я, герр Гюнтер, – возразила она, и в голосе ее я расслышал дрожь, зацепившую меня за чувствительное местечко где-то около сердца. Я предложил посетительнице сигарету.
– Я не курю, – покачала она головой. – Мой… доктор говорит, сигареты очень вредны.
– Знаю. Но рассуждаю так: курение – самый изящный способ убить себя. И к тому же предоставляет вам перед кончиной время для улаживания всех ваших дел. – Закурив, я проглотил дым. – Итак, фрау Варцок, что же у вас за проблема?
– Вы так серьезно это сказали. Насчет способа убить себя.
– Я побывал на русском фронте, фрау. После этого каждый день воспринимается как подарок. – Я пожал плечами. – Так что ешьте, пейте и веселитесь, потому что завтра страну могут оккупировать Иваны, и тогда единственным нашим желанием станет – умереть, если мы еще будем к тому времени в живых. Хотя надежда выжить – довольно слабая: при помощи атомной бомбы на то, чтобы убить шесть миллионов человек, потребуется всего шесть минут, а не шесть лет. – Я прикусил сигарету и ухмыльнулся. – А потому: что такое пара колец дыма в сравнении с облаком-грибом?
– Так вы были на войне?
– Конечно. Мы все на ней побывали. – Сейчас я не видел их, но знал, они – тут. Три шрамика на щеке маскировал краешек черной вуали сбоку ее шляпки. – И вы тоже, судя по всему.
Она тронула лицо:
– Вообще-то мне очень повезло…
– Только так и нужно на это смотреть.
– Двадцать пятого апреля тысяча девятьсот сорок четвертого года Мюнхен бомбили, – стала рассказывать она. – Говорят, на город сбросили тогда сорок пять фугасных и пять тысяч зажигательных бомб. Одна попала в мой дом, меня ранило тремя раскаленными медными кольцами, сорванными с бойлера. Могло бы попасть и в глаза. Поразительно, как мы все это вынесли, правда?
– Верно.
– Герр Гюнтер, я хочу выйти замуж.
– Несколько неожиданное заявление, дорогая. Мы ведь только что познакомились.
Она вежливо улыбнулась:
– Однако есть проблема: я не знаю, жив ли еще человек, за которым я замужем сейчас.
– Если он пропал в войну, фрау Варцок, вам лучше разыскивать его через Информационное бюро вермахта, – посоветовал я. – Телефон сорок один девятьсот четыре.
Номер я знал, потому что, когда погиб отец Кирстен, пытался навести справки о ее брате. Новость, что его убили в сорок четвертом, только ухудшила ее состояние.
Фрау Варцок покачала головой:
– У меня другая ситуация. Я знаю, что после окончания войны он был еще жив. Весной тысяча девятьсот сорок шестого мы встретились в Эбенси, рядом с Зальцбургом. Это была короткая встреча. Понимаете, мы больше не жили вместе как муж и жена. С конца войны – нет. – Она вытянула платочек из рукава своего дорогого пиджака и, смяв, зажала в ладони, точно заранее готовясь заплакать.
– А в полицию вы обращались?
– В германской полиции сообщили, что это дело в ведении австрийской. А в Зальцбурге посоветовали идти к американцам.
– Янки тоже не станут его разыскивать.
– Вообще-то, может, и станут… – Фрау Варцок сглотнула комок бурных эмоций и глубоко вдохнула. – Да, думаю, они могут быть заинтересованы в его розыске…
– О?
– Я, правда, ничего не рассказывала им про Фридриха. Так его зовут – Фридрих Варцок. Он родом из Галиции, которая до Австро-прусской войны тысяча восемьсот шестьдесят шестого года входила в состав Австрии, потом стране была предоставлена автономия. А после тысяча девятьсот восемнадцатого она стала частью Польши. Фридрих родился в Кракове в тысяча девятьсот третьем. Поляк он был насквозь австрийский, герр Гюнтер. А потом стал насквозь германским, после того как к власти пришел Гитлер.
– А почему вы считаете, что ваш муж представляет какой-то интерес для американцев? – спросил я, но, уже задавая вопрос – такой вот я проницательный, – сообразил сам.
– Фридрих был человеком с большими амбициями, но, надо признаться, небольшого ума. Перед войной он работал резчиком по камню, и мастером был довольно хорошим. Он был, герр Гюнтер, активным, энергичным – настоящий мужчина. Наверное, потому-то я и влюбилась в него. Когда мне было восемнадцать, я и сама была… бойкой.
В этом я не сомневался ни секунды. Было очень легко представить себе, как она в коротком белом платьице, с лавровым веночком на голове проделывает разные акробатические штуки с обручем в красивеньком сладком пропагандистском фильме от доктора Геббельса. Женскую силу и энергичность олицетворяли тогда пышущие здоровьем крепенькие блондинки – удачнее и не придумать.
– Буду с вами откровенной, герр Гюнтер. – Она промокнула глаза уголком платка. – Фридрих Варцок был… нехорошим человеком. В войну он вытворял жуткие вещи.
– Сейчас, я думаю, никто из нас не может заявить, что совесть у него чиста.
– Это верно, герр Гюнтер, но есть поступки, которые человек вынужден совершать, ради того чтобы выжить, а есть другие, когда выживание ни при чем. Поэтому под амнистию, которая сейчас обсуждается в парламенте, мой муж не подпадает.
– Ну, я не стал бы так категорически утверждать, – возразил я. – Если уж такой отпетый мерзавец, как Эрих Кох, готов рискнуть и выползти из подполья, чтобы претендовать на защиту по новому закону, значит, кто угодно может на это надеяться.
Эрих Кох был гауляйтером Восточной Пруссии и комиссаром рейха на Украине, где совершались страшные злодеяния. Я знал о них не понаслышке: кое-что наблюдал собственными глазами. Кох делал ставку на получение защиты по новому Основному закону Федеративной Республики, который запрещал смертную казнь и экстрадицию по всем новым судебным делам о военных преступлениях. Сейчас Кох находился в тюрьме в британской оккупационной зоне. Время покажет, насколько его решение оказалось дальновидным.
Я начинал понимать, в чем состоит проблема и чем мне предстоит заниматься. Муж фрау Варцок станет третьим разыскиваемым мной нацистом подряд. И благодаря Эриху Кауфману и барону фон Штарнбергу, от которого я получил благодарственное письмо, похоже, я становлюсь человеком, к которому теперь всегда станут обращаться, если проблемы связаны с Красными Куртками или скрывающимися от правосудия военными преступниками. Мне это не особо нравилось. Не для того я вернулся в частный сыск. И, возможно, я отказал бы фрау Варцок, примись она уверять меня, что ее муж не имел против евреев ничего личного или что он – всего лишь жертва неправильной оценки исторического момента. Но пока что ничего такого она не говорила, напротив, настойчиво убеждала меня в обратном.
– Нет, нет, Фридрих – дурной человек! Его не амнистируют. После всего, что он наделал, – нет! И он заслуживает любого наказания, какое ему вынесут. Больше всего меня порадует известие, что он мертв. Поверьте мне.
– Да я верю, верю! А может, расскажете мне, что же он все-таки сделал?
– Перед войной он вступил в национал-социалистическую партию и в СС, где поднялся до чина гауптштурмфюрера. Его перебросили в Польшу, в лагерь Лемберг-Яновска. И тут настал конец человека, за которого я вышла замуж.
Я покачал головой:
– Никогда не слышал про Лемберг-Яновска.
– Ну так радуйтесь, герр Гюнтер! – воскликнула она. – Яновска не был похож на другие лагеря. Начинался он как завод, входивший в Германские оружейные заводы во Львове. В сорок первом году там работало около шести тысяч евреев и поляков. Фридрих отправился туда в начале сорок второго, и на несколько дней с ним поехала и я. Командовал лагерем человек по имени Вилхаус, а Фридрих стал его помощником. Немецких офицеров, вроде моего мужа, служило в лагере человек двенадцать или пятнадцать. Но большинство охранников были русские, они добровольно пошли на службу в СС, спасаясь от участи военнопленных. – Покачав головой, фрау Варцок сильнее сжала и без того уже скомканный платок, словно выжимая жуткие воспоминания из хлопка. – Когда Фридрих приехал в Яновска, туда прибыла новая партия евреев. Евреев было очень много. И моральный дух – если можно такое сказать про Яновска, – дух лагеря переменился. Заставлять евреев производить оружие для рейха стало уже не главным – работников хватало, – гораздо проще было просто убивать их. Убийства не были систематическими, как в Аушвиц-Биркенау. Нет, их убивали поодиночке, способами, какие эсэсовцам приходили в голову. Каждый эсэсовец убивал на свой излюбленный лад. Каждый день там совершались убийства: евреев стреляли, вешали, топили, закалывали штыком, потрошили им внутренности, распинали на кресте – да, герр Гюнтер, и на кресте евреев распинали тоже. Вам трудно такое вообразить? Но это правда. Женщин закалывали ножами или рубили на части резаками. Детей использовали в качестве мишеней на стрельбище. Я слышала историю, что заключали пари: сумеет ли эсэсовец разрубить ребенка пополам топором с одного удара. И каждый эсэсовец был обязан вести счет, скольких евреев он убил, потом всех заносили в общий список. Так были убиты, герр Гюнтер, триста тысяч человек. С особой жестокостью. Хладнокровно. Хохочущими садистами. И мой муж был одним из этих садистов.
Рассказывая, фрау Варцок, смотрела не на меня, а в пол, и скоро я увидел, как на ковер упала слеза, следом – вторая.
– Не знаю точно, когда именно, потому что Фридрих скоро перестал писать мне, но он принял на себя командование лагерем. И позволял, чтобы при нем продолжали твориться убийства. Как-то он все-таки написал мне – сообщил, что лагерь посетил Гиммлер и сиял от удовольствия: как замечательно идут дела в Яновска! Лагерь был освобожден русскими в июле тысяча девятьсот сорок четвертого. Сейчас Вилхаус уже мертв. Думаю, его убили русские. Фрица Гебауэра, бывшего начальником лагеря до Вилхауса, судили в Дахау и приговорили к пожизненному заключению. Сейчас он в Ландсбергской тюрьме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
– Да. Глупость, конечно, признаю. Но понимаете, я не была уверена, захочу я вас нанять или нет. Я уже заходила пару раз сюда, но вас не заставала, а записки в почтовом ящике оставлять не стала. Консьерж сказал, у вас вроде бы есть отель в Дахау. Я решила, что сумею разыскать вас там. Увидела табличку «продается» и отправилась в контору Крумпера.
Что-то из этого могло быть правдой, и пока что суетиться я не спешил. Мне доставляли удовольствие и ее замешательство, и стройные длинные ноги, потому отпугивать ее мне не хотелось. Но поддразнить немножко вреда не принесет.
– Но, однако, когда вы зашли сюда на днях, то сказали, что совершили ошибку.
– А теперь передумала. Вот и все.
– Передумали раз, пожалуй, передумаете и в другой. И посадите меня в лужу посреди дороги. А в нашем деле такая ситуация очень даже некстати. Я должен быть уверен, фрау Варцок, что решили вы твердо. Это ведь не шляпку покупать. Как только расследование начинается, переиграть уже нельзя. Его нельзя вернуть обратно в магазин и заявить – это мне не подходит.
– Герр Гюнтер, я не идиотка, – откликнулась она. – И, пожалуйста, не говорите со мной так, будто я не в состоянии продумать последствия своих поступков. Прийти сюда было нелегко. Вы понятия не имеете, как трудно далось мне решение. Иначе не взяли бы такой покровительственный тон. – Говорила она ровно, без всяких эмоций. – Это всё из-за шляпы? Я могу ее снять, если она так вас раздражает. – И наконец-то выпустила из рук портфель, поставив его на пол у ног.
– Наоборот, шляпка мне очень нравится, – улыбнулся я. – Пожалуйста, не снимайте. И простите, если мои манеры вас обидели. Но, по-честному, в агентство столько посетителей приходит, которые только попусту отнимают время, а я свое очень ценю. Работаю я в одиночку, и если стану работать на вас, то уже не смогу взять другого клиента. У кого-то, возможно, потребность в моей помощи гораздо настоятельнее, чем у вас. Вот так обстоят дела.
– Сомневаюсь, что кто-то нуждается в ваших услугах больше, чем я, герр Гюнтер, – возразила она, и в голосе ее я расслышал дрожь, зацепившую меня за чувствительное местечко где-то около сердца. Я предложил посетительнице сигарету.
– Я не курю, – покачала она головой. – Мой… доктор говорит, сигареты очень вредны.
– Знаю. Но рассуждаю так: курение – самый изящный способ убить себя. И к тому же предоставляет вам перед кончиной время для улаживания всех ваших дел. – Закурив, я проглотил дым. – Итак, фрау Варцок, что же у вас за проблема?
– Вы так серьезно это сказали. Насчет способа убить себя.
– Я побывал на русском фронте, фрау. После этого каждый день воспринимается как подарок. – Я пожал плечами. – Так что ешьте, пейте и веселитесь, потому что завтра страну могут оккупировать Иваны, и тогда единственным нашим желанием станет – умереть, если мы еще будем к тому времени в живых. Хотя надежда выжить – довольно слабая: при помощи атомной бомбы на то, чтобы убить шесть миллионов человек, потребуется всего шесть минут, а не шесть лет. – Я прикусил сигарету и ухмыльнулся. – А потому: что такое пара колец дыма в сравнении с облаком-грибом?
– Так вы были на войне?
– Конечно. Мы все на ней побывали. – Сейчас я не видел их, но знал, они – тут. Три шрамика на щеке маскировал краешек черной вуали сбоку ее шляпки. – И вы тоже, судя по всему.
Она тронула лицо:
– Вообще-то мне очень повезло…
– Только так и нужно на это смотреть.
– Двадцать пятого апреля тысяча девятьсот сорок четвертого года Мюнхен бомбили, – стала рассказывать она. – Говорят, на город сбросили тогда сорок пять фугасных и пять тысяч зажигательных бомб. Одна попала в мой дом, меня ранило тремя раскаленными медными кольцами, сорванными с бойлера. Могло бы попасть и в глаза. Поразительно, как мы все это вынесли, правда?
– Верно.
– Герр Гюнтер, я хочу выйти замуж.
– Несколько неожиданное заявление, дорогая. Мы ведь только что познакомились.
Она вежливо улыбнулась:
– Однако есть проблема: я не знаю, жив ли еще человек, за которым я замужем сейчас.
– Если он пропал в войну, фрау Варцок, вам лучше разыскивать его через Информационное бюро вермахта, – посоветовал я. – Телефон сорок один девятьсот четыре.
Номер я знал, потому что, когда погиб отец Кирстен, пытался навести справки о ее брате. Новость, что его убили в сорок четвертом, только ухудшила ее состояние.
Фрау Варцок покачала головой:
– У меня другая ситуация. Я знаю, что после окончания войны он был еще жив. Весной тысяча девятьсот сорок шестого мы встретились в Эбенси, рядом с Зальцбургом. Это была короткая встреча. Понимаете, мы больше не жили вместе как муж и жена. С конца войны – нет. – Она вытянула платочек из рукава своего дорогого пиджака и, смяв, зажала в ладони, точно заранее готовясь заплакать.
– А в полицию вы обращались?
– В германской полиции сообщили, что это дело в ведении австрийской. А в Зальцбурге посоветовали идти к американцам.
– Янки тоже не станут его разыскивать.
– Вообще-то, может, и станут… – Фрау Варцок сглотнула комок бурных эмоций и глубоко вдохнула. – Да, думаю, они могут быть заинтересованы в его розыске…
– О?
– Я, правда, ничего не рассказывала им про Фридриха. Так его зовут – Фридрих Варцок. Он родом из Галиции, которая до Австро-прусской войны тысяча восемьсот шестьдесят шестого года входила в состав Австрии, потом стране была предоставлена автономия. А после тысяча девятьсот восемнадцатого она стала частью Польши. Фридрих родился в Кракове в тысяча девятьсот третьем. Поляк он был насквозь австрийский, герр Гюнтер. А потом стал насквозь германским, после того как к власти пришел Гитлер.
– А почему вы считаете, что ваш муж представляет какой-то интерес для американцев? – спросил я, но, уже задавая вопрос – такой вот я проницательный, – сообразил сам.
– Фридрих был человеком с большими амбициями, но, надо признаться, небольшого ума. Перед войной он работал резчиком по камню, и мастером был довольно хорошим. Он был, герр Гюнтер, активным, энергичным – настоящий мужчина. Наверное, потому-то я и влюбилась в него. Когда мне было восемнадцать, я и сама была… бойкой.
В этом я не сомневался ни секунды. Было очень легко представить себе, как она в коротком белом платьице, с лавровым веночком на голове проделывает разные акробатические штуки с обручем в красивеньком сладком пропагандистском фильме от доктора Геббельса. Женскую силу и энергичность олицетворяли тогда пышущие здоровьем крепенькие блондинки – удачнее и не придумать.
– Буду с вами откровенной, герр Гюнтер. – Она промокнула глаза уголком платка. – Фридрих Варцок был… нехорошим человеком. В войну он вытворял жуткие вещи.
– Сейчас, я думаю, никто из нас не может заявить, что совесть у него чиста.
– Это верно, герр Гюнтер, но есть поступки, которые человек вынужден совершать, ради того чтобы выжить, а есть другие, когда выживание ни при чем. Поэтому под амнистию, которая сейчас обсуждается в парламенте, мой муж не подпадает.
– Ну, я не стал бы так категорически утверждать, – возразил я. – Если уж такой отпетый мерзавец, как Эрих Кох, готов рискнуть и выползти из подполья, чтобы претендовать на защиту по новому закону, значит, кто угодно может на это надеяться.
Эрих Кох был гауляйтером Восточной Пруссии и комиссаром рейха на Украине, где совершались страшные злодеяния. Я знал о них не понаслышке: кое-что наблюдал собственными глазами. Кох делал ставку на получение защиты по новому Основному закону Федеративной Республики, который запрещал смертную казнь и экстрадицию по всем новым судебным делам о военных преступлениях. Сейчас Кох находился в тюрьме в британской оккупационной зоне. Время покажет, насколько его решение оказалось дальновидным.
Я начинал понимать, в чем состоит проблема и чем мне предстоит заниматься. Муж фрау Варцок станет третьим разыскиваемым мной нацистом подряд. И благодаря Эриху Кауфману и барону фон Штарнбергу, от которого я получил благодарственное письмо, похоже, я становлюсь человеком, к которому теперь всегда станут обращаться, если проблемы связаны с Красными Куртками или скрывающимися от правосудия военными преступниками. Мне это не особо нравилось. Не для того я вернулся в частный сыск. И, возможно, я отказал бы фрау Варцок, примись она уверять меня, что ее муж не имел против евреев ничего личного или что он – всего лишь жертва неправильной оценки исторического момента. Но пока что ничего такого она не говорила, напротив, настойчиво убеждала меня в обратном.
– Нет, нет, Фридрих – дурной человек! Его не амнистируют. После всего, что он наделал, – нет! И он заслуживает любого наказания, какое ему вынесут. Больше всего меня порадует известие, что он мертв. Поверьте мне.
– Да я верю, верю! А может, расскажете мне, что же он все-таки сделал?
– Перед войной он вступил в национал-социалистическую партию и в СС, где поднялся до чина гауптштурмфюрера. Его перебросили в Польшу, в лагерь Лемберг-Яновска. И тут настал конец человека, за которого я вышла замуж.
Я покачал головой:
– Никогда не слышал про Лемберг-Яновска.
– Ну так радуйтесь, герр Гюнтер! – воскликнула она. – Яновска не был похож на другие лагеря. Начинался он как завод, входивший в Германские оружейные заводы во Львове. В сорок первом году там работало около шести тысяч евреев и поляков. Фридрих отправился туда в начале сорок второго, и на несколько дней с ним поехала и я. Командовал лагерем человек по имени Вилхаус, а Фридрих стал его помощником. Немецких офицеров, вроде моего мужа, служило в лагере человек двенадцать или пятнадцать. Но большинство охранников были русские, они добровольно пошли на службу в СС, спасаясь от участи военнопленных. – Покачав головой, фрау Варцок сильнее сжала и без того уже скомканный платок, словно выжимая жуткие воспоминания из хлопка. – Когда Фридрих приехал в Яновска, туда прибыла новая партия евреев. Евреев было очень много. И моральный дух – если можно такое сказать про Яновска, – дух лагеря переменился. Заставлять евреев производить оружие для рейха стало уже не главным – работников хватало, – гораздо проще было просто убивать их. Убийства не были систематическими, как в Аушвиц-Биркенау. Нет, их убивали поодиночке, способами, какие эсэсовцам приходили в голову. Каждый эсэсовец убивал на свой излюбленный лад. Каждый день там совершались убийства: евреев стреляли, вешали, топили, закалывали штыком, потрошили им внутренности, распинали на кресте – да, герр Гюнтер, и на кресте евреев распинали тоже. Вам трудно такое вообразить? Но это правда. Женщин закалывали ножами или рубили на части резаками. Детей использовали в качестве мишеней на стрельбище. Я слышала историю, что заключали пари: сумеет ли эсэсовец разрубить ребенка пополам топором с одного удара. И каждый эсэсовец был обязан вести счет, скольких евреев он убил, потом всех заносили в общий список. Так были убиты, герр Гюнтер, триста тысяч человек. С особой жестокостью. Хладнокровно. Хохочущими садистами. И мой муж был одним из этих садистов.
Рассказывая, фрау Варцок, смотрела не на меня, а в пол, и скоро я увидел, как на ковер упала слеза, следом – вторая.
– Не знаю точно, когда именно, потому что Фридрих скоро перестал писать мне, но он принял на себя командование лагерем. И позволял, чтобы при нем продолжали твориться убийства. Как-то он все-таки написал мне – сообщил, что лагерь посетил Гиммлер и сиял от удовольствия: как замечательно идут дела в Яновска! Лагерь был освобожден русскими в июле тысяча девятьсот сорок четвертого. Сейчас Вилхаус уже мертв. Думаю, его убили русские. Фрица Гебауэра, бывшего начальником лагеря до Вилхауса, судили в Дахау и приговорили к пожизненному заключению. Сейчас он в Ландсбергской тюрьме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56